- Ты совершеннолетняя, Карамель, - глухо роняет отец, и лицо его принимает вид чего-то тухлого, - и отныне Ты отвечаешь за свои проступки!.. Нет, это уберите из прессы… - Он отвлекается и машет рукой в сторону, опять скалится, затем, позабыв спрятать белые острые зубы, обращается ко мне. - Карамель, ни на чьи звонки не отвечай и из дома сегодня не выходи.
Он отключается.
Я остаюсь в пустом, но заполненном кабинете; и с дрожащими руками и ногами поправляюсь в кресле. Носком отталкиваюсь о пол и совершаю пол оборота, оказавшись к Новому Миру лицом к лицу. Панорамное окно пропадает, и теперь есть только я и этот проклятый город. Паутина с пауком, а мы даже не маленький народец, мы не жертва, мы не будущая еда хищника - мы еще меньше; мы - пыль. Я вижу, как все мы летаем в воздухе, но стоит смахнуть нас - кубарем вертимся и мчимся - не по своей воли - в другом направлении. Мы - нация пыли.
И вот смотря на этот город, я все больше пропитываюсь к нему ненавистью, ведь губят на люди, губит он - город. Он топит, душит, режет, вытряхивает, бьет, уродует, насилует - он имел каждого из нас, и воспрепятствовать тому никто не мог; мы поддались единожды, и теперь были обречены жрать сухой воздух и испивать пот тысячей двигающихся по Золотому Кольцу людей.
Я смотрю на крыши высоток, что почти приземляются на уровне моих глаз - так низко; а сколько здесь десятков этажей? Я еще на поверхности, но более не ощущаю себя принадлежавшей к ней. Меня раздавили и отправили в Острог - сию секунду и без возможности взойти на пьедестал успешных управляющих обратно. И почему-то именно сейчас вспоминаю одно из представлений моего будущего - вновь воображаю, как сижу в замкнутом, лишенном кислорода кабинете и работаю с документацией: такая учесть ждала Карамель Голдман до сегодняшнего утра. Но теперь кабинет этот разбирают по плитам и кирпичам, меня за шкирку роняют подле на мост и велят оступиться, а документы рвут на клочки и пускают по вечному потоку ледяного ветра. Прощай-прощай, Карамель, таких, как ты было много - тони! И я захлебнусь в этом горе и страхе, ибо более я не смогу вдыхать этот прожженный воздух Нового Мира.
Лукавый город с ехидной улыбкой подмигивает мне и отпускает - теперь я свободна.
- Мисс Голдман, ваша ванна готова! - обращается ко мне служанка, и топот от ее каблуков заносит женщину на порог кабинета. - Вам подать напиток, мисс Голдман?
Служанка получает мах рукой в сторону и - я даже не замечаю когда и как - исчезает.
А что же делает отец? Он беспокоится не за меня - за семью: за успешность Голдман, за востребованность Голдман на рынке. Однако он все равно помогает мне - я убеждена; втайне ото всех, но помогает, иначе бы персона моя была изгнана из дома по улице Голдман в то ранее утро, когда я проснулась от мелодии будильника и, укутавшись в простыни, отправилась по личной комнате. Не будь воли отца на то - прочь, прочь из стен этого святилища. А мать? Не удивлюсь, если тактично выставит меня за порог, предварительно дав несколько интервью о том, что пыталась мне помочь - дабы не портить образ идеальной матери… да так пыталась, что кинула в больницу, что отправила в Картель.
Я ощущаю волну холода, пробежавшую по спине от сие мыслей.
Миринда зовет еще раз, а я вижу вновь выплывающий конверт.
Открывается фотография, на которой запечатлена девушка со сгущено-карамельными волосами, что стоит около панорамного окна, и в руке ее отчетливо виднеется наполовину опустошенный бокал. Осуждение сего мне как инородный имплант - все люди, все! - люди Нового Мира особое место в своей жизни уделяют алкоголю. Есть и те, кто искусно распивает спиртное из хрустальных фужеров, есть и те, кто бездумно напивается вечерами и спит непробудным сном до раннего утра, до первого звонка будильника - уродливые люди те и те, уродливые все.
Я жду еще с минуты, но ничего нового не приходит. Тогда я оставляю отцовский кабинет и иду в ванную комнату: закрываюсь и раздеваюсь, смотрю на себя в зеркало от пят до желтых корней волос и выискиваю то величие, каковым, думала, обладала. Но этого не происходит - более я не смогу молвить громогласное приветствие и услышать в ответ почтительные речи, более я не произнесу вслух "Мы - ваши Создатели". То, что возносило меня над другими, нанесло удар по голове и принизило к самому полу. Глаза мои приземляются на раковину - ржавчина обрамила серебристый кран, после чего я вновь задираю подбородок, пытаясь собраться. Карамель Голдман не может опустить свои руки на таком, ибо испытания закаляют людей, делают их сильнее и устойчивее - морально и физически. Но у меня не выходит - Я разбита.
Держу слезы и ступаю в горячую воду; ступни жжет.
- Мы - ваши Создатели! - раздается голос внутри меня; сначала кажется - откуда-то извне.
Я погружаюсь, прижимаюсь оголенными лопатками к холодной ванне и пытаюсь расслабиться.
- Мы - будущее этого мира! - слышу я, и вдруг вода заливается мне в легкие.
Вскрикиваю в ту же секунду, но горло стягивает.
- И если вы живете…
Открываю глаза - я под водой.
- … дышите нашим воздухом…
Развожу руками - они ударяются о края ванной.
- … едите нашу пищу…
Не понимаю: опять ли это сон? видение?
- … смотрите на наше небо…
Я хочу подняться, но голова оказывается прикована - тяжесть в ней не дает мне всплыть.
- … знайте: без нас не было бы вас.
Хочу закричать - воды еще больше; затекает в рот, нос, уши.
- Вы наши подчиненные, а мы Боги.
Все тело обливается жаром. Я чувствую, что вот-вот - и вспыхну; загорюсь, как спичка, которую в следующий миг потушат и избавятся от нее.
- Восхваляйте же своих Создателей!
Я резко открываю глаза и меня выкидывает из воды - поднимаю полегчавшее тело. Вода стекает с волос, губ, лба; капли стучат по острым коленям, торчащим из воды - два камня; грудь вздымается от тяжелых вздохов.
- Мисс Голдман! - стучится Миринда, и голос ее на удивление бросок и громок. - Мисс Голдман, прошу вас ответьте мне, мисс Голдман!
Улавливаю волнение или что-то еще уродливое в интонации ее слов - безумная служанка!
- Мисс Голдман, мисс Голдман… - повторяет без устали она, и стук по двери заглушает всплески воды, бьющейся о края ванны.
- Разве я не велела не мешать мне?! - сердито отвечаю я на ее возгласы, но вода предательски стекает и попадает мне в рот, отчего я запинаюсь.
Не могу отдышаться, на что нервно касаюсь лица и плюю под себя.
- Мисс Голдман, я слышала грохот и…
- Не мешай мне, Миринда! - обрываю ее я.
- Мисс Голдман…
- Пошла прочь, идиотка!
Следующего обращения я уже не слышу - тело Миринды недолго колышется подле дверей ванны, но затем ускоренный стук каблуков уносит ее прочь.
Я опять ложусь - уже медленно, очень аккуратно. Легкие освобождаются, и дышать становится не так больно - признаюсь самой себе, что страх мне знаком - я боюсь этой чертовой воды, которая топит меня каждодневно - еженочно.
Кожа распаривается, сжатые мышцы отпускает. Я лежу и ни о чем не думаю. Взгляд мой каменеет на белой плитке, что неровным углом упирается в зеркало. Не знаю, сколько времени проходит, но в чувства меня приводит шум за пределами ванной комнаты.
- Кара? - раздается голос Золото - не такой задорный, как обычно. - Ты еще не утонула?
Думаю, что ей в школе также могло перепасть из-за меня - бедная девочка, которая свалилась с олимпа из-за несуразной сестры и теперь иные боги будут сторониться ее.
- Если утонула, я забираю комнату себе, - пытается шутить своим особенным юмором сестра, но я слышу в ее голосе горечь и сожаление.
- Что тебе, Золото? - отзываюсь я.
- Пришла со школы, хочу умыться, - отвечает она, и слова эти преследует томный вздох. - Кара, не заставляй меня разговаривать с тобой нормально, язви или повысь голос, правда же.
Я тихо улыбаюсь, а слезы опять начинают скользить по щекам. Сколько времени я пробыла в ванной и почему эта девочка заставляет меня испытывать подобные эмоции?
- Кара, меньшее из того, что я хочу - разговаривать с тобой, как с сестрой. Открой дверь и попытайся не укусить меня. - В сопровождении голоса Золото я медленно встаю и закутываюсь в полотенце.
Открываю дверь - девочка не смотрит на меня; проходит к раковине мимо и умывается.
- Ты купалась в ледяной воде? - спрашивает она погодя и поднимает свои глаза на меня.
- Долго лежала, - отвечаю я.
Непривычным становится тот факт, что уже на протяжении пары минут мы не обозвали друг друга, не унизили и не оскорбили. Официальным языком в семье Голдман был сарказм.
- Ко мне сегодня приставали новости, - говорит Золото. - Это случилось, когда я шла домой по мосту. Увязались за мной и окружили глупыми вопросами.
Она никогда не делилась со мной тем, что происходило в ее жизни, и почему-то я думаю, что многое упустила…
- Они кричали "Золотая девочка займет место сладкой Карамели?", - передразнивая чьи-то голоса, посмеивается сестра. - И знаешь, что я ответила?
- Автографы по выходным? - не удерживаюсь я от злой шутки, хотя сама пропитываюсь интересом к эпизоду из жизни младшей сестры, которой я никогда не хотела и которой, я думала, обременена на всю жизнь.
- Лучше бы я крикнула это, - парирует Золото тонким певчим голосом - выключает воду и вытирает руки о полотенце на мне; махровые углы отпускают мои бедра и оказываются в ладонях сестры. - Я сказала, что процентные ставки растут, падают, золото поднимается на рынке и вновь уступает платине. Но одно я знаю наверняка: еще слово о семье, я сделаю вашу жизнь обратно пропорционально значению имени моей сестры.
На миг замираю, не поверив своим ушам и решив, что ослышалась.
- Так и сказала? - улыбаюсь я.
- Ага. Они начали шептаться, придумывать новые заголовки типа "Старшая дочь семьи Голдман потянет за собой на дно младшую…" И я добавила: "Обратно пропорционально. Вы же знаете, что это такое".
- И ушла?
- И ушла. - Она встряхивает плечами - я впервые вглядываюсь в черты ее лица, и признаю в ней маленькую копию себя: глаза той же формой и тем же цветом, с тем же ехидством и злой усмешкой, которая присуще старшей Карамель - но уже взрослой; в ее возрасте я не обладала таким характером и выдержкой. Признаюсь, что Золото пойдет дальше меня - она впитала все намного больше и лучше, оставаясь не изгоем в семье просто потому, что наблюдала за этим изгоем со стороны и делала все возможное, дабы не оказаться на том месте. Она - вертлявая голубоглазая змея; стерва, я вижу, как в ее малых годах кроется женское коварство и лукавство; не прямота и отчуждение - мои, а свой пакет качеств, который продвинет ее в Новом Мире куда дальше, чем я могла это вообразить для своей персоны.
- Не поверишь, но я горжусь тобой, - срывается с моего языка, ибо схоронить и эту мысль в своей голове я оказываюсь неспособна. - Почему ты так сделала?
- Может, ты меня и бесишь, но ты остаешься мне сестрой. Ничего с этим поделать не могу.
Изящный стан - вытянутая шея; гордая девочка, скоро девушка, еще дальше женщина - прекрасная и по правде величественная и великая: сейчас я как никогда раньше хочу наблюдать за ее становлением, за ее развитием личности, за ее проделками и словами, пророненными фразами и свершенными действами. Она мне кажется истинной Голдман, и, если у меня не удалось понести того по своим стопам, я всем сердцем желаю, чтобы сестре удалось.
Мысленно ударяю себе пощечину, за эти мысли - особенно за рассуждения о сердце. Не ври себе, Карамель, ты его выцарапала голыми руками и скинула в низовья Нового Мира. Может, поэтому тебя туда тянет сейчас? - некто нашел расколовшееся сердце в одной из черных зловонных канав, отчистил осколки, отмыл, склеил их, обработал, и оттого тебя зазывает в Острог - спустись и забери его, Карамель.
Сестра отпускает полотенце, сырой край его шлепает по моей ноге, а девочка недолго оглядывается. Я пытаюсь понять, о чем может думать эта маленькая, но такая умная, смышленая не по годам, поистине сообразительная и в каким-то жизненных делах зрелая девочка. Ей не посчастливилось стать сестрой меня, но ей посчастливилось появиться в семье Голдман - не без подводных камней и тараканов в голове, но зато богатой и успешной. Сдвигай, Золото, всех их - паука и богомола, уродливых кукол, прыгающих на веревках подле, распускай их и бери власть в свои руки - тогда наша улица не умрет. Тебе подвластно все, только поверь в свои силы, ибо именно поддержки со стороны мне не хватало в некоторые моменты моего бренного существования, так вот держи ее - я отдаю должное и свое место на троне Голдман.
- Спасибо, Золото, - смягчаюсь я и покидаю стены ванной комнаты, направившись в свою комнату.
Стеклянная банка лежит на боку, свет от непогашенной лампы падает на несколько свертков бумаги и перо, а чернильница по неясным мне причинам пускает содержимое свое по столу цвета горького шоколада. Паука на месте не видно - чертов озорник.
Я запираюсь в комнате изнутри, снимаю полотенце и рассматриваю себя в зеркало - нагота нисколько не смущает; наоборот: придает уверенности. Скрестив руки на груди и мысленно улыбнувшись - удостоив комнату лишь слегка вздернутыми кверху уголками губ, - я подхожу к кровати и аккуратно ложусь на заправленный шелковый плед, чтобы углы его не выпутались из-под матраса. Закрываю глаза и ощущаю - Отчаяние заменяется упоением. Я глубоко дышу, потому что это единственное, чем я могу заниматься на поверхности - это единственное, что имеется у всех живущих в нашем Мире людей. Это единственная дорогая услуга, которую мы уплачиваем в государственную казну - воздух с поверхности. Налог на воздух в Северном районе самый большой, самая дешевая цена распространяется по окрестностям уродливого Южного района - казалось бы, а чем он отличается?!
Сырость.
Сырость обвивает мое тело, как змея обвивает ствол дерева. Я укладываюсь левой щекой на подушку и открываю глаза - паук перебирается по ней и замирает недалеко от моего лица.
- Охотился? - усмехаюсь я вслух, и мы смотрим друг на друга.
Я хочу запомнить этот момент таковым, хочу запомнить Новый Мир таковым: пускай он остановится и даст мне немного спокойствия и расслабления - немного, умоляю. Я не хочу думать о чем-либо, я просто хочу дышать. Дышать на поверхности и знать, что завтра грязный запах использованных полотенец Картеля не ударит в мой нос, что незнакомый человек не попытается увязаться за мной в низовьях Южного района, что мой мир останется былым - Старым Новым Миром.
Я встаю и одеваюсь, размышляя о сестре и о том, что все сказанное ею может выйти боком. Но этот выбор также ее - я не могла ни на что повлиять; маленький повстанец - меньше родительского присмотра и давления со стороны, она бы слагала великие речи и вела людей на угодные ей дела.
В кабинете отца выбираю себе книгу - хочется что-нибудь из некогда русских писателей, каковых сохранить в мире литературе удалось в минимальных цифрах. Многие люди бежали за спасением с других континентов в Евразию, где и нашил себе приют. Более отрешенные переселенцы, а затем и неблагодарные начали повышать свои голоса, требовать более выгодных для существования их условия и вытеснять коренной народ, попутно сталкивая настоящую - Истинную, как ее звали - власть. С тех времен Новым Мир преисполнен людьми разных былых миров - все вперемешку: русские ошиваются в Остроге, жители европейских стран меньших размеров - испанцы, французы, итальянцы и другие (признаться, многих я не знаю) - пропали вовсе, а, если и топчут земли где-то в Южном районе, то с большой осторожностью и будучи предельно аккуратны, дабы не опровергнуть сложившуюся в целые века историю. И вот очередь дошла до иных народов; иные народы - с иных континентов - они отныне правили наверху. Доброта первых их же и погубила.
Я стаскиваю с полки книгу автора со сложной двойной фамилией и, больше ни о чем не размышляя, направляюсь к себе читать. Вскоре Миринда стучится в комнату и сообщает о приезде курьера - из фирмы доставляют террариум, устанавливают его на тумбу, рассыпают субстрат, прикрепляют все необходимые детали и не забывают про укрытие-череп.
- А где ваш питомец? - спрашивают меня, когда я расписываюсь за полученный заказ в бланке и отдаю бумагу обратно.
Отвечаю, что в силу своей раскрепощенности и дозволенности со стороны хозяйки изведывает просторы постельного белья.
- Смело, - кивают мне.
Не обходится и без непрошеных с моей стороны слов - я узнаю про то, что в моменты стресса пауки зачастую скидывают со спин своих ворсинки, которые могут аллергической сыпью оставить отпечаток на теле человека. Уверяю в ненадобности сего, а паук выползает из-под шелковых тканей и останавливается на подушке - мы смотрим на него.
- У нас не бывает стрессовых ситуаций, - вру я, улыбаясь. - А корм вы привезли?
Мне вручают ключ и оповещают о том, что тот находится внутри тумбы за запертыми дверцами, после чего оба курьера - один устанавливал, другой наблюдал и вел со мной беседу - покидают стены дома по улице Голдман.
Я подхожу к кровати, кладу ладонь перед пауком раскрытой, а другой рукой подталкиваю его на себя, после чего переношу в террариум. Эмоции новосела остаются для меня неясны, и я, не торопясь, присаживаюсь на колени к тумбе, за дверцами которой потаенно укрыты пакеты с мертвыми мотылями, насекомыми, странно-безобразная крошка, листья растений и банка с несколькими живыми грызунами. Неприязнь не касается меня - мышь с половину ладони оказывается подвешена за собственный хвост у меня между пальцами, и я опускаю ее в террариум. Бедное животное искрится с места на место, волнуется, издает попискивания и бегло перебирает своими крохотными розовыми лапами. А паук, затаившийся в листве и не воспроизводящий никаких движений, будто бы не замечает мышь, снующую из угла в угол его укрытия. Та, на удивление быстро оторопев, попрощавшись со страхом и порезвившись, останавливается подле поилки и желает утолить свою жажду. Распечатанная бутыль стоит рядом с тумбой, вода - неаккуратно налитая в поилку - расплескивается от каждого смешного толчка лап мыши, а вот лапы паука медленно переносят его тело в сторону добычи. Грызун озирается, смотрит на него - он замирает; взгляд черных, с маленьким проблеском глаз изучает слившегося с листвой хищника, и тогда тогда глупая мышь продолжает пить. Я сама, присев рядом, выжидаю момента охоты, погони, ловли. Грызун отстраняется от поилки и решает пробежаться рядом с хищником - выстрел! неверный шаг. Как только паук оказывается в нескольких сантиметрах от мыши, молниеносная скорость его движения запрокидывает тело на крохотного глупца, мохнатые лапы стискивают добычу и продолжительно душат, пока мышь не перестает дергаться.
Я отхожу от террариума, пребывая в легком экстазе; увиденное мной - непередаваемо, и от того я не сдерживаю улыбку. Вот бы я тоже могла стать пауком…
Но я чувствую, что мы - лишь жалкая крыса, отвлекшаяся на поилку с водой и решившая утолить свою жажду. А паук… паук - это стены Нового Мира. И сейчас они, как никогда раньше, лапами своими ухватились за мое горло.
Миринда готовит по велению отца мне обед и преподносит его в комнату. Я съедаю порцию супа, после чего возобновляю свое чтение.