Она открывает свой пакет - он почти наполовину набит полупрозрачными стеклянными шариками размером с мелкую алычу - белыми и зеленоватыми. Эти шарики - сырье для волжанского завода стекловолокна, и машины, перевозящие шарики, часто теряют их на дорогах. В иной день можно собрать до тридцати штук. Забавно, но почему-то мы никогда не видели этих машин - они проезжают очень рано утром, словно призраки, и во сколько бы я не вышел, шарики уже блестят в дорожной пыли. Для мелочи вроде Виты такие шарики - бесценные сокровища, для нас же они уже не представляют особой ценности - в них хорошо играть, но не больше. Я смотрю на шарики, потом на Виту и вдруг понимаю, для чего она затеяла эту интригу. Ей нужно, чтобы Юй с кем-то гуляла - с кем угодно, кроме Веньки. Вита боится, что Юй заберет у нее брата. И на секунду - но только на одну секунду мне становится жаль маленькое чудовище.
- Банка вон там, под тряпкой, - говорю я, и Вита ставит пакет вниз, спрыгивает с парапета и вскоре уже умело насаживает червя на крючок, и червяк страдальчески извивается.
- Но ведь Венька тоже может поплыть, - говорю я осторожно. Вита, не глядя на меня, мотает головой и забрасывает удочку.
- Нет. Если и соберется, я что-нибудь придумаю.
Я усмехаюсь и тоже забрасываю свою поплавушку, и вскоре мы с ней преспокойно таскаем бычков и уклеек, как какие-нибудь старинные рыбацкие коллеги. Я еще не знаю, что попозже, вечером, Вита обойдет всех моих приятелей и внушит им ту же мысль, которую только что преподнесла мне. А она еще не знает, что из этого выйдет и что ей не удастся удержать Веньку на берегу. Как только Вита закончит разговор с последним из нас, ее роль на этом закончится, и в игру вступят Юй, наша мальчишеская гордость и еще кое-кто.
* * *
- Ну, так что? - спрашивает Юй. Мы переглядываемся, а потом наши взгляды устремляются к острову. Сейчас позднее утро и на острове почти никого нет. Мы в полном составе сидим и лежим на мокром от наших тел парапете - мы закаливаемся. У нас в Волжанске не говорят "загораем", мы закаливаемся под солнцем, как кедровые орехи.
Юй распустила мокрые волосы и вытирает их полотенцем. Волосы у нее длинные, густые, и смотреть на них одно удовольствие. Юй смугла от волжанского солнца, она стоит, склонив голову набок, и похожа на туземку из какой-то книжки.
- Ну, так что? - повторяет она.
То, о чем Вита говорила со мной позавчера, произошло - мы сидим и решаем, когда поплывем на остров. К моему изумлению и негодованию, желание плыть вдруг почему-то изъявляют все, даже Венька, которому это вроде и незачем, даже осторожный Рафик. Я-то рассчитывал, что буду единственным, кто совершит этот подвиг, и как раз сегодня собирался сказать об этом Юй, но она вдруг сама спросила: собираемся ли мы плыть через реку или все это была одна лишь болтовня.
Самое обидное, что когда я говорю, что поплыву, надо мной смеются. Все, а в особенности Венька, считают это удачной шуткой.
- Можешь сесть мне на спину, тогда доплывешь! - говорит Венька. - Ты посмотри на себя! Ты же и десяти метров не выгребешь - тебя тут же в Каспий унесет. Лови тебя там потом!
Все начинают гнусно хихикать, а Венька встает на парапете во весь рост, отталкивается от бетона и с тучей теплых брызг исчезает в воде. Юй не смеется. Она смотрит на меня внимательно и ободряюще, а потом нетерпеливо спрашивает:
- Так вы плывете или нет?! Или струсили?! - Юй качает головой и хмурится - прекрасная леди, которая не может уговорить рыцарей подраться ради нее. - По хао! Хэнь по хао!
Как правило, Юй принимается щебетать по-китайски, когда хочет подчеркнуть особую важность произносимого. Компания начинает мяться. В принципе, она уже почти решилась на безумство - не хватает только лишь какого-то толчка, чтобы она дала окончательный ответ, после которого отступать уже будет некуда, - не хватает какого-то слова или действия. Юй, все давно просчитав, прекрасно это понимает. Она наклоняется и извлекает из своей тряпочной сумки некий предмет, при виде которого наши глаза начинают лихорадочно блестеть.
- Ни фига себе! - восклицает Венька. Он уже вылез из воды и подошел к нам, и тоже не остается равнодушным. Конечно же, тут сложно остаться равнодушным. На ладони Юй лежит мечта - армейский швейцарский нож "Викторинокс" с вишневой рукояткой, на которой красуется белый крест. Я видел такой однажды у какого-то папиного знакомого и даже минуту подержал в руках, а так, конечно, знал его по картинкам и по рассказам. Но этот нож намного лучше. Наши руки жадно тянутся к нему - для нас, мальчишек, этот нож почти также драгоценен, как и та, на чьей ладони он лежит. Но Юй отдергивает руку и смеется.
- Настоящий? - недоверчиво спрашивает Антоха. - Дай посмотреть! Ну дай! Мы же вернем - чо ты!
Юй отдает нож Веньке, мы обступаем его и смотрим. У ножа девять предметов, но, конечно же, особенно хорошо блестящее лезвие, и мы по очереди проверяем его остроту.
- С фиксатором, - уважительно говорит Венька и с щелчком закрывает нож. - Настоящее холодное оружие. Откуда взяла?!
Юй решительно отбирает у него нож и прячет, а потом говорит, что недели две назад к отцу приехал какой-то старинный знакомый из торгового флота. Он привез два ножа - один для отца, а второй для сына - отчего-то ему казалось, что у его друга сын, а не дочь. Ну, он, тайком от отца, и подарил второй нож ей - сказал, пригодится.
- Я отдам его, - говорит Юй. - тому, кто первый будет на острове.
Мы дружно таращимся на нее. Отдать нож?! Вот это да! Настоящий швейцарский нож! Мне даже становится не по себе. Нож не только классный, он еще и выглядит жутко дорогим. Получить его из рук Юй вместе с ее благорасположением - разве это не стоит того, чтобы доплыть до какого-то там острова?! Смыть в памяти Юй ту позорную картину, когда Вита притворилась утопающей! Я мигом забываю о своих догадках, о Бортникове, о дяде Артеме - в моей душе только щенячий восторг перед тем, что предстоит сделать. Откровенно говоря, вижу я не то, как буду переплывать реку, а то, как уже ступаю на остров и Юй вручает мне нож, и ее темные глаза смотрят на меня с восхищением.
- Уо сянь чи фан! - недовольно говорит Юй реальная и расчесывает влажные волосы. - А ответ я так и не услышала. Мне пора домой!
Она наклоняет голову, так что длинные волосы свешиваются ей почти до колен, полностью закрывая лицо, а потом резко вскидывает ее, и волосы черным веером взлетают вверх и падают ей на узкие плечи и спину. На открывшемся лице Юй особая полуулыбка заговорщика - она умеет так улыбаться, что каждому из нас кажется, что улыбка адресована только ему. Гарька решительно вздыхает и говорит:
- Ну, плыть надо очень рано, где-то в полпятого, чтоб не нарваться на пароход или еще на что-нибудь. Так-то только баркасик какой-нибудь проскочит, а, мужики? А уже с острова на паромчике.
Все начинают обсуждать подробности. Только я в разговоре не участвую. В стороне, метрах в восьми от нас, за живой изгородью из тутника я замечаю Виту - она внимательно наблюдает за нами. На голове у нее вязаная шляпа колокольчиком. Увидев, что я заметил ее, маленькое чудовище делает мне своими худющими конечностями подбадривающие знаки, и я отворачиваюсь. Тем временем обсуждение закончилось, и все снова разлеглись на парапете, и Мишка достает бумажный сверток с арахисом и начинает лущить его с чувством выполненного долга.
- Значит, завтра здесь в четыре пятнадцать! - говорит он. - Только и ты, Юлька, приходи. А как мы до середины доберемся, идешь на пристань, ждешь паромчик и едешь на остров. Правильно?
- Правильно, - отзываюсь я и спрыгиваю с парапета. Венька смотрит на меня недоуменно.
- А ты тут при чем, Шпендик?! О тебе никто не говорит!
- Зато я говорю! А ты тут кто?!
Мы начинаем пререкаться. Венька говорит, что я спятил, если собираюсь плыть, что это дурацкая затея, что меня унесет к черту, что я выдохнусь и утону, а им за меня потом отвечать. Я упрямо отвечаю, что поплыву и все тут и Венька мне не указ.
- Куда тебе в реку?! - шипит Венька. - Я ж тебя плевком перешибу! Потонешь ведь! Дурак!
Уже вот-вот завяжется драка, но тут неожиданно вмешивается Юй.
- Не слушай его! - говорит она мне и сверкает на Веньку глазами. - А ты к нему не лезь! Пусть плывет, если хочет - что ты к нему прицепился?! Он сам может решать - не маленький. Не слушай его, Лень!
- Юля, ты что? - говорит Венька очень тихо, и мне становится немного не по себе - он никогда не называл ее так. Юй, Юйкой, Юлькой - да, но никогда Юлей. - Юля, он же может утонуть.
- Он прекрасно плавает, - продолжает настаивать на своем Юй. - Подожди, он еще раньше тебя доплывет!
Венька презрительно усмехается, и мы начинаем спорить с новой силой. Но Венька уже смотрит как-то по другому, словно совершенно сбит с толку. В конце концов он машет рукой.
- Да плыви, мне-то что?! Только я в спасатели не записывался! Начнешь тонуть - не зови! Придурок! И вы придурки, что его с собой берете!
- Да ничего с ним не случится - что ты вечно к нему цепляешься?! - Антоха хлопает меня по плечу - хлопает от души, и я чуть не падаю, и Венька кривит губы. - Не дрейфь, Шпендик! Если что, я тебя выловлю.
- Ты это ему обещаешь или так, языком двор метешь?!
Антоха подмигивает мне. Он гораздо ниже Веньки, но плотнее, шире в кости, и от его простодушной голубоглазой физиономии, густо посыпанной веснушками, веет такой надежностью, что мне сразу становится совершенно легко. Веньке больше нечего возразить. Он пожимает плечами и уходит. Вита из-за тутника снимает с головы шляпу-колокольчик и восторженно машет мне, потом бежит следом за братом.
- Значит, в четыре пятнадцать, - говорит Гарька. - Ладно. Все, я пошел обедать.
Остальные тоже вспоминают о каких-то неотложных делах и разбредаются по домам. У меня неотложных дел нет, и есть мне пока не хочется, и я бреду вдоль парапета - туда, где примостилась со своими удочками "первая смена". Архипыча нет - выловив Серегу Бортникова, он больше не рыбачит. Рыбаки встречают меня неприветливо - это большей частью пожилые люди, которые не любят, когда рядом крутятся любопытные вроде меня. Только один, помоложе, окликает меня. Я не помню его имени. Он из соседней девятиэтажки.
- Эй, пацан! Спиннинг смотай, а то у меня тут лещ.
Я с готовностью подбегаю. Рыбак снова перевесился через парапет, подводя круг под свою рыбу. У одного из спиннингов отчаянно дергается верхушка - кто-то хорошо сел на крючок. Я хватаю удочку, резко оттягиваю назад и начинаю сматывать. По удилищу мне в ладони передается сладостное биение сопротивляющейся рыбы.
Из воды вылезает целая гирлянда - три крючка, и на каждом - серебристо-черная чехонь, похожая на маленькую саблю. Они шлепаются на бетон и начинают свой возмущенный танец. Тут и рыбак переваливает через парапет свой улов - огромного серебряного леща килограмма на четыре. Это - редкая удача, и вся набережная сбегается поглазеть. Лещ раздувает жабры и лениво хлопает хвостом. На его боку, ближе к хвосту, чешуя слегка содрана, и от самого хвоста отхвачен неровный кусок - видать, недавно он побывал в чьей-то немаленькой пасти. Рыбак, не обращая внимания на зрителей и их комментарии, прячет леща в мешок. В садок он не поместится - слишком велик, в садок отправляется только чехонь. Рыбак очень доволен.
- Еще часик посижу, - говорит он мне, - а там уже пойду, хватит. Хочешь, оставайся, поможешь, а то, я смотрю, твоих нет сегодня. Тебя ведь Ленька зовут, да? Из девятнадцатого. Константина Григорьевича сын.
Получив разрешение, я милостиво остаюсь.
Полчаса проходят в профессиональных рыбацких разговорах: кто, кого, когда, на что и как поймал. Помимо спиннингов, у рыбака четыре закидушки - две на леща и две на судака. Уходящая в мутную воду леска окрашена в яркие цвета, и хозяин горделиво говорит, что она японская, крепчайшая. Японская леска - редкость, и я смотрю на нее с завистью, потом встаю, подхожу к доске со сторожками, чтобы лучше рассмотреть. Радужные лески закидушек несколько раз обмотаны вокруг прутьев арматуры, небрежно торчащих из парапета. Я кладу локти на горячий бетон и внимательно рассматриваю закидушки.
Спустя несколько секунд происходит то, о чем рассказывают и несколько лет спустя - это часть одной из самых известных волжанских легенд.
Колокольчик одной из закидушек вздрагивает, резко и тревожно звякая, а потом сторожок быстро, уверенно сгибается почти пополам. Леска соскакивает с него, стремительно несется в воду, потом натягивается на мгновение, раздается странный шуршащий звук, потом глухое "пам!", и леска безжизненно провисает. Рыбак кидается к ней и быстро вытаскивает. От закидушки остался лишь жалкий обрывок - ни крючка, ни грузила - ничего.
- Ни хрена себе! - восклицает он ошеломленно, бросает леску, перевешивается через парапет, потом залезает на него и ставит ладонь козырьком над глазами, пытаясь что-нибудь разглядеть. Но в бликующей воде это невозможно. Рыбак спрыгивает, хватается за голову и, забыв, что рядом стою я, начинает самозабвенно ругаться. Я смотрю на порванную крепчайшую японскую леску, потом перевожу взгляд на латунный колокольчик. Он еще качается - медленно, словно во сне, и отчего-то мне это кажется очень важным. А к нам уже снова сбегаются "соседи" - ни одна поклевка здесь не проходит незамеченной. Тут же начинается лихорадочное обсуждение происшедшего.
- Тимофеич, сколько твоя леска-то килограмм держала?
- Килограмм сорок.
- Кто ж там был?
- Осетр взял! Я вам говорю - осетр! Здоровый взрослый осетр!
- Да топляк это был! Бревно плыло притопленное и зацепило. Тыщу раз такое видел - леску рвет за раз. Оно ж тяжеленное…
- Может, белуга?
- Да нет, какая белуга?! Щука это!
- У нас таких щук нет!
- Сом мог взять! Я вам утверждаю, я вот раз видел…
Но дальше я уже не слушаю. На мгновение мне кажется, что я парю в полуметре над землей и все заволакивает серебристым туманом, потом в этом тумане проступает распухшая сизо-зеленая нога с ссадиной-полумесяцем, я вздрагиваю и начинаю пятиться. На меня никто не обращает внимания, и я покидаю набережную незамеченным. Мне трудно дышать, и я все время спотыкаюсь и несколько раз чуть не падаю. Я смотрю вниз, и мне кажется, что не я иду, а асфальт сам летит мне под ноги, и я могу не успеть за ним, я могу не успеть…
Ведь в нашей реке всегда были сомы. Большие сомы. Обычные большие сомы килограмм под восемьдесят. Любой из них мог порвать леску, это же очевидно. Но отчего тогда мне так не по себе?
Цветные ступеньки прыгают мне под ноги - полосы, узоры. Каждая площадка в подъезде нашего дома красит свою лестницу сама - так, как ей нравится, и от этого подъезд выглядит ярко и весело. Сейчас меня эта яркость раздражает.
- Леня, ты что такой? Не заболел? - мать наклоняется и прижимается щекой к моему лбу. - Болит что-то? Нет? Ну, давай, мой руки и будем обедать.
На второе - большой лещ, запеченный в фольге. Лещ вкуснейший, но я жую его еле-еле, краем уха слушая, как отец громко возмущается по поводу планирующегося открытия новых атомных электростанций с мощностью по миллиону киловатт каждая.
- Шесть объектов! - отец сердито треплет газету, словно это она во всем виновата. - Для энергетического потенциала страны это, конечно, хорошо. Но это же чертовски опасно! За ними ж такой глаз нужен! Подождите, мы еще наплачемся с этими АЭС!
Отец еще не знает, как он окажется прав - два года спустя Чернобыльская катастрофа потрясет весь мир, и в числе тысяч людей умрет от лучевой болезни вся большая семья брата моей матери. Они переедут в Чернобыль по работе, за два месяца до аварии - кто же мог знать? Иногда бывает очень плохо, когда не знаешь, что произойдет завтра, а еще хуже, когда догадываешься, но ничего не можешь изменить. Отступать мне уже некуда. Я не могу сказать остальным, что не поплыву, и не могу рассказать им о своих догадках - мне никто не поверит, как и раньше - я и сам-то в них не совсем верю. Мне остается только надеяться, что река не поделится со мной своими тайнами.
Впервые в жизни я не хочу, чтобы наступило завтра.
* * *
В четыре утра я закрываю за собой дверь квартиры, отчаянно зевая. В руках у меня обычный набор снастей - еще вчера я предупредил мать, что отправлюсь на рыбалку рано утром. Слава богу, отец собирается на реку только после обеда и, следовательно, не может мне помешать.
На улице еще сумерки, но двор уже просматривается хорошо. Во дворе пусто и тихо. Я кладу удочки на скамейку, по-воровски оглядываюсь и бегу к клумбе, которую старательно и экономно общипываю вот уже несколько недель. Быстро срываю несколько календул, снова оглядываюсь - не дай бог кто застукает - и мчусь к подъезду Юй, стараясь не топать. Поднимаюсь по лестнице, осторожно прилаживаю букетик на дверную ручку. Когда убираю руки, замок двери сухо щелкает. Звук тихий, но для меня это как пистолетный выстрел - я кубарем скатываюсь по лестнице, вылетаю из подъезда, бегу к своей скамейке и только-только успеваю схватить свои удочки, как из подъезда выходит Юй. Она осматривается, видит меня, без труда узнает и машет мне рукой.
- Привет! Ну, как, не передумал? - спрашивает она весело и потягивается, закинув голову и встав на цыпочки. - Это хорошо, что ты удочки взял. Я половлю, пока катера не начнут ходить. Ты ведь мне разрешишь? - вопрос звучит скорее как утверждение.
- Слушай, Юльк, тут такое дело… - начинаю я неуверенно. - Я вчера видел…
- Так и знала, что ты передумаешь! - перебивает меня Юй возмущенно.
- Да нет. То есть… Ну, может я…
- Пойдем, расскажешь все на лестнице, - перебивает она. - Давай, я возьму тебя под руку. Можно?
- Конечно, - бормочу я и чувствую, как ее рука обвивается вокруг моего согнутого локтя. Я рад, что еще не рассвело, и Юй не видит, как горит мое лицо. Мы идем к набережной бок о бок, и со стороны, наверное, это выглядит довольно смешно, ведь Юй выше меня почти на голову. Но мне на это наплевать - сейчас я абсолютно счастлив.
Возле парапета уже стоят заспанные Гарька с Антохой - тоже с удочками - и приветственно машут нам. К своему удивлению и негодованию я замечаю неподалеку от них маленькое чудовище, в отличие от нас бодрое и свежее. Как оно-то умудрилось удрать из дома в такую рань - и куда только смотрят его родители, особенно, если их так много?! Вита замотана в большое розовое полотенце, из под которого жалостно торчат ее тонкие ноги.
- А ты чего тут? - удивленно спрашивает Юй, и Вита надменно отвечает:
- А живу я здесь! А у тебя на ноге паук!
Юй, хоть и хорошо знает Виту, все же попадается - вздрагивает и опускает глаза. Конечно же, никакого паука на ноге нет.
- Вот дура! - восклицает она сердито, и Вита, довольная, показывает ей язык. В это время по лестнице спускается Венька, и Вита поспешно отворачивается. Следом за Венькой идет Рафик с сумкой. В сумке наверняка закидушки.
- Ну что, мужики! - кричит Венька еще с лестницы. - Никто не передумал?!
В отличие от него, явно настроенного на подвиг, Рафик нервничает почти так же, как и я. Он оглядывается, потом говорит:
- А вдруг пароход какой-нибудь попрется?
- Что, скис? - насмешливо спрашивает Антоха, и Рафик поспешно мотает головой.
- Да нет! Но если уж плыть, то сейчас. Скоро ведь наши все повылезают, моторки пойдут, да и катера…