Мать, должно быть, сидит у себя в спальне. Я не слышала ни как она приходила, ни как уходила - пустое окно; я понимаю ее - выход на улицу при сложившихся обстоятельствах будет приравниваться к попытке самоубийства; шаг на мраморную плиту - и вот чужие люди докучают с интервью. Именно поэтому я все еще в некотором восторге - и в этот же момент страхе - после выходки Золото. Ей все ни по чем, любая неприязнь по плечу - теперь я еще больше в этом уверена; страх вспугнул даже ее мать, но не саму девушку - все шоу, и она - главная звезда на нем.
Отец долго не возвращается с работы, время близится к комендантскому часу, но я не волнуюсь - не волнуюсь за него; думаю, что он задерживается, пытаясь наладить отношения с семьей Тюльпан, которая более других сейчас меня волновала. Закон перехитрить возможно, а вот личную обиду законопослушного - нет. Я грежу тем, чтобы хотя бы Винботтл отступили от семьи Голдман. Дочитываю последнюю страницу - главный герой умирает - и ложусь спать.
Более я ничего не в состоянии сделать. Новый Мир - мой личный - рушится.
День Шестой
- Проснись, Карамель! - слышу я голос отца, и уже проклинаю это утро.
По каким причинам я должна вставать в официальный выходной против своей воли и с каких пор отец пребывает в моей комнате?
- Карамель! - повторяет он, на что я открываю глаза и поднимаюсь.
- Ты никогда не будил меня прежде, - говорю я, сонно протягивая слога и поправляя пижаму.
- И никогда не занимался должным образом твоим воспитанием. Может, поэтому сейчас почти весь Новый Мир ненавидит тебя?
- Почти? - усмехаюсь я.
- На твоей стороне сейчас только твоя семья и Ромео.
Мужчина отступает к дверям, а я скидываю ноги с постели в теплый выкрашенный ворс. Хочу задаться единственным вопросом, но долго мусолю его на языке, после чего решаю озвучить.
- Я могу увидеться с Ромео?
- Ему запрещено, - отчеканивает отец, будто готов он был именно к этому вопросу. - Никакого контакта, Карамель, ни устного, ни письменного, - поясняет он, и я вздыхаю.
- Так зачем ты разбудил меня?
Интонация моего голоса рубит постепенно теплеющий отцовский взгляд, и тот опять становится каменным булыжником.
Я оглядываюсь и вижу рядом со скомканным одеялом длинный чехол для одежды.
- Празднование моего повышения, - говорит отец с тем же заученным и отточенным до великолепия мастерством; он знал наперед каждый мой возглас и в минимальное количество слов уложил ответы на них. - Ты наденешь это, Карамель. - Глаза режут чехол рядом. - Но сначала умоешься, накрасишься… и сделаешь все то, что делают девочки, когда пытаются показать, будто у них все в порядке.
- Ты серьезно? - посмеиваюсь я. - С каких пор ты этим занимаешься?
Он не дает разрастись язве сполна, острые ветви ее обрываются от голоса-топора.
- За нами будет пристальное внимание со стороны прессы и охраны. Веди себя достойно, Карамель. - Почему-то именно эти слова шлепают меня больней всего. - Я-то знаю, что ты… нормальная.
И последнее звучит уже спокойней, изрешетившая его тело изнутри злость прячется в дальние углы, давая волю искренности и спокойствию. Я киваю отцу. Это был Комплимент? - странный, но при нынешних обстоятельствах мне не выбирать.
- Тебе несколько часов на сборы. Как будешь готова - зайди в кабинет. - Отец хмурится, задумывается: говорить что-то еще? - Это твой единственный и последний шанс, Карамель, - я вслушиваюсь в его наставления, - шанс заявить о себе как о человеке, который может не просто управлять Новым Миром, а хотя бы достоин жизни на поверхности. - Плечи его расправляются, тонкие пальцы как обычно прыгают на дверную ручку. - Я на тебя надеюсь, дочь, не подведи.
Он уходит, оставив меня с мрачными мыслями. И томным, веющим тоской, старыми книгами и дорогим парфюмом, ароматом, что лентой поволокся за пределы комнаты, но ударился о двери и остался со мной. Так пахло в кабинете - вместе с легкими проблесками алкоголя и новых бумаг; но сейчас отец принес в мою комнату иные запахи, каковые я еще не встречала в совокуплении привычных мне. Я пытаюсь вспомнить, когда он был здесь в последний раз по своей воли - до того момента, как я закрылась на замок, объявив о строжайшем обете посещения моего личного угла. Неряшливые воспоминания толкаются, и я решаю попросту оставить их.
Кормлю паука присыпкой, зашвыриваю пищащую крысу в террариум, не желая того, чтобы туши их разлагались в коробке за дверьми тумбы. После всего я отправляюсь в ванную комнату, где скоропостижно принимаю душ, мою волосы и сушу их полотенцем. Возвращаясь к себе, замечаю Золото - останавливаюсь. Девочка поджимает дверь своей комнаты, на ней белое платье чуть ниже колен со смешными рукавами-фонариками и белые босоножки. Хочу пустить шутку по поводу ее внешнего вида и отсутствия вкуса матери, нарядившей ее в это, но сестра обращается ко мне раньше.
- Мы с тобой, Карамель, - шепотом произносит она, опускает взгляд и уходит, не порываясь добавить ничего более.
Неужели она все это время ждала моего появления, чтобы высказаться в одно предложение? Пытаюсь не думать о словах Золото - они также губительно влияют на меня и мой настрой. Растерявшись, оглядываю темные стены коридора, после чего возвращаюсь к себе.
Я открываю чехол, лежащий на кровати, достаю вешалку с платьем белоснежного цвета, вползаю в него без труда - оно красиво подчеркивает грудь, хорошо сидит на бедрах, но простой крой заставляет в зевоте прикрыть рот. Юбка бесформенно падает в пол; вырез - его отсутствие - воротника стягивает горло тугой повязкой, рукава обтягивают от плеч до запястий, а в спину ссадит корсет. Лучшее из этого сделать невозможно; окончательно испортить - да, исправить - нет. Примерка окончена - теперь знаю, как выглядит то, в чем я должна буду порхать перед камерами, и тогда я раздеваюсь и иду к зеркалу. Белые стрелки на глазах сверху прорисовываются дрожащими пальцами моих рук, черные стрелки резкими мазками оказываются снизу - они пересекаются и смыкаются в единое целое; как тот символ на шкатулке с кинжалом - Инь и Янь.
Так смешно и горько воедино становится мне, что я не удерживаю слабой ухмылки в собственный адрес - в начале недели у меня не было никаких представлений о том, что может случиться, о том, что все начнет рушиться: медленно, прямо у меня на глазах; но это происходит - темп сменен, ритм жизни сбит: теперь я барахтаюсь на поверхности как в собственных снах.
Губы оставляю без помады - иначе вычурно, на ногти креплю черные матовые наклейки - готова.
Из шкафа я выуживаю босоножки без каблука - на них переливающиеся от света ламп камни по длине замков; волосы в спешке оказываются высушены полотенцем, и лишь маленькие, крохотные естественные завитки остаются у лица - сами локоны я подбираю заколкой сбоку.
Мы - ваши Создатели?
Я пытаюсь улыбнуться себе, но улыбка эта больше похожа на оскал - тот звериный, отцовский.
- Миринда, подай пальто!
Пока я надеваю нижнее белье, служанка приносит мне верхнюю одежду и с тысячными извинениями покидает стены комнаты - знала бы она, что нагота не смущает и не отсекает, а придает совсем иные силы.
Оставшись одна, я закрываю дверь на замок, падаю на колени у кровати и достаю шкатулку, заброшенную туда с мольбой остаться незамеченной. Я выхватываю кинжал и сжимаю рукоятку в пальцах так, что они краснеют от натуги; ослабив хват подношу к левой руке и веду тонким острием по запястью - вот, что ново: никогда меня не посещал подобный интерес. Я вдавливаю - слабо - нож и тут же отстраняю его, не понимая, как люди могут умышленно нанести себе вред подобным образом. Глупая, глупая девочка, сидит сейчас, заперевшись в своей клетке, которая - одна из разделов клетки под большим колпаком, и балуется с оружием, которое никогда не должно было попасть ей в руки. Я вновь веду лезвием по коже и наблюдаю за тем, как она проминается, а следом остается тонкая белая полоса - не больно. Для этого, Карамель, ты явилась сюда? Опусти свои грехи и сделай, что хочешь, внушаю я самой себе, после чего захватываю кинжал в правую руку, а в левой зажимаю платье - делаю надрез, руками рву.
Из коридора доносятся чьи-то шаги - топот каблуков, но не шустрые перебежки Миринды, другое. Я быстро прячу кинжал обратно в шкатулку и возвращаю ее на прежнее место. Каблуки проносят чью-то персону рядом с моей дверью, на секунду шаги обрываются рядом со мной, и тогда я замираю также. Паранойя настигает меня в собственном доме. Некто уходит, и тогда я продолжаю одеваться. Платье садится свободней - сверху я накрываю его своим пальто, после чего поспешно иду к отцу в кабинет. Он сидит за столом - бренно, мать на столе - мягко покачивая ногой на ноге. Никто из них не приветствует меня и не пускает иных замечаний или рекомендаций.
Наверное, мне бы хотелось поговорить с матерью о том, что происходит. Мне кажется, это было бы правильно, знай она происходящее. Но ее фарфоровое лицо не выказывает никаких эмоций, и я решаю, что ей хватит той информации, которую ей донесли или которую она сама почерпнула от отца.
- Я готова, - обращаюсь к обоим родителям, на что мне велят ждать у посадочного места, и тогда я удаляюсь.
На сером небе разводами - словно пророненными случайно каплями красок - проявляются небольшие просветы; неужели солнце? вот уж была бы ирония. Я стараюсь не смотреть на него - отвожу взгляд на сад, но от этого еще хуже, еще более тошно.
Отец подгоняет автомобиль, и мы летим всей семьей: небоскребы становятся все ниже и ниже, переходят в обычные дома - те, из книг. Неужели не в Центр? Не на Золотое Кольцо? Мы оказываемся у пляжа, и я решаю, что это будет очень дорогое празднование. Вижу крышу одноэтажного здания - ресторан "Фалафель": он одиноко стоит на каменном постаменте, устеленный дорожками и фигурами из песка по периметру.
Мы паркуемся недалеко от заведения - на специальной площадке. Я открываю дверь раньше положенного - в попытке быстрей избавиться от компании незнакомых мне лиц, что растили меня на протяжении восемнадцати лет, и впервые слышу звук садящейся машины - воздух стягивается и залпом выходит из-под нас, испуская полумертвый вздох.
Босоножки ударяются подошвой о черный асфальт, каблуки за моей спиной также ступают на эту неустойчивую поверхность.
- Мы будем вчетвером? - интересуюсь я без личного обращения к кому-либо и прикрываю грудь от ветра воротником пальто.
Мне холодно - я ощущаю внутри себя глыбу льда, которая, стекая, задевает все жизненно необходимые органы; и, доходя до определенной точки, эти капли замерзают, оставляя меня с острыми иглами по всему телу. Пытаюсь укутаться, но все без толку: мерзлота внутри нас.
- Если бы мы хотели устроить семейный обед, наряжались бы так? - усмехается Золото. - Мы спасаем твою шкуру, Кара!
К ней возвращается то чудовище, которое терроризировало меня на протяжении двенадцати лет - с самого рождения; еще когда не выползли первые зубы, она скалилась и хотела вцепиться мне ими в горло.
- Не говори так сестре, - вступается отец. - Она бы помогла тебе, - он зачем-то делает паузу, и дает нам с сестрой перекинуться острыми взглядами друг на друга. - А мое повышение - отличная возможность собрать многих из управления и познакомить с тобой лично, Карамель.
Я киваю ему, и краем глаза наблюдаю за тем, как сестра разглядывает меня, качает головой и попросту проходит мимо. Глупое платье задирается от ветра, и сестра придерживает его худыми голыми руками - вместо пальто на ней меховая жилетка. Перечисленное отцом - последнее из желаемых действий на сегодняшний день и сегодняшнюю жизнь; я убеждена, что клапаны, подающие воздух на поверхность, для меня сегодня будут перекрыты.
Перед нами открывают двустворчатые деревянные двери, и мы оказываемся внутри "Фалафели". Имеющиеся в заведении столы сдвинуты в один - пересекающий зал по центру; длинный и широкий. Многие из гостей уже заняли свои места, некто разгуливает по ресторану, перемещая свои узкие и широкие силуэты от одной части стола к другой, некто откупоривает бутыль за бутылью и разливает напитки, некто ведет раскрепощенные диалоги с многочисленными собеседниками, некто обращается к персоналу и выдает свои замечания; так много некто - и никого знакомого.
Я понимаю, что весь этот цирк необходим, важен. Важен для меня и для отца. Но я не здороваюсь ни с кем, ступаю на дубовый пол и не удостаиваю кого-либо своим взглядом. Тут же сожалею об этом - может, еще не поздно остановиться?
Замечаю на столе всевозможные яства, начиная от запеченных сверчков и только выловленных устриц и заканчивая жареной говядиной и свиными шашлыками. Все это - такая копоть, захламляющая тело человека, который должен словно испарина по лбу скользить по улицам Нового Мира. Из всего предоставленного меню меня приветствуют разве что пара графинов с водой.
- А вот и виновник торжества! - слышу я радостный возглас своего дяди.
Тот вываливает толстое пузо из-под стола и бредет навстречу отцу. Мужчины хлопают друг другу по плечам, шутят, чем-то делятся - с интересом, но в этот же момент отречено; на камеру, показываясь и красуясь - и вот та самая камера со звуком щелкнувшего затвора озаряет на короткую секунду зал: снимок отца и его брата сделан, да здравствует новый заголовок на печатные и электронные издания новостей Нового Мира. Я пытаюсь вообразить себе, как бы мы могли спустя года видеться с Золото, но понимаю, что мы ни при каких обстоятельствах не будем приветствовать друг друга подобным образом. Кивок - спасибо, плевок в спину - тоже хорошо.
Мать в стороне снимает с себя плащ - оказывается в мутно-зеленом платье с низким вырезом на груди и короткими рукавами. Из-за туфель с каблуками она кажется еще выше и стройнее - самка богомола. Цветовой ряд, выбранный ею, ударяет по нам с дядей - мы одновременно глядим на женщину, и понимаем ее юмор с едким уколом.
Золото снимает свою жилетку, и все умиляются ее красоте. Она по-глупому позирует, совсем ей не свойственно, машет рукой, здоровается - два затвора камеры, два удара фотовспышки в зале с приглушенным светом и низкими желто-грязными лампами.
Но никто не обращает внимания на меня - ни гости, ни члены семьи, ни приглашенная пресса. Я теряюсь в своем пальто на фоне блеклых вешалок и чужих одежд, и думаю о том, что могу отступить. Нет… сейчас, Карамель, только сейчас.
Я расстегиваю пуговицы на пальто - медленно. Многие оборачиваются на меня, мы врезаемся друг другу в глаза, въедаемся в память и лукаво улыбаемся. Все, что они видят - это длинная белая юбка, как та - от свадебных платьев, в которых разгуливают невесты. Они наблюдают непривычные им ткани и неподходящий стиль по торжеству - перешептываются, переглядываются. Мое бы платье хорошо смотрелось как искупление - белый лист новой жизни в Новом Мире, когда благочестивые управляющие дают тебе еще один глоток воздуха с поверхности и по доброте своей разрешают остаться подле них. Но я замарала эти чистые страницы, и теперь не могу отступить - поздно. Ловлю взгляд отца - он с гордостью качает головой и обращается к матери так, чтобы это видели и слышали все, говорит о человеческой исповеди. Дядя подхватывает его речи и с одобрением кивает, опровергает недавние слухи обо мне и восторгается бестолковостью тех, кто мог опубликовать информацию из недостоверных источников - вот она девочка с поверхности, идеал Нового Мира, Создатель и Управляющий; она способна на многое и многое свершит.
Но им бы не стоило делать такие ставки на меня.
Я скидываю с плеч пальто и даю время оценить высокий ворот, который как острая сухая рука впивается своими пальцами мне в горло, а затем поворачиваюсь, чтобы повесить верхнюю одежду, соскользнувшую в ладони. Ресторан в секунду озаряется белым светом от одновременно щелкнувших камер в сопровождении с многочисленными охами - сделано, Карамель, ты закинула петлю себе на шею и шагнула с табурета, однако заткнула за пояс всех этих недотеп с кривыми улыбками.
- Карамель, моя любимая племянница! - заставляет содрогнуться стены ресторана голос дяди - он спешит спасти меня.
Я продолжительно стою спиной, с трепетом веду по швам пальто пальцами, чтобы пригладить его и выиграть себе еще несколько секунд внимания. Камеры продолжают снимать, а я оборачиваюсь и, смотря через плечо, натянуто улыбаюсь.
Дядя доходит до меня, обнимает, прикрывая мою оголенную спину, отворачивает от камер и вежливо спрашивает о всякой школьной ерунде. Без стеснения и громко объявляю о том, что последние учебные дни были мной пропущены по личному желанию, а многие из факультативов не имели никакого смысла, отчего я решила их также исключить из моей программы.
По залу идет шепот - волна; как то море - волна за волной, шепот за шепотом; он бьется о корму нашего корабля - почти потопленного.
Отец садится на свое место, лицо его не выражает никаких эмоций - черствый камень упирается тупой стороной своей в стол. Мать рассерженно качает головой - секунду, но тут же переменяется в лице и с улыбкой обращается к рядом находящимся с ней, вступая в нисколько не интересующий ее разговор. Быстро отделавшись от дяди, я иду к приготовленному для меня месту рядом с семьей.
Чувствую, как скользящий из стороны в сторону позвоночник - в такт моим шагам - приковывает к себе взгляды. Кинжал без сожаления и ткань без прощения в совокуплении дали разрез ниже основания поясницы - ткань прикрывает самое то, но все иное оголяет; я позволяю каждому присутствующему посчитать количество позвонков в моей спине. Пускай эти животные отведают свежего сырого мяса.
Света в зале мало; горят настенные светильники - слабо, но люди видят то, что хотят видеть. Пускай моя кривая усмешка говорит о наличии плана в голове - плана с продуманными десятками шагами наперед, хотя, на самом деле я не знала, что буду делать в следующую секунду.
Я сажусь, и с соседних мест отклоняются на стульях, чтобы оглядеть меня. Тонкая ткань сползла на плечи и с трудом держится на груди, того и норовя соскользнуть с моего измученного Новым Миром тела вовсе. И тут я задаюсь простым вопросом, который приходит ко мне сразу же, как мужчина вдвое старше меня и сидящий по правую руку от отца, со смаком глотает вино из фужера, и высокомерно-игривый взгляд подмигивает мне в этот же миг - ха. Чем эти люди лучше меня и даже лучше людей из Острога и Картели? Они не сдерживают себя - гнилые поганцы.
Гнилое общество с гнилыми людьми.
Официанты принимают заказы, и очередь доходит до меня. Неужели всех этих блюд на столе мало? Единственное пришедшее мне в голову - мороженое.
- У вас есть "Искристый бочонок"? - спрашиваю я.
- Простите, нет, - отвечает официант. - Фабрика закрылась, разве вы не знаете?
Мотаю головой - да мне все равно. При любых других обстоятельствах никто бы не посмел заговорить со мной, но теперь я на уровне с ними и ниже - они считают, что даже никчемный персонал способен обращаться ко мне, как угодно и задавать вопросы без нужды. Я стала доступна, и за это укоряю себя еще больше.
- Тогда ничего не надо, - слабо улыбаюсь я.
Официант проходит позади, чувствую, как он замирает за моей спиной, вглядывается, делая вид, что делает пометки в своем блокноте. Еще одно животное; все они - звери.