Настраиваю себя на три первых урока чтения, равные трем часам за книгой, коих в школе у нас практически не было, а те, что имелись, находились в ужасном состоянии. По этой причине ученики читали лишь электронные варианты современной литературы. В основном, это были учебники по праву и законы, дополнительные материалы по управлению и ораторскому искусству. Я же отдавала предпочтение бумажным изданиям - спасибо за то моему отцу, Голдману старшему.
Я заглядываю в его кабинет и меняю книгу, отмечаю про себя тот факт, что отец сам никогда не закрывает дверь на ключ; и от чего потом удивление пропажи книг с полок? - он сам не забоится об их сохранности.
Литературу я не выбираю: хватаю наугад, и теория вероятности дарит мне "Прошлый век" - книгу-таблицу, в которой говорилось о сравнении былого мира и Нового Мира; бесконечные таблицы в толстом переплете.
Не могу не остановиться у стола и не заглянуть под него - трогать нельзя, но дело пагубной привычки; сила извне каждый раз толкает меня отсоединить корешки коробки из плотного картона и посмотреть на заветную бутыль с откупоренной пробкой и отпечатанным годом производства, который старательно затерт чьими-то пальцами.
- Миринда! - зову я горничную, когда спускаюсь на кухню позавтракать. - Миринда, ко мне.
- Да, мисс Голдман? - появляется она в арке, судорожно быстро поправив накрахмаленный воротник своего костюма.
- Свежий салат и стакан воды, Миринда, - по настроению выдумываю я. - Тебе десять минут.
Миринда кивает и двигается, а я проскальзываю рядом - чуть не сталкиваемся с ней; женщина успевает изогнуться: ее острые плечи отплывают в сторону, а ноги быстро перешагивают друг за другом. Я смотрю недолго на служанку и задумываюсь о том, что ею правило больше - страх или уважение? Глаза ее виновато опускаются на кухонный стол, руки скрещиваются на фартуке, и я спокойно отступаю - хватит пытаться что-то понять, Карамель, иди спокойно в свою комнату и выбери наряд на день. Твои мысли никому не нужны, твой внешний вид - необходимая и важная характеристика; мысли о глупых подчиненных тебе не помогут в учебе и на работе, а твое искусство управлять и уметь располагать к себе людей уверенной походкой - да.
Я поднимаюсь в спальню, вновь и вновь лелея от одной только мысли спокойного и хорошего утра. Под черное платье со свободной юбкой до колен я подбираю черные гольфы и красные туфли: открытый носик их выпускает пальцы, и я, еще не выйдя на улицу, ощущаю ледяной холодок ветров. Но подобные жертвы окупятся выражением лица Ирис, увидевшей меня в новых одеяниях. Я подбираю сгущено-карамельные волосы красной лентой, спускаюсь на кухню и завтракаю - получаю удовольствие от скрежета фасоли, редиса и огурцов на зубах, привкуса сливочного соуса. Запив водой, велю Миринде принести мне еще один стакан. Где-то вода - такая редкость, и эта мысль добавляет мне настроения, подытоживает, журчит над плечом… "Если отнимать, Карамель, - то все. Ты заслуживаешь этого и еще больше".
Я быстро встаю и иду к шкафам, черная мышка Миринда мчится за мной и как обычно подает пальто. Открыв дверь, она говорит:
- Вы прекрасно выглядите, мисс Голдман.
Я думаю что-нибудь ответить, но даже хорошее настроение не побуждает меня забыть про этикет: Миринда - прислуга.
На посадочном месте меня забирает автомобиль, и за рулем никого с янтарными, карими глазами - смешно и радостно! все осталось позади, все эти временные тревоги и невзгоды, сны и незнакомцы, инородные слова и такие же речи.
Я смотрю на сплетающиеся под нами мосты, смотрю на многоэтажные здания перекрывающие друг друга, и вдруг водитель сбивает меня вопросом, заинтересовавшись акциями отца. Первым на ум приходит мысль, что они работают вместе, однако осторожность нарушать я не спешу и ничего о семье не рассказываю. Уклончиво говорю, что Голдман всегда занимают лидирующие позиции на рынке.
- Вот уничтожим мы этих рабов в Остроге, а что дальше? - рассуждает мужчина, когда наш разговор заходит о внутриполитической борьбе Нового Мира и изгоев, находящихся под нами - это всегда сбивает с толку, потому что ты приучен к иному и с самого детства убежден, что других людей не существуют; но нет, эти бродяги ходят прямо под нами, живут за наши счета, получают от нас еду и кров и все, что требуется с них - самоотверженная отдача их работе, ибо если основания зданий не будут подлежать ремонту, Новый Мир обрушится прямо на их головы. - Кто будет работать на нас? Мы же рухнем!
И говорит мужчина уже отнюдь не о политике, жизни на поверхности и морали. Мысли его уходят в одно русло с моими: если дома при основаниях перестанут реконструировать - мы действительно просто рухнем и целая цивилизация падет от куска не прикрученного болта.
- Наслаждайтесь тогда, - спокойно отвечаю я. - Последний век живем… Доживаем.
Водитель косится, а я, оставив несколько серебряных карт, иду в школу.
Ирис ждет меня за раздевалкой, оценочным взглядом пробегается по одежде, когда я сдаю в аппарат пальто, но ничего не говорит. Ромео стоит у кабинетов второго уровня, Ирис ускоряет шаг и исчезает где-то, чтобы мы могли поприветствовать друг друга наедине.
Сначала я по-доброму смотрю на Ромео.
Но он, приблизившись, пытается взять меня за руку - я отстраняюсь и сию же секунду хмурюсь.
- Ну же… - тянет Ромео, как будто я ему чем-то обязана.
- Ну же? - сомнительно повторяю я. - Ну же? Я тебе что-то должна?
Его ставит в тупик мой вопрос.
- Ну же? - еще раз говорю я. - Что это значит?
- Я хотел тебя поцеловать, - сразу же признается он.
Я испускаю смешок - его подобие и мысленно ругаю себя за то, что позволила такую глупую эмоцию, такую глупую реакцию, но все же наивность Ромео меня выводит.
- Мы что, - шепчу я, - обезумевшие влюбленные или супруги?
Мимо нас пробегает маленькая девочка, и я бросаю кроткий взгляд.
- Серьезно, оставь эту идею, Ромео, - продолжаю я и смотрю через плечо.
Из лифта выходит группа учеников - разговаривая, они проносятся подле нас, в один из открытых кабинетов.
- Мне противна… - начинаю говорить я, но не успеваю закончить.
- Любовь? - прерывает меня Ромео.
Я не решаюсь повторить это слово. Оно не задевает меня - нисколько; просто оно омерзительно.
Любовь… да что такое любовь? Удар гормонов? Раньше люди не принимали лекарства или витамины, помогающие сдерживать "любовь". Самообладание - вот, что должно быть присуще настоящему человеку: истинному жителю Нового Мира. Любовь… сколько проблем следует от нее! Раньше люди губили себя и устраивали войны ради любви. Какие глупцы! Я бы хотела посмотреть на них со стороны и посмеяться. Хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ!
И также я слышала выражение "Бороться за любовь" - нравов у людей из прошлого не было вовсе. Обезумевший скот, безмозглые, беспринципные, аморальные звери, не достойные ступать вровень с нами - высшими людьми, с нами - Богами.
- Если я скажу, что люблю тебя… что ты ответишь? - спрашивает Ромео, заставив мое сердце дрогнуть - физические недуги были незнакомы мне, но слова юноши осколком ударяют в середину груди и расплываются по легким, бегут по артериям и прямиком импульсами нейронов в мозг.
- Если ты скажешь, что любишь меня, - еле слышно проговариваю я, чтобы меня не застали за подобной беседой, - я упрячу тебя в психушку. У тебя расстройство, Ромео.
Он отводит взгляд - но ненадолго.
Ромео-Ромео… Он просто пытается совратить меня.
- Ты не принимаешь лекарства? - интересуюсь я и делаю это не из-за беспокойства за его физическое состояние, а ради себя.
- Принимаю, - спокойно отвечает он. - Как и ты. Каждый месяц.
На прошлой неделе мы принимали витамины. Обыкновенно тем, кто не может сдерживать себя после приема лекарства, чье поведение - дивиантное, а неразумные/необдуманные/резкие/бессмысленные поступки обосновываются эмоциональным состоянием (чего на моей памяти было всего пару раз), вкалывают нечто более сильное. Тех - виданных мною - необразованных чудаков отводили в медицинский кабинет, проводили полный осмотр, после приема дополнительных лекарств они несколько недель проходили курс лечения у психолога и вот в их отныне светлые головы вбили, что чувства - любые: симпатия, злость, радость и уныние - это уязвимость, а Боги не могут быть уязвимыми. Но если ты не Бог, что делаешь на "землях" Нового Мира? - прочь! Вот и оно: они не оставят свои выстраданные лачуги-высотки, они не оставят свои выработанные профессии и работы, даже если немного не в себе, они избавятся от болезни, вырвут ее с корнем, удалят и вытащенный из тела и сознания зародыш кинут с одной из крыш, и болезнь уйдет вниз - в Острог. Это чистая нация. Я убеждена, что все люди должны жить спокойно, обязаны не тревожить друг друга и смеют не отвлекаться на эти пустяки, вроде желаний и влечения… И я не испытываю к Ромео никаких дикарских чувств. Я регулярно принимаю лекарства и полагаюсь только на свои убеждения, а именно: любви, как таковой, не существует.
- Мне нужно задать этот же вопрос твоему врачу? - спрашиваю я.
- Врачу? - повторяет юноша. - Врач скажет и проверит, что я исправно принимаю лекарства, а вот тебя отправят на обследование из-за твоей паранойи.
- Что ты сказал? - возмущаюсь я и смотрю на Ромео.
Я не знаю, что думать. Он шутит или нет? Передразнивает?
- Когда-нибудь ты поцелуешь меня? - почти с мольбой в голосе просит он, и меня отстраняет.
Я должна буду сказать родителям, что расторгаю наши отношения, и объяснить причину того. Я имею право сделать это прямо сейчас, но бедному Ромео придется пройти лечение, собеседования, и его не допустят до новых отношений около полугода, да и никто после подобного инцидента не захочет связывать себя с ним. Я перекрою ему воздух на поверхности, но буду уверена, что никакой вирус-червяк не пробрался в его голову и не съел нормальные человеческие качества, что никакой вирус-червяк не перебросился на меня.
Мне не хочется отвечать Ромео, мне не хочется думать об этом - подобные пошлости никогда не навещали мои мысли, и поэтому я растерянно гляжу на юношу перед собой и глубоко вздыхаю. Что подтолкнуло его на эти слова, действия, он сказал это необдуманно или долго вынашивал в своей голове и вот признался? - это хуже, это значит, что он уже потерян для меня.
- Мой первый поцелуй произойдет на свадьбе, - уверенно отвечаю я. - И если ты хочешь присутствовать на ней в качестве жениха, оставь эти глупые разговоры для безумцев и низших людей.
Не вижу продолжения беседы, резко отворачиваюсь и ухожу. Каблуки стучат по полу и отдаляют меня от Ромео, я стыжусь своих рассуждений и пытаюсь пристыдить себя за то, что мне стыдно. Какие странные эмоции последовали с моей стороны после его слов, наверное, я должна была прекратить беседу на корню, а не продолжать вести диалог с Ромео. Он больше не моя пара, он потерян, он - как то отребье из Острога, он - как люди былых времен: необузданное пламя в груди сожжет его изнутри как жгло миллионы исковерканных и изуродованных душ раньше. Поэтому люди Нового Мира избавились от душ и их понятий - чтобы обезопасить себя, чтобы спастись и искоренить последнюю свою уязвимость.
Я не представляю себя сейчас в кабинете среди других учеников, не представляю, как вернусь в сторону Ромео - поэтому оставляю его вместе с его безумием у кабинета, а сама решаю уйти. Захожу в лифт и, не успев развернуться, зажимаю кнопку холла.
Некто влетает следом, случайно бодает меня, и я рассерженно разворачиваюсь, приготовившись отсчитать неряху и пригрозить ему, как вдруг вижу перед собой Ромео, который забегает следом, проскальзывая между двумя закрывающимися затворами лифта. Меня навещает чувство дежавю, но я все еще могу трезво мыслить.
- Безумец! - выкрикиваю я, когда Ромео налетает на меня - думаю, случайно - и тут же отпрыгивает к стене.
Он бьется спиной и вскидывает как покаянный руки.
- Прости меня! - взвывает Ромео.
Брови его сведены от досады, руки дрожат, а грудь то и дело вздымается - он часто дышит.
- Ты безумец, Ромео! - повторяю я. - Убирайся!
Хочу дотянуться до панели кнопок и нажать отмену, хочу остановить лифт, хочу выйти и переждать на любом из этажей. Но сделать я этого уже не могу.
- Прости, прошу, прости, Карамель, умоляю тебя, прости! - Подается Ромео на меня, руки его приземляются по обе стороны от моей головы.
Чувствую себя бессильной, лишенной свободы, зажатой, мне надо выбраться, надо уйти. Некуда..! Сама не совладаю со своим дыханием, вскидываю раздраженно плечами и отвожу глаза, после чего прячу свое волнение и холодно выдаю:
- За то, что напугал, или за то, что начал непристойную беседу? - опять дежавю.
Но я побеждаю появившуюся из ниоткуда одышку и говорю обыкновенно смело и уверенно. Ромео слышит мой спокойный голос, видит мои спокойные глаза, отстраняет руки и кладет их по швам, после чего делает шаг назад.
- Ты права, Карамель. - Он громко глотает. - Я был вне себя. - Пальцы сжимаются: слышу хруст костяшек; тут же разжимаются. - Ты опьянила меня собой, и я чуть было не сошел с ума. - Глубокий вдох. - Мне бы не хотелось, чтобы ты разрывала нашу пару, Карамель.
Я молчу. Даю ему возможность объясниться сполна, сформулировать все свои мысли и тотчас поведать мне о них. Взгляд мой бегло приземляется на горящую кнопку лифта одного из уровней, который мы пересекли. Обыкновенно я вытягиваю из людей все до последнего, все, что только они могут мне дать или сказать.
- Я рад, что твой отец одобрил меня, - улыбается Ромео.
Я бы могла ради приличия сказать, что тоже рада, но, признаться, не испытывала никаких волнений по этому поводу.
- Сладкая девочка… - тянет юноша, пытаясь растопить мое сердце как карамель.
Может, его стоило отправить к психиатру?
- Я совершил такую глупость! И сожалею об этом, - пытается убедить меня Ромео. - Прости, Карамель, прости… Но неужели ты еще не слышала о Тюльпан и ее безнравственности?
Я слабо хмурюсь - меня мало интересуют сплетни, но Тюльпан… Наши отцы работают вместе; они хотели, чтобы мы подружились, да ее характер был невыносимее занозы в одном месте, и я выбрала в подруги Ирис, семья которой была по должности ниже, но, по крайней мере, мы могли друг друга терпеть. Ромео знал, как остановить и заинтриговать меня, иначе бы я даже не стала его слушать, но с такой зачинкой беседы - хочу..
- Что случилось? - наконец решаюсь заговорить я. - Она совратила тебя?
Спрашиваю с издевкой, но у Ромео вспыхивают глаза как два огромных фонаря, что располагаются на здании управляющих.
- Ее молодой человек… - начинает рассказывать он, но я перебиваю.
- Тот нарцисс…
Эти два странных цветка безумно подходили друг к другу. Она казалась простой, но от нее невыносимо несло - и дело не в запахе, а в характере; Он был настолько напыщен и самолюбив, что вот-вот бы, да и лопнул от этого.
- Его зовут… - не понимая шутку, объясняет Ромео.
- Мне все равно, как его зовут, - нахально улыбаюсь я. - Просто скажи, что произошло.
Кажется, во мне просыпается интерес: я чувствую, как он расплывается по венам и затекает в голову, циркулируя там.
- Они пара около месяца, может, чуть дольше, - шепотом, голосом затейника проговаривает Ромео, и от этого мне несколько неуютно, - но сегодня все говорят о случившейся между ними близости.
Беспризорники!
- Быть того не может, Ромео, - скептически отзываюсь я.
- Тюльпан молчит, а вот ее друг… всем об этом говорит.
Мужчина, уже мужчина, получает в таком случае штраф, а вот девушку, с которой он сотворил подобное, будут осуждать до конца жизни - к слову, ее они проведут отдельно друг от друга, ибо два рассадника инфекции не должны создавать пару - такой союз обречен.
Мы еще учимся в школе и не имеем право на половую жизнь, это становится доступно только с началом отношений на второй стадии - не знаю почему; может, для того, чтобы к брачному союзу имелся определенный опыт, но все-таки редко кто начинал так рано. Паре приходится в таком случае принимать специальные дополнительные лекарства, ведь заводить детей мы можем только после свадьбы, в возрасте от двадцати трех лет и более. Если кто-то узнавал, что девушка стала женщиной раньше положенного, ее отправляли лечиться или, если она была в трезвом уме и на тот момент принимала лекарства, выписывали штрафы. А прохожие, друзья, коллеги, семья - они осуждали ее. Поэтому чтобы не попасться на ловушку из мыслей похотливой головы, разумнее будет себя просто ограничить и отрешить от всего подобного. Я не близка с Ромео еще и потому. Процентная характеристика велит обратить внимание на то, что мужское население чаще сбивается с пути правил, описанных в своде законов Нового Мира, и соответственно влечет за собой партнеров, а также, вторит эта характеристика, что женское население - куда податливее и ради поддержания лояльных отношений соглашается даже на то. Если конечно невольны сопротивляться - вроде Тюльпан, но я - консерватор, и посему, если не выправлю из Ромео его дурные заразные мысли, избавлюсь от него.
- Черт возьми, - шепчу я и недовольно смотрю на юношу, - и ты решил, что я как эта… Что я тоже соглашусь? Ты оскорбил меня! За кого ты меня держишь, каково твое отношение ко мне?
Я повышаю голос, и Ромео опять напрягается в лице; громко глотает: вижу, как сводит мышцы у него на горле, и он упрямо глядит мне в глаза, не боясь оскорбить еще больше.
- Ты считаешь меня чудачкой? - рычу я с упреком. - Ты оскорбил методы воспитания семьи Голдман! Отец не простит тебе это. Я не прощу! - И его глаза - испуганный шакал - бегают по мне, волнуются, волнуют, а я продолжаю. - О, ужас! Ты решил, что я безнравственная и…
- Нет, нет! - пытается перекричать меня Ромео.
Я вижу, как он дергается; он бы хотел взяться за мою руку, чтобы успокоить, но это могло вывести меня еще больше - я никогда не теряю своей рассудительности.
- Нет! Нет! Нет! - Двери лифта наконец открываются, и я хочу выйти, но Ромео вдруг зажимает этаж самого дальнего уровня, и мы едем обратно.
Меня охватывают волнение и страх, рассудительность перекидывает петлю и совершает скоропостижное повешение, а иные эмоции прячутся в дальнюю коробку разума и опечатывают себя, веля не кантовать и давая отметку ценного груза, однако волнение и страх - они главные гости партиты уныния - они остаются и возносятся над всем, преобладание их повышает температуру моего тела, сводит руки и ноги и импульсами стучит по вискам: "Откройте, мисс Голдман, мы пожаловали за вашим сознанием". Горящая кнопка этажей сменяется, но я повторяю и повторяю самой себе, что мы должны были выйти… Я должна! Что Ромео хочет сделать со мной?