- Карамель, послушай, умоляю, - просит он, а я отворачиваюсь и смотрю на обшарпанную изнутри дверь лифта - взгляд томительно пытается перебежать на ворот его кремовой рубашки, но я воздерживаюсь. - Я просто… - он резко замолкает, ибо понимает, что после свершенного - любые речи покажутся противоестественными. - Прости меня, Карамель, умоляю. - Он склоняет свою голову на бок и пытается вглядеться в мое лицо, ловит через карамельные волосы острый удар голубых глаз и решает принести свои объяснения. - Я подумал, что раз это не наказуемо, как раньше, то, может, хотя бы попробуем привыкать друг к другу физически? - Ромео запинается, и я впервые слышу, что он шепелявит. - Знаешь? Прикосновения, объятия. Поцелуи. - Падает как кирпич на голову кому-нибудь в Остроге. - Это ведь не запрещено…
- Меня родители воспитали иначе, - перебиваю я и вкладываю в эти слова свою гордость, которую мне удалось по крупинкам собрать из коробки со всем потаенным, и изрядно помахав метлой перед страхом и волнением. "Прочь, вам здесь не место, прочь!".
И все же меня несколько успокаивает то, какие объяснения приносит Ромео.
Я понимаю его и продолжаю.
- А поцелуи, разрешенные в укромных местах - я считаю, что даже это аморально в поведении достойной девушки. И с чего ты взял, что все тобой перечисленное больше не наказуемо? Мы можем высказать жалобу.
- Можем, - соглашается Ромео.
- Целоваться дома или в школьных туалетах тайком - еще более омерзительно, чем публично выказывать то, что мы пара. Придет время, и нам будет разрешено это по закону.
Я заканчиваю на том, и все обходится - я не ошиблась с выбором партнера. Маленькие детали встают на свои места, ведь каждый может сдвинуться с верного пути.
Ромео кивает мне, а потом добавляет:
- Прости, Карамель. Кажется, ты неправильно меня… Я неправильно подал информацию. Это было глупо с моей стороны, я должен в первую очередь рассказывать тебе все, а потом советоваться.
- Хорошо, что ты понимаешь это. - Я выдавливаю из себя спокойную улыбку. - Пока что мы должны узнать друг друга духовно.
А потом еле слышно добавляю:
- Если мы сольемся душами, сольемся и телами.
Я не верю, что говорю это, но утешаю тем самым Ромео. И саму себя. Я уверена, что законы все еще действуют, а тех двоих нарушителей следует наказать. Мы возвращаемся в холл и до начала уроков просто разговариваем.
- Ты напишешь жалобу, а я поддержу тебя, - обращаюсь я к Ромео. - Я бы и сама с радостью накатала на них, но, увы, ничего подобного не слышала.
Мой друг кивает мне - вряд ли ему хочется это делать, однако он обидел меня и теперь должен искупить вину.
Со звонком я ухожу в нужный кабинет, а Ромео пропадает в администрации, где пишет жалобу, из-за чего запаздывает на урок. Бесконечная таблица в книге отнимает час времени, второй, и вот уже глаза начинают от усталости проситься перевести их на какой-нибудь другой объект - роняю взгляд на скупое лицо сидящего поблизости: юноша с орлиным носом клюет в электронную книгу, у которой погашен экран. Столы учащихся находятся на приличном расстоянии друг от друга, каждое место индивидуально: здесь не стоят двойные парты или стулья по вогнутой дуге; один стол, одно кресло, одна электронная книга, один графин с водой и один стакан - именно потому предмету чтения отделен большой зал. Я оборачиваюсь на девушку неподалеку - красивая на лицо, но скупая на брошенные ядовитые взгляды по сторонам; она - отвлекаясь от чтения и оглядывая других - не ищет в них изъяны и не оценочно осматривает одежду, она с интересом знакомится с каждым, с кем не смеет заговорить вслух. И именно это заинтересовывает меня в ней. Кудри беспорядочно лежат по плечам, простой черный наряд без излишеств и дорогих струящихся тканей говорит о ее семье и среднем заработке родителей, периодически всплывающее смущение - о малом опыте в ораторском искусстве и об отсутствии каких-никаких друзей. Она вздергивает плечами под моим тяжелым взглядом, и начинает поднимать свой, отчего я быстро отворачиваюсь и делаю вид, что наблюдаю за чем-то иным.
По ту сторону аудитории раздается стук, дверь эхом бросает удары в нас - учащихся.
Входит женщина лет под пятьдесят, с короткими черными волосами и широкими черными бровями.
- Карамель Голдман, прошу пройти за мной. Отпускаете? - спрашивает она у преподавательницы.
- Да, пожалуйста, - отвечает та.
Я откладываю книгу, поднимаюсь и следую за женщиной к двери.
Мне интересна причина моего снятия с урока и почему за мной пожаловал школьный психолог. Обыкновенно собирали нас в конце месяца, да и то, если имелись какие-либо жалобы; я же не подавала никакой запрос на обследование.
- Ты ведь не против поговорить? - спрашивает она в коридоре, идя бок о бок со мной.
Я негодую от факта обращения ко мне на "ты" - конечно, я слышала, про ее некоторые особенности: для большего доверия со стороны учеников, она обращается с ними на равных и никогда не перебивает; а также никому и никогда не говорит своего настоящего имени. Хотя, в принципе, никому и звать ее особо не хотелось и по собственному желанию не приходилось. Я впервые столкнулась с этой женщиной лицом к лицу, потому что до сего момента наблюдала за ней, кладя ответы на тесты, когда мы проходили массовую проверку.
- А есть о чем? - отвечаю я.
Мы заходим в лифт и спускаемся в кабинет, находящийся под всеми уровнями школьных предметов и мед кабинета, под администрацией и архивом.
- Не могу сказать, что на тебя есть жалобы. - Женщина смотрит мне в глаза, а я упрямо пялюсь в закрытую дверь лифта. - Но кое-кто очень беспокоится о твоем здоровье.
- Интересно, кто же?
- Не могу сказать. Я обещала.
Обещания, клятвы, да толку от них, если люди все равно сдают, рассказывают, врут?
"Ромео-балбес", думаю я. "Что ты умудрился про меня наговорить?".
Я поправляю слегка задравшуюся юбку платья.
- Холодно… должно быть, - говорит женщина, и я сожалею о свершенном действии. - Ты хочешь показать себя? показать тело? привлечь внимание?
- Зачем мне привлекать внимание, если мой отец - один их главных управляющих, а мое лицо постоянно показывают в рекламах? - Я стремительно занимаю оборонительную позицию.
- Может, тебе не хватает внимания с определенной стороны? Какого-то определенного человека? - настаивает психолог.
- Зачем мне это? - серьезно спрашиваю я.
- Ради чувств…
Женщина не договаривает - мой смешок перебивает ее; но ни одна мышца, ни единый мускул на лице не содрогается: все то же безразличие во взгляде вьет толстый узел вокруг шеи.
"Какие чувства?", хочется воскликнуть мне. "Вы - сумасшедшие? Вам нечего делать или вы просто хотите изуродовать свою жизнь? Словно острое лезвие, оно вскроет ваши вены и сердце, выпотрошит божескую натуру и оставит с неволей раба умирать в собственном опорожнении".
Мы подъезжаем к кабинету - последний раз я была тут около полугода назад, да и то из-за названного ранее психологического теста, который проводили среди всех учащихся.
Неужели Ромео рассказал, что меня мучают сны? Может, процитировал мою глупую фразу о душах и телах, которую я ни в коем случае не должна была произносить вслух?!
- Присаживайся. - Кивает женщина на диван, а сама садится на кресло напротив.
Я касаюсь лопатками спинки дивана и непроизвольно ложусь - не полностью, аккуратно, слегка подаваясь плечами вперед. Его форма - капля; нет - спадающая на ветвь лиана, соблазнительно влекущая к себе. Красное вино, разлившиеся по стенам, углубляется в темно-бордовый ламинат.
- Хорошо, - хмыкает та.
- Что хорошо?
Не спешу переспросить ее, но все равно обрываю резко настигнувшее нас молчание.
- Ты легла, - поясняет женщина, и сначала я не улавливаю смысла в ее словах, однако потом… - Я попросила тебя сесть, а ты легла. - Она почти самодовольно напрягает скулы, и губы ее сильно сжимаются. - Даже если ты сама этого не знаешь, нечто на уровне твоего подсознания жаждет поговорить.
- Или мне не хочется несколько часов просидеть в одной позе, - пытаюсь отмахнуться я, хотя признаю ее уловку - мой пульс учащается.
- Несколько часов? Ты думаешь, что беседа затянется… значит, у тебя точно есть темы для разговора.
- А вы меня отпустите через пару минут, если я скажу, что говорить нам не о чем? - отчеканиваю я, пытаясь совладать с нарастающим возмущением и злостью - она бегло огибает сказанные мной слова и переставляет их в том смысле, какой хочет наблюдать сама. Я не удерживаю следующую язву в себе: - Будете выдерживать тут, миссис "Как-вас-там", пока я не скажу хоть что-нибудь вас интересующее. Или пока рабочий день не закончится.
Она видит, как я мягко пожимаю плечами и, надеюсь, всем своим нутром чувствует силу и уверенность, которую я излучаю.
- Знаешь, - голос женщины звучит очень нежно, - я не привыкла вытягивать из своих клиентов правду. Я рассчитываю на доверие.
- А я и не клиент. - Резко поднимаюсь.
- Хочешь уйти?
- Уж точно не закончить сеанс и договориться о следующей встрече.
- Я напишу жалобу.
Я делаю шаг и тут же замираю; единственный стук от каблука туфли эхом бьется о винные стены. Сотни таких же ударов разрывают меня изнутри, колотясь в виски. Слова женщины останавливают меня.
- Чудесные методы современной медицины, - ехидничаю я и сажусь обратно, - может, начнете вытягивать из меня мелкие секреты, а за молчание снижать оценки в аттестате по истории, философии и счету?
- Значит, есть эти мелкие секреты.
Я вздыхаю - с издевкой, а в мыслях признаю свое поражение. Мы молчим некоторое время и скупо рассматриваем друг друга.
- Тебя что-нибудь беспокоит? - наконец спрашивает женщина.
- То, что я пропускаю занятия, сидя в этом кабинете без толку.
Ответа не следует - худой силуэт поднимается и как змея вьется в такт своим шагам и плавным перекатам бедер. Мать была острой - хлестала своими движениями; а эта - точенная и женственная. Силуэт замирает около дубового стола.
Я чувствую, как воздух становится тяжелым - стараюсь делать вдохи глубже; кровь бьется в висках, отдавая по всему телу, слабость разливается по венам и охватывает меня. Я нервно кладу руки на дрожащие колени и ладонями сжимаю выпирающие костяшки; дышу - пытаюсь. Кажется, кабинет наполняется женским голосом и вопрос разливается по помещению, ударяясь о края винных стен и бордовых штор около закрытого металлическими ставнями со стороны улицы окна. Но я не слышу. Я не слышу - смотрю в сторону силуэта и крепче сжимаю саму себя, чтобы не рассыпаться от навалившегося страха. И вдруг меня резко кренит - в сторону; я падаю на диван, головой приложившись к плавному скату подушки.
Женщина - отчетливо, поворачивается - медленно; и вышагивает в мою сторону. Лицо ее нисколько неизменное, эмоции ее нисколько нечитабельные, она - слог какого-то слова, она - часть какого-то предложения, и цельной картины познать я не могу, у меня недостаточно деталей для ее составления.
Я ощущаю волнение, и импульсы в голове не дают мне покоя; все резко гаснет перед глазами.
Я вижу очертания моста; стою у посадочного места и зову - кого-то, зову - того, зову того, кто уже никогда не придет. Нас разделяют несколько метров, я знаю, что подстерегает его там - впереди - и все равно позволяю уйти. Меня тянет следом, и небо опускается. Воздух вновь тяжелеет. Я хочу крикнуть, но не позволяю себе - это непростительно на улице среди десятков людей, непростительно…
- Карамель!
Мальчик с леденцом в руке на мосту приветливо улыбается, как вот его лицо меняется, искажается, облик становится угрожающим, въедается в память и мучительно бьет по ней же.
Огромные янтарные глаза взмахивают своими короткими черными ресницами на все небо, зрачки обволакивают все существующее, и я отворачиваюсь от них, отступаю. Страх наносит мне резкий и острый удар - один, после чего напоминает о себе слабой дрожью в лодыжках и запястьях. Я бегу от голубых глаз, вижу как красные капилляры - словно воды реки, делящей Новый Мир, разбегаются по белку, и падаю вниз. Там Острог? - быстро спрашиваю я себя. Там вода! - отвечает быстро мое тело. Я окунаюсь в воду, пытаюсь удержаться на плаву, но тело жжет.
Я пробуждаюсь и поднимаюсь с дивана. Сумасшедшее дыхание заставляет подпрыгивать мои плечи вверх-вниз - непроизвольно, уродливо. Я пытаюсь вытереть вспотевшие ладони друг об друга, но руки не слушаются меня. Смотрю на женщину - она сидит рядом и мягко качает головой.
- Вы хотели мне помочь? - на выдохе спрашиваю я.
- Нет, - честно отвечает психолог, и я киваю.
- Что это было?
- Тебе лучше знать, Карамель.
Медлю, хочу остановиться - отдышаться - и уйти, однако продолжаю разговор.
- Вы хотя бы испугались за меня?
Мой ехидный вопрос граничит с неподдельным реальным интересом.
- Нет, - улыбается женщина - также ехидно и реально. - Не в моей компетенции бросаться с жалостью к ученикам.
- Не в вашей компетенции… - шепотом передразниваю я.
- Я считаю, что это был обобщающий сон.
Обобщающий сон - еще одно научное обзывание потери сознания?
- И что же он обобщает? - рычу я.
- Твои внутренние беспокойства и страхи. Теперь ты не можешь соврать, будто тебя ничего не волнует. Что ты видела?
Она тянет это, скрипучим голосом режет словно неумелым смычком на старой скрипке. Я вспоминаю голубые глаза - моя голубая мечта.
- Бес! - вскрикиваю я, сама от себя того не ожидая. - Вы это знаете, знаете! - повторяю я, встаю быстро с дивана и спешу двери, около которой оборачиваюсь и взвываю его имя снова. - Бес! Все прекрасно знают, что Бес засел глубоко у меня в голове: в самых дальних воспоминаниях.
Лицо женщины по-злобному морщится, она скалится, но глаза ее - спокойны, отчужденны от слов, действий, проблем, она - деталь, уродливая часть страшного механизма Нового Мира - нового, чтоб его.
- Не будите их, - крошу по кусочкам я. - Иначе жалобы отца вам не миновать.
- Я хочу помочь тебе, Карамель.
- Я все расскажу ему!
- Карамель, держи себя в руках…
Речь ее обрывается, голос содрогается - теперь она волнуется. Одна моя просьба у отца, и она потеряет свою работу, она простится с поверхностью, она отправится прямиком к тем, кто обыкновенно приходил к ней в кабинет и ложился на эту чертову кушетку. Она ляжет на нее сама - стоит мне только сказать об этом отцу.
И я думаю, что могу пожалеть ее, однако, она меня не пожалела. Я не знаю, кто ее просил поговорить со мной, кто побеспокоился или же решил навредить, но она была виновата.
- Вы зря это сделали… Зря пошли у кого-то на поводу.
Я ухожу.
Безудержно стучу кулаком по кнопке вызова лифта, когда он трогается и опускается ко мне, продолжаю давить изо всех сил. Двери открываются, и я залетаю в кабину, жму этаж холла, прижимаюсь лопатками к стене и закрываю глаза. Все внутри меня ревет и плачет, все - каждый сантиметр моего уставшего тела, каждый из них взвывает и просит пощады, отрешения, умиротворения, отдыха - умоляет. Я выбегаю из школы, попутно одеваясь, и останавливаюсь на краю посадочного места. Из-за слипшихся друг с другом мыслей меня качает, ресницы слипаются также, и я чувствую, что вот-вот упаду.
Край, край…
Теряю равновесие…
Падаю! - хватают за локоть.
Я впервые рада чужому прикосновению; в голову - внутрь, бьет - изнутри. Я дергаюсь и оборачиваюсь.
Ромео, путая слога, спрашивает о том, хотела ли я спрыгнуть. Молчу, ему не отвечаю - как можно было об этом подумать? уродство Нового Мира…
- Кар-рамель, ты и вправду хотела… - вторит он.
- Нет! - восклицаю я. - Нет! Конечно же нет, Ромео!
Его растерянные глаза упираются в меня и давят своей настойчивостью, страх, который некогда поражал меня в моих мыслях и суждениях, я смею наблюдать воочию - на его лице. Глупый мальчишка, Ромео, ты знаешь, что одно плывущее слово "суицид" по отношению к лично твоей персоне отстраняет тебя в момент от жителей на поверхности, а уж после попыток покончить с собой лови бесплатный билет в психиатрическую лечебницу.
- Меня трясет, - продолжаю я. - А все потому, что ты пожаловался на меня психологу, Ромео. Зачем ты это сделал?
Он отрицает свою вину, опять заикается.
- Не ври! Ты просто не знаешь, что мне пришлось пережить!
На воздушном пути появляется машина, и я поднимаю руку. Кажется, я в действительности напугала своего друга - он качает головой и пытается отдышаться, слоги, покидающие его искаженный рот, путаются и в ничего связного не выливаются.
- Карамель, прошу, стой… Не уходи… Уроки еще не закончились. Ты не имеешь право уходить, - настаивает Ромео - пытается удержать меня, хочет заговорить. Безумец!
Машина приземляется и останавливается, дверь плавно отъезжает в сторону, а я мотаю головой и преспокойно сажусь внутрь. Ромео знал, куда меня отправлял, знал! и посему не смел встревать сейчас, побуждать на разговор и противостоять пути - между мной и дорогой домой.
Мы поднимаемся, пропуская несколько пролетающих мимо автомобилей, и выстраиваемся в общую полосу.
- Улица Голдман, пожалуйста, - вновь спокойным голосом шепчу я. - Две серебряные карты хватит?
- Три, - бурчит мужчина за рулем, явно смекнувший мое некоторое негодование.
- У меня только две серебряные.
Он резко останавливает автомобиль - плечи мои подаются вперед, а пальцы сами сжимаются на диване - и мы зависаем в воздухе. Я смотрю в окно - страшно; когда машина двигается, полет над бездной не так ощущаем.
- Три серебряные карты или прогулка пешком, - ставит свои условия мужчина, и улыбка серебряных зубов открывается мне со всем злорадством. - Высажу прямо здесь.
Гляжу в окно - Острог; пропасть, темень, чернота, а затем этот вечный ад - Острог.
- У меня с собой только две серебряные и несколько золотых карт, - признаюсь я, пытаясь любезно сойтись в примирении, утешить повышенные тона и установить разумную цену.
- Золотая пойдет. - Кивает водитель.
"Урод", мысленно процеживаю я и достаю ему золотую карту.
Какая досада, что и на него я не могу пожаловаться отцу. Его уродливое ведро полетело бы на свалку сегодня вечером, а сам он оказался внизу Южного района - на самом утопленном помосте, без денежных средств на счету и без принадлежности к поверхности. Каждый выставлял свои цены на проезды, доминирующим фактом был тот, который гласил, что человек не оставил меня на посадочном месте у школы, а вежливо довез до желанной точки.
Мы подлетаем к дому и останавливаемся, я выскальзываю из машины и бегу к двери, открыв ее сама.
- Отец! - зову я. - Миринда, где отец?
Горничная появляется в коридоре и удивленно смотрит на меня.
- Здравствуйте, мисс Голдман, - тянет она.
- Где отец? - повторяю я.
- Он на работе, мисс Голдман.
- Вызови его! Немедленно! Вызови!