- Тебе, наверное, сказали, что я умер? - поинтересовался голос равнодушно. - Да нет, не сказали… с чего бы тебе тогда брать девичью фамилию матери и метаться по городу с этими обменами… И жить не там, где прописана. И работать без трудовой книжки… У тебя всё удачно получилось… могло получиться. Подвела твоя страсть к публике… Когда прячешься, лучше не лезть к телекамерам. Ты не представляешь, как это здорово: телевизор работает без звука, идут совершенно неинтересные областные новости, и тут во весь экран - ТЫ! Как мне тебя не хватало…
Астраханцева рывком разлепила веки.
Вокруг была ночь, полная звёзд. Колокол не замолк - но отодвинулся. Шелестела хвоя, остро пахло смолой. Руки, ноги, шею давили вполне материальные верёвки. Или ремни. Или что-то ещё. Во рту кляп, тоже чем-то надёжно прихваченный - ни выплюнуть, ни вытолкнуть.
Голос шёл слева - она с трудом вывернула голову туда. Чёрный силуэт на фоне звёзд. Человек в чёрном сидел в непринуждённой позе. Сидел на толстенном суку старой огромной сосны. Астраханцева висела, раскинув прикрученные к сучьям руки.
Она была распята.
- Ты знала, что я однажды приду. Знала и не хотела… Зря, могла бы спать спокойно. Меня убили под Гульрипши… Сожгли в бэтээре - весьма неприятная смерть, знаешь ли. И похоронили в братской могиле. А вот теперь я пришёл за тобой… Вы свободны, девушка? Потанцуем?
Ленке ни на секунду не пришло в голову, что она сошла с ума, сбрендила, спятила и мирно лежит на кровати, в своей комнате. Что вокруг - наркотическое видение.
Всё - явь, она знала точно.
Свихнулся человек в чёрном, она всегда подозревала, что он кончит именно этим, и он спятил, и втащил её в свой сумасшедший мир…
…Может, человек и вправду спятил, но сейчас говорил чистую правду - девять лет он числился среди мёртвых. Парня, найденного с его документами, действительно похоронили на безвестном солдатском кладбище у города Гудауты. А он, раненый и обгорелый, попал в лагерь военнопленных. В Зугдиди. Там был ад. "Рассказать, - подумал он, - ей про Зугдиди? Не стоит, я устрою ей свой ад, маленькую преисподнюю… Персональную".
- Ну что, поговорим? Что-что? Понятно, трудно беседовать с кляпом во рту… Но ты как-нибудь уж попробуй. Раньше ведь у нас получались такие беседы… Правда, рот затыкала ты. Затыкала мне и разливалась соловьём. И ничего и никого, кроме себя, не слышала…
Она мычала - яростно. Она дёргала всем, чем могла хоть чуть шевельнуть. Если бы взгляды убивали - человек в чёрном рухнул бы с сосны подстреленной птицей.
Не рухнул. Зажёг крохотный фонарик-брелок, осветил её лицо. Заговорил снова с ледяным спокойствием трупа:
- А ты почти не изменилась, Постоловская… - Под этой фамилией он знал Ленку девять лет назад. - И по-прежнему мне нравишься. А ты как? Всё ещё предпочитаешь женщин? До сих пор спишь с Иркой? Или переключилась на детишек? На зверюшек? Ещё на кого-нибудь?
Ей хотелось крикнуть, проорать, прохрипеть ему в лицо, что она не лесбиянка и никогда ей не была, и его жена, Ирина, - не была; что всё тогда, девять лет назад, произошло не совсем всерьёз, что это была почти шутка - пусть и растянувшаяся на несколько месяцев, но он сам, сам, сам идиотской ревностью и бешеными метаниями довёл свою семью до взрыва - а она, Ленка, тогда Постоловская, всего лишь хотела попробовать то, чему отдали дань столь многие творческие люди, и…
Она не могла крикнуть ничего.
И проорать - не могла.
И прохрипеть.
Могла только придавленно мычать - что и делала. Он вслушивался в её мычание почти с наслаждением. Он отдавал долги.
- Тогда я жалел, что не убил тебя. И потом, долгие годы, - жалел… Теперь не жалею. Не жалею, что по пути к тебе увидел у Гостинки скромных людей, скромно набирающих добровольцев… Добровольцев в Абхазию… "На уборку мандаринов", - так это называлось вслух… И я решил заочно сыграть с тобой в "орёл-решку", Постоловская… Если там меня убьют - то ты выиграла. Не убьют - проиграла. Тебе повезло, через три месяца я сгорел в бэтээре под Гульрипши… И вот я пришёл - отдать долг. Твой выигрыш…
Он снова зажёг крохотный фонарик. Всматривался в её искажённое лицо, словно надеялся увидеть что-то… Потом достал из кармана разгрузки карпульный шприц-пистолет, сорвал пластиковый колпачок с одноразовой иглы…
Анестетик подействовал почти мгновенно - её ладони онемели… Пустые карпулы и использованные иглы полетели вниз, небрежно уроненные.
Он направил луч фонарика так, чтобы осветить для Астраханцевой предмет, извлекаемый из недр разгрузки. Молоток. Новенький молоток, ещё с ценником магазина… Он не экономил - всё по высшему разряду.
Во многом это было театральщиной - страшноватой, но дурновкусной. Человек в чёрном всегда питал слабость к грошовым эффектам. Одноразовые иглы вообще стали никчёмным эстетством - извлечённые вслед за молотком (и точно также, чтобы Ленка хорошо разглядела, освещённые) длинные гвозди оказались не просто не стерильными - ржавыми…
Ей не было больно. Даже когда четвёртая фаланга безымянного пальца хрустнула, расколовшись под гвоздём, - Ленке не было больно.
Ей было страшно.
Ночь. Человек в чёрном
"Ну вот и всё", - подумал он, спустившись на землю.
Долго она там не проболтается, утром хватятся и скоро найдут под сосной и срезанные ветки, и карпулы, и, возможно, капли крови… Да и мычание услышать можно, если внимательно прислушаться…
В общем, снимут её часов через пять-шесть живой, если только сердечко с перепугу не откажет. Но это едва ли, у таких гнид сердечного приступа не дождёшься…
Зато впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь. Когда заживут раны на ладонях - всё равно много лет станет просыпаться с диким воплем, увидев во сне эту ночь… И будет бояться выйти одна в темноту; и не одна тоже будет бояться…
Она опять сменит фамилию, она забьётся в самую дальнюю щель - и всё равно будет ждать меня каждый день и каждую ночь…
"Нельзя убивать своих врагов, - думал человек в чёрном, - нельзя легко и просто отпускать тех, кого по-настоящему ненавидишь. Убить можно придурка, который приставит нож к животу в подъезде и потребует бумажник - а она пусть живёт, мучается и ждёт… ждёт моих шагов в ночной тишине… Меня давно не станет, а она всё будет ждать… и умирать тысячу раз, и сдохнет от страха однажды ночью".
Он ошибался.
Мозг человека, истерзанный болью и разъеденный убойными снадобьями, всё чаще давал сбои, но в этом просчёте не было его вины, - никто не смог бы предположить, что из-за событий, развернувшихся на следующий день в лагере, таинственное исчезновение воспитателя Астраханцевой отнюдь не станет сенсацией. Пройдёт незамеченным.
И - никто не озаботится поисками…Снова прыгать через ограду он побоялся - прокрался до первого попавшегося отверстия, проскользнул наружу и стал спускаться по склону к Чёртову озеру.
Шприц-пистолет булькнул почти неслышно, отражённые чёрным зеркалом звёзды закачались на расходящихся по воде кругах; монтёрские кошки и блок с привязанным мотком капронового троса последовали за ним, а щебень, аккуратно высыпанный из мешков, давно уже лежал в своей родной куче. Он задумчиво взвесил на ладони молоток и, не найдя в нём ничего криминального, вернул на место, в специальный карман разгрузки. Дело сделано. Пора уходить. Но ему почему-то не хотелось никуда идти, а хотелось молча стоять здесь, на берегу, и смотреть на неподвижную воду, манящую и притягивающую своим вековым спокойствием - стоять и думать, что и через сто, и через двести, и через триста лет здесь будет всё по-прежнему, всё как сейчас: и чёрные свечи елей, и пьянящий запах болотного мха, и осторожные всплески рыбы… Не станет его - но ни деревья, ни вода не заметят отсутствия…
Из памяти всплыла легенда, когда-то рассказанная спившимся выпускником филфака, большим поклонником настойки боярышника.
Суть легенды была проста: христиане, преуспевшие в разнообразнейших способах казни, никогда среди повешений, усекновений голов, четвертований, колесований, расстрелов, сажаний на кол и поджариваний на электрическом стуле - никогда не распинали, из страха распять неузнанного мессию. Потому что вторичное распятие вновь широко распахнёт дверь в наш мир Сатане - дверь, которую запечатало распятие первое, оставившее лишь лазейки для подручных Князя Тьмы.
"Ну ладно, - подумал он, - будем надеяться, что Ленка всё же не мессия".
Ночь. Лесная дорога
Ходить по лесу бесшумно хорошо осенью - не морозной и звонкой, а мокрой, дождливой осенью, когда пропитавшиеся водой сучки и ветки беззвучно пружинят под ногами, а влажные листья скрадывают шаги, как ворс дорогого ковра…
Но сухим и жарким летом, тем более ночью - непросто пройти тихо, без шуршания и треска. Он шёл медленно, осторожно ступая. Часто останавливался, напряжённо вслушивался в ночную тишину. Его машина стояла, укрытая в кустарнике, в трёх километрах, но он не спешил, спешить стало некуда и незачем - все дела закончены, долги отданы и взысканы.
На душе не было легко - было пусто, было никак.
Он вышел к узкой дороге, змеящейся перелесками, но пошёл не по колее, освещённой слабым лунным светом - двинулся рядом, в тени деревьев. Чёрный комбинезон выглядел ещё одной тенью, движущимся пятном мрака. Очень опасным пятном.
Тихий писк прозвучал неожиданно, в паре сотен метров от машины.
Он извлёк из нагрудного карманчика ключи - крохотный брелок тревожно замигал красным светодиодом. Невероятно, но факт: кто-то умудрился забраться в автомобиль, оставленный в ночном лесу, на укромной полянке в стороне от дороги, в нескольких километрах от ближайшего жилья.
Ни страха, ни гнева он не почувствовал - одно неприятное удивление, какое мог испытать, обнаружив на руке комара, насосавшегося крови. В подобных случаях он привык убивать быстро, без раздумий и без ненависти.
И комаров, и людей.
Ночь. Лес
Их оказалось двое. Первый, сидя на водительском месте, копался под приборным щитком - ничего у него, конечно, не получалось, машина была не так проста, как могла показаться, судя по непритязательному внешнему виду. Второй, невысокий крепыш, склонившись к раскрытой двери, зажигал время от времени спички и давал советы торопливым злым шёпотом.
Человек в чёрном ударил его - ребром ладони, по стыку шеи и затылка.
Рубанул резко, но не сильно - с расчётом на последующий разговор. В сельскую шпану, случайно тут гуляв шую и натолкнувшуюся на машину, верилось отчего-то слабо.
Затем, не желая пачкать обивку, стал выволакивать наружу первого, как улитку из раковины. Тот подвывал от боли в вывернутой кисти, и этот вой не дал расслышать никаки: звуков за спиной - ствол ткнулся в спину резко и неожи данно.
- Отпушти ефо! - Похоже, у говорившего не хватал половины передних зубов, голос шипел, как бикфордо шнур, но давящая на хребет холодная сталь придавала ело вам весомость и значимость.
В том, что это был именно ствол, человек не усомнился ни на мгновение. Упёртый в спину палец или другая подвер нувшаяся под руку железка никогда не вызывают такого ощущения.
"…Попался, - подумал он, - глупо и неожиданно попалея… хотел наказать шкодящих щенков и не учуял матёрого хищника".
- Доштафай клющи и не пофоращифайся. - Шепеля вый не тратил время на угрозы и на демонстративное передёргивание затвора, только сильнее надавил дулом на спину,
Первый, вылезший наконец из салона, неуклюже вьш щил пистолет и нацелил спереди, в живот. Второй, на которого никто не обращал внимания, ворочался под ногами, как перевёрнутая на спину черепаха.
"Это какие-то дилетанты, - понял он, - раз тыкают с двух сторон пушками… Понимающие люди никогда не встанут на одну линию… А ведь голос сзади звучит не в само ухо… и если у него не обезьяньи руки, значит ствол длинномерный… ружьё?.. автомат?.. карабин?.."
Он вытащил ключи, медленно поднял их кончикам пальцев над правым плечом. Нажим ствола на хребет немного ослаб.
"Первый", придерживая прыгающую кисть с пистолетом левой рукой, невнятно бубнил под нос, что сейчас кое-кому покажет, как руки крутить…
…Лишь бы не левша… лишь бы шепелявый оказался не левша…
Чужие пальцы коснулись ключей и это послужило сигналом. Он схватил протянутую руку не глядя, сильно и безжалостно, как хватают добычу стальные челюсти капкана. Извернулся, мгновенно уходя с директрисы, тем же движением швырнул "шипуна" на наставленный ствол пистолета - выстрел прозвучал меж столкнувшимися телами глухо, как в подушку - "шепелявого" отшвырнуло назад.
Стрелок жал на спуск наверняка рефлекторно, не успев понять, кто на него обрушился.
Выстрелить ещё раз ошарашенный "первый" не успел, даже рефлекторно - кулак по прямой траектории ударил его в грудь, в область сердца. Удар был убийственный, от такого отлетают на несколько метров, но здесь за спиной врага стояла машина. Грудная клетка треснула, раздирая плоть острыми, как кинжалы, осколками сломанных рёбер.
Человек в чёрном крутнулся на одной ноге и с лёту врезал другой в голову успевшего оклематься и встающего на четвереньки "крепыша" - как бьют футбольные вратари, выбивая мяч далеко-далеко, к самым воротам соперника. Голова далеко не улетела, но с хрустом вывернулась под неестественным углом к отброшенному страшным ударом телу.
К "шепелявому" он повернулся уже не спеша, нашаривая так кстати не выброшенный молоток - доправить, если надо.
Правка не потребовалась, этот своё отшипел…..Четвёртого, оставшегося на шухере вдалеке, у развилки дороги и не успевавшего к скоротечной схватке, он не увидел. И раздавшегося сбоку выстрела тоже не слышал. Пуля вошла над левым ухом, он ничего не успел почувствовать, всё кончилось быстро и сразу - умер как застреленный сзади волк-победитель, с торжествующим рыком сжимающий глотку врага.
Стрелявший, высокий узкоплечий парень лет двадцати, развернулся и побежал в противоположную от машины сторону, напролом через лес, не замечая хлещущих по лицу ветвей.
Ночь заканчивалась.
Восток светлел.
Глава 2
Рассвет. Нежилая деревушка Каменка
Майор по прозвищу Клещ проснулся от холода.
Сел, поёживаясь. Светало. Вставляя титановые пластины обратно в бронежилет, послуживший подушкой - неудобной и жёсткой, майор тоскливо подумал: самое позднее через час они опять начнут погоню за тенью - бесплотной, призрачной и ускользающей.
Что их дичь никуда и ни от кого уже не ускользнёт - майор не знал.
Рассвет. Сосна над волейбольной площадкой
На рассвете Астраханцева потеряла сознание. Ненадолго.
Рассвет. Чужой сон
Корнет-а-пистон пропел на заре - пронзительно и нежно. В его бодром, призванном разбудить спящих звуке слышалась нотка грусти, почти обречённости.
Среди разбросанных меж деревьев палаток зашевелились люди. На ходу затягивая амуницию, коноводы бежали за лошадьми. Заранее сложенные сухие дрова вспыхнули под котлами с уже приготовленной - только разогреть - пищей. Шеренги торопливо выравнивались на полянах, и хриплые голоса эскадронных командиров начинали перекличку… Света смотрела на всю суету со стороны; в отличие от кошмаров последних ночей в этом сне она никакого участия не принимала.
…Кавалерийская пула сворачивала лагерь и готовилась к выступлению - всё происходило с отрепетированной чёткостью регулярной армии. Хотя не больше трети людей были в форме имперской лёгкой кавалерии - поношенной, со споротыми знаками различия. Остальные кто в чём: цивильные камзолы, заштопанные охотничьи зелёные рубахи, потёртая и потрескавшаяся кожа жилетов и курток… Оружие у всех содержалось в идеальном порядке.
Из самой большой палатки торопливой, слегка прихрамывающей походкой вышел человек - молодой, невысокий, с соломенно-рыжеватыми, коротко остриженными волосами. Вышел и сразу стал центром всего окружающего движения, уже не кажущегося хаотичным. Света с удивлением поняла, что знает, кто он и как его зовут. Арно - инсургент и партизан.
Лорд Арноваль - когда-то блестящий кавалер столичных балов.
Последний паладин рухнувшей Империи. Человек, палатка которого обвешана патентами на высшие офицерские чины от одних нынешних как бы государств и смертными приговорами от других. Приговоров гораздо больше.
Корнет-а-пистон пропел снова, на резкой и требовательной ноте. К Арно подвели коня. Палатки сворачивались словно сами собой, как по мановению волшебной палочки.
Пула выступала - поход в никуда, поход, не сулящий даже посмертной славы…
Скоро на полянах перелеска не осталось никого и ничего - лишь следы кострищ и палаток, несколько обрывков рваной упряжи да позабытая белая тряпка, сушившаяся на ветвях куста.
Света подумала, что видит не свой сон - и проснулась.
Странно, но сегодня ей почему-то не пришлось мучительно долго соображать, кто она и где находится. Вспомнила всё и сразу.
Рассвет серел за окном. Света встала и начала одеваться, опять отменив утреннюю пробежку. Сегодня она ехала в Солнечноборск, дел очень много, надо навестить СВ, навестить Пробиркина…
И было ещё одно дело, о котором она предпочитала не упоминать даже в разговорах с собой, потому что такое упоминание стало бы капитуляцией мозга перед наведёнными кем-то кошмарами, а она не хотела капитулировать, она хотела нормально жить в нормальном мире среди нормальных людей, и…
…Пула шла крупной рысью.
Арно спешил.
Рассвет. Солнечноборск. ЦРБ (центральная районная больница)
На рассвете СВ открыла глаза - пустые глаза трупа. Или растения - если есть в иных мирах растения с глазами. Или животного - давно мёртвого, ставшего экспонатом зоомузея.
Закорючки неправильных синусоид на прикроватном кардиомониторе вытянулись в прямую линию. В нить. Нить лопнула с хрустальным звоном.
Галочка Савич - улыбчивый Галчонок - умерла тридцать лет назад. Теперь умерла СВ.
Рассвет. "Варяг"
Автоматы - пластмассовые муляжи.
Камуфляжная униформа - "Костюм охотника", ГОСТ…, артикул…, два размера, точь-в-точь как в армии: слишком большой и слишком маленький. Шефская помощь Горловому с базы бывшего райкоопторга - провалявшаяся там ещё со времён социализма с человеческим лицом…
Неведомые творцы снабдили охотничий костюмчик огромным количеством крохотных продолговатых кармашков - вставлять срезанные веточки в целях маскировки. Четвероногие и пернатые братья, надо понимать, должны были пристраиваться на отдых под сенью человека-куста и падать от метких охотничьих выстрелов. Оперетка…
Ткань на униформу пустили никудышную и гнилую, покрасив якобы в защитные ярко-зелёные пятна. Неудивительно, что охотники не спешили раскупать сей шедевр совковской лёгкой промышленности.
Облачившиеся в камуфляж парни старших отрядов зевали и тёрли кулаками глаза… Вся затея казалась глупой и ненужной.
- …Вопросы есть? - закончил инструктаж Закревский. Вопросов не нашлось.
- Тогда - все к столовой. Через десять минут там накроют. Если сделаем всё по плану - победим обязательно. Мы их сильнее - и победим.
- Но ведь бывает так, что слабый побеждает сильного? - с надеждой спросил Димка Осиков.