В последние четыре недели там многое изменилось. Чужеземец явно не терял времени даром. Правда, старые строительные приспособления ему не было позволено вынести, но он рассортировал их и уложил в аккуратные штабели, занимавшие теперь всего четверть площади пола. Деревенские плотники продали ему доски и брусья, ставшие стеллажами, тянущимися вдоль дальней стены. Под другой стеной стояли сундуки чужеземца, а в центре комнаты возвышался поддон с камнями, более полувека назад вырубленными из известняка. Возле него Ранегунда обнаружила и самого виновника столь разительных перемен. Он пристально всматривался в ноздреватые глыбы, время от времени делая на них пометки углем, и даже не повернул головы на скрип открываемой двери.
Ранегунда вошла в помещение и встала, вслушиваясь в шум морских волн и завывание ветра. Залетая сюда, в каменную ловушку, эти звуки многократно усиливались и рокотали, пророча беду. Она внимательно смотрела на чужеземца, оправляя правой рукой капюшон, ибо знала: от холода оспины на ее щеках становятся глубже.
- Герефа? - окликнул Сент-Герман, убедившись, что гостья не намерена заговорить первой.
- Там все в снегу, - отрывисто бросила Ранегунда. - Сразу после окончания мессы снег опять повалил.
Сент-Герман кивнул и отложил в сторону уголек, которым помечал камни. Он стоял перед ней все в том же приобретенном у местных портних темном платье и в своих весьма странных на вид сапогах - высоких, со шпорами и на очень толстой подошве.
- Что-то случилось?
Она потерла виски.
- Ничего.
Он приблизился к ней на расстояние шага и вновь задал вопрос:
- Скажите, в чем все-таки дело?
- Снег, - повторила она и перекрестилась. - Его слишком много. Теперь никто не может добраться до нас, даже соседствующие с крепостью монахи. Мы отрезаны от всего мира.
Ранегунда впервые облекла свое беспокойство в слова и содрогнулась, наново осознавая их смысл.
- Вас это пугает?
- Да, - призналась она. - Возможны набеги. Датчане и прежде нападали на нас, отнимали, пищу, рабов. Мой отец погиб, защищая от них Лиосан. Его сильно изранили, и раны потом загноились. - Она резко дернула головой, отгоняя непрошеное видение. - У нас есть мужчины, но мало оружия.
Чужеземец сочувственно покачал головой, потом предложил:
- Я могу изготавливать стрелы для арбалетов.
- У нас нет металла, - ответила Ранегунда. - Кузнец придерживает у себя с десяток подков, но их надо беречь… на замену сносившихся. - Она вздохнула. - Есть еще пара старых котлов. Их можно бы переплавить, да в кузне плохо работает горн. Нам не справиться с этим делом.
- Разрешите мне построить специальную печь, и тогда переплавка не затруднит вас, - сказал Сент-Герман, и его спокойная убежденность заставила Ранегунду вскинуть голову. - Я могу изготавливать наконечники к копьям и капканы для вражеских лошадей. Мне известны многие вещи, включая рецепты снадобий, заживляющих раны.
Ранегунда вслушивалась в его слова так, словно они доносились до нее откуда-то издалека, потом снова заговорила:
- Мне часто снятся ночные набеги. С их жуткой бойней, с кровью, с резней. Я тогда молю Господа, чтобы мои сны не сбылись. Я ведь не провидица, а? - Она впилась в него взглядом, не давая ответить. - Я вижу, как они надвигаются… и с суши, и с моря… их сотни, а нас только горстка. У них секиры, у них луки и стрелы, они карабкаются на стены, наползают на крепость, словно мухи на падаль. И за собой оставляют лишь трупы наших мужчин да испоганенных женщин со вспоротыми животами. - Она прикрыла руками лицо. - Мне стыдно, ведь эти подробности так… непристойны.
- Вы не вольны в выборе своих сновидений, - возразил Сент-Герман, понимая, что его утверждение не совсем справедливо. Своим бездонным и мало что выражающим взглядом он всматривался в глаза Ранегунды.
- Да, но они не хотят от меня отвязаться. Подчас я начинаю грезить и наяву. Когда иду по стене, чтобы проверить, не спят ли охранники или горит ли огонь наверху. Мой разум никнет, и я всюду вижу тела погибших мужей и замученных жен. - Она задрожала, лицо ее побледнело. - А то мне чудятся дети с ввалившимися щеками, похожие на сухие грибы. Родителям нечем их накормить, они сами ослабли настолько, что никто не может охотиться, а в крепости уже нет ни овец, ни гусей, ни коней. Ужас. Солдаты на площади дерутся из-за убитой собаки, а зима еще в самом начале… Быть может, это пройдет - как вам кажется, а?
- Возможно, - мягко сказал Сент-Герман.
- Я хочу положить конец этим кошмарам, - отстраненным тоном произнесла Ранегунда. - Но как оберечь нас от всех грозящих бед? Однажды мы здесь уже голодали. Тогда умерли пятнадцать наших мужчин. Мне было всего десять лет, но я ничего не забыла. - Она в отчаянии взмахнула рукой. - Если зима продлится дольше обычного, что мы станем делать?
Сент-Герман поднял брови, потом увещевающим тоном сказал:
- Ничего страшного не случится. Вы ведь засолили мясо, запаслись горохом и зерном, а также засыпали муку в бочки. В деревне есть сыроварни, и у вас много скота. Все как-нибудь обойдется.
- А вдруг на нас кто-нибудь нападет и отнимет все припасы? - возразила она, сама себе удивляясь. Как можно обсуждать с этим чужим человеком свои сокровенные страхи, о которых ты не отваживаешься ни с кем говорить? Ни с кем, включая и брата Эрхбога, и Гизельберта. - Из леса могут хлынуть, преступники, или… к нам на постой пришлют королевских конников. И в том, и в другом случае мы останемся без еды.
Она замолчала.
- Вы - сильная личность, герефа, - сказал Сент-Герман, - и уже не раз это доказали своими делами. Единственное, что можно вам посоветовать, это и дальше себе доверять и во всем на себя полагаться. - Взгляд его был по-прежнему непроницаем, но в голосе слышалось искреннее сочувствие. - Вы взвалили на себя чрезвычайно тяжкое бремя и несете его одна. Если бы мне было дозволено, я бы разделил его с вами.
Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Ранегунда вновь обрела дар речи. От волнения в горле у нее пересохло, однако она все же спросила, едва ворочая языком:
- Как такое возможно? - Немыслимо было и представить себе, что столь чужой ее родине человек, рискнет сделать подобное предложение.
- Мое отечество завоевали враги, - пояснил Сент-Герман. - Давно. Я с ним связан теперь только кровно.
Она издала горловой звук - средний между кашлем и смехом.
- Тогда… продолжайте.
- Я предлагаю вам свою помощь во всем, чем могу быть вам полезным, герефа. - Темные глаза его странно блеснули. - И если понадобится, стану вашим вассалом. Вы можете мною располагать.
- Моим вассалом? - в полном ошеломлении произнесла Ранегунда. - Но… для чего… и с чего бы? - Теперь в ее голосе слышалось явное недоверие.
- Вы спасли мне жизнь, - просто ответил Сент-Герман, вспоминая вкус ее крови - горячей, перемешанной с колким песком. - Такой дар обязывает.
- Это… что-то вроде обмена? - предположила она, все еще сомневаясь. - Вы ведь торговец и привыкли всему давать цену?
- Ваш дар не имеет цены, герефа, а я со своей стороны всего лишь пытаюсь выразить вам признательность, - продолжал Сент-Герман, не сводя с нее взгляда.
Он видел, как борются в ней сомнение и надежда, и знал, что должно победить.
Ранегунда попыталась отвести глаза в сторону и с удивлением обнаружила, что не может.
- Так вы предлагаете мне свою жизнь?
- Если вы пожелаете ее взять, - с едва уловимой улыбкой ответил Сент-Герман.
- Даже если мне не удастся защитить Лиосан? - Произнося эти кощунственные слова, она внутренне трепетала и с трудом сглатывала слюну, пытаясь преодолеть стеснение в груди. - Даже если сбудутся все мои жуткие сны?
- Да, - подтвердил Сент-Герман, подаваясь вперед. Еле заметно, но это движение все разрешило.
В жизни Ранегунды никто еще с такой твердостью и теплотой не предлагал ей поддержку и утешение. И существовал лишь один-единственный способ отблагодарить предлагающего за великодушие. Прежде чем Ранегунда успела это осмыслить, она уже всем телом прижималась к нему, обмирая от страха и неведомого дотоле восторга. Он был всего лишь на полголовы выше ее, но и этого оказалось достаточно, чтобы без ощущения какой-либо неловкости уткнуться лицом в его плечо и сказать себе, что так он не увидит оспин. Слезы, которые месяцами копились в глубине глаз, оросили ей веки и щеки.
- Что же нас теперь ждет?
- Зима, - очень ласково сказал Сент-Герман, ощущая всю глубину отчаяния этой одинокой души и восхищаясь мужеством, с каким она с ним боролась. - И необходимость решать сонм связанных с ней вопросов.
Он положил руку ей на голову и осторожно погладил по волосам через грубую шерсть капюшона.
Ранегунда, чтобы не закричать, вцепилась зубами в его рукав и так застыла, заходясь от рыданий. Они были бурными, но едва слышными, схожими с всхлипами сокола, парящего на большой высоте.
- Не оставляйте меня, - прошептала она, обращаясь с мольбой то ли к Христу Непорочному, то ли к старым богам.
Но ответил ей другой голос. Очень близкий, тихий, спокойный.
- Я буду рядом. Я вас не оставлю.
* * *
Текст письма Беренгара, сына Пранца Балдуина, к отцу. Послано в Гослар из Бремена со специальным нарочным. Доставлено 16 марта 938 года.
"Исполняя сыновний долг, шлю вам приветствия, мой благородный отец, прямо как древний римлянин - в первый день января, и молюсь о вашей успешливости и здоровье. Делаю я это в пределах странноприимного дома близ монастыря Ангела Воскресения через посредство брата Адварта.
Я вернулся в Германию из Лоррарии, хотя вполне сознаю, что действую вопреки вашей воле и что это может стоить мне жизни. Если, конечно, вам не захочется простить меня и позволить мне делать то, что я считаю в данный момент для себя единственно важным.
Я вознамерился разыскать дочь герцога Пола. Я не забыл, что вы запретили мне добиваться расположения этой женщины, мотивируя свой запрет тем, что она вышла замуж и что преследование особы подобного положения чревато военным раздором. Но герцог Пол недавно мне сообщил, что его дочь Пентакоста уже не является чьей-либо женой, ибо муж ее удалился от мира. Брак в этом случае распадается, и жена новоявленного монаха становится чем-то вроде вдовы. Так пояснил мне епископ Лоррарии, заметив, что она может опять выйти замуж, правда лишь с позволения собственного отца.
Я достаточно хорошо осведомлен о репутации герцога и не отрицаю, что он развратил двух других своих дочерей, чтобы на том наживаться, но с Пентакостой дело обстоит по-иному. Она весьма отличается от распутных сестер и всегда от них отличалась. Пока я пытался это вам втолковать, ее увезли в Саксонию, чтобы сделать женой командира маленького пограничного укрепления. Брак устроил маргерефа Элрих, несомненно затем лишь, чтобы Пентакоста была у него под рукой, ибо он имел на нее виды. Я говорил вам о том, но вы не поверили мне и не позволили взять ее за себя, ссылаясь на непомерность затребованного герцогом выкупа и утверждая, что распутство как по мужской, так и по женской линии свойственно этому роду.
Как бы там ни было, я по весне намерен добраться до крепости Лиосан, где она пребывает, чтобы воочию уяснить, каково ее нынешнее положение. Я уже нахожусь под Бременом и, как только сойдет снег с дорог, двинусь к северу, взяв с собой лишь одного вооруженного всадника и моля Господа не оставлять нас в пути.
Кстати, мы с герцогом все обсудили. Он никоим образом не возражает против того, чтобы я забрал Пентакосту к себе, ибо не видит в том никакого греха, поскольку она отвергнута мужем. Я же со своей стороны решил так: если окажется, что ей по душе доля жены ушедшего в монастырь человека, пусть все остается как есть. Но если она недовольна своим положением и страдает, я либо вывезу ее из Саксонии, либо останусь там с ней - все зависит от обстоятельств.
Вы уже не раз утверждали, что я лишился рассудка. Наверное, это так: нет разума в неодолимом влечении к одной-единственной женщине, в то время как семью твою вполне удовлетворил бы любой другой выбор. Я не имею ничего против Делисы и запрошенный за нее выкуп считаю вполне обоснованным, особенно после того, как в договор включили ее молоденькую сестренку. Но Пентакоста застряла в моем сердце, словно зазубренная стрела, и я не могу избавиться от нее, как ни пытаюсь. Я исповедовался в своем наваждении, я открывал свою душу Христу, моля Его разбить угнетающие оковы, но по-прежнему всеми помыслами стремлюсь только к ней и… несказанно тем счастлив. Будьте же благодарны и вы, отец мой, что я не возжелал женщину, презирающую меня, или такую, с какой утешается всякий. Может статься, нас с Пентакостой ждет очень долгая совместная жизнь и куча детишек, что явится доказательством правомерности моих нынешних притязаний.
И все же меня мучит стыд за небрежение к вашим велениям и укорам. Вы мой отец, моя жизнь в вашей воле, но душа моя принадлежит одной Пентакосте. С тем мирится даже Христос Непорочный, иначе Он зажег бы во мне огонь страсти к Делисе. Меня ничуть не волнует, каковы ее предки, родители или сестры. Меня заботит только сама Пентакоста. Она звезда, указующая мне путь, и я никогда не сверну на другую дорогу.
Итак, решайте, что делать со мной: простить или наказать за упрямство и непокорство. Если ко мне придут ваши люди, я позволю им пролить свою кровь - всю, до капли. И ее смоют морские волны. Это будет достойная смерть. Но все обернется не так, если вы попытаетесь причинить зло герцогу или Пентакосте. Тогда берегитесь: я вооружу солдат, находившихся под началом ее супруга, и поведу их вступиться за свою госпожу. А если умру, начну мстить из могилы, обрекая тем самым свою душу на вечные муки, а наш род - на погибель. Пусть сбудется то, чему предначертано сбыться.
Ваш сын Беренгар.
Исполнено рукой брата Адварта".
ГЛАВА 6
Дважды в день, перед рассветом и на закате, рабы собирали помои с навозом и выбрасывали на юго-западный склон крепостного холма. Жители деревеньки несли свои отходы туда же, добавляя к ним опилки и мякину с полей. Все это постепенно сползало вниз, образуя огромную кучу, которая оставалась обнаженной и теплой даже теперь, когда вся округа, за исключением изрытой колесами обледенелой дороги, утопала в снегу, когда крыши домов проседали от тяжести снежных наносов, а штабели бревен словно бы прятались под пушистыми белыми одеялами.
- По крайней мере, весна у нас постоянно под боком, - сказала Ранегунда, глядя сверху на темную, дымную, издающую резкие запахи свалку.
- Кора и стружки хорошо преют, - откликнулся ей в тон Сент-Герман.
- Навоз им не уступает, а его много, когда скотина здорова, - ответила Ранегунда и пошла дальше по крепостной стене - в сторону конюшни и псарни. - Завтра нам опять надо бы поохотиться на кабанов, пока земля не слишком промерзла. - Она озабоченно оглядела клетки с домашней птицей, расставленные против длинного ряда конских уличных стойл. - Я распорядилась, чтобы их отсюда убрали. Похоже, разбойники перебили в округе всю дичь.
- Возможно, - сказал Сент-Герман, двигаясь следом. - Им тоже нужно чем-то питаться… как всем.
Теперь перед ними расстилалось Балтийское море, зеленое и сиренево-серое; по нему шли буруны, оставляя в расселинах между скалами клочья пены. Но шум прибоя стал вроде бы глуше, чем накануне, и это заставило Ранегунду с тревогой вглядеться в пасмурный горизонт.
- Не по душе мне это затишье, - мрачно пробормотала она. - Оно пахнет штормом.
- Мне трудно об этом судить, - сказал Сент-Герман и добавил с легкой самоиронией: - Несмотря на солидный опыт морских путешествий. По мне, все моря штормит предостаточно, даже в самые безмятежные дни.
Ранегунда пытливо всмотрелась в него, стремясь понять, не разыгрывают ли ее.
- Что именно вы хотите этим сказать? - произнесла она наконец.
- Что моряк из меня никудышный. Несомненно, вам приходилось слышать о людях, не переносящих морской качки? - Он вновь улыбнулся, но уже с некой искательностью и беспокойством, не зная, как она отнесется к его словам. - Я именно из таких. И вдали от надежной земной тверди делаюсь просто жалок.
- Но притом вы торговец, - заметила Ранегунда.
- Да, хотя и не по рождению, - кивнул Сент-Герман. - И, когда есть возможность, предпочитаю передвигаться по суше.
Восстав из могилы, он так и не смог за три с лишним тысячи лет привыкнуть к мучениям, причиняемым ему водными путешествиями. Ступни его были защищены подошвами, набитыми землей из родных мест, что, безусловно, умаляло страдания, но… когда вокруг лишь вода и ни клочка чего-либо сухого… Он содрогнулся, припомнив, как задыхался от боли, вцепившись в метавшийся по волнам обломок корабельной обшивки и жадно мечтая об истинной смерти.
- Что с вами? - резко окликнула его Ранегунда.
Сент-Герман понял, что какая-то доля пережитого отразилась на его лице, и поспешным жестом попытался успокоить свою спутницу.
- Ничего. Всего лишь воспоминания.
Она не решилась продолжить расспросы и указала на крыши конюшен внизу.
- Боюсь, им не выдержать новой метели. Надо велеть рабам ежедневно скидывать с них снег. Иначе балки рухнут прямо на лошадей, а их у нас очень мало.
Сент-Герман в свою очередь указал на кровлю кузни.
- Там опасность, пожалуй, серьезнее. Снег от жара днем тает, а ночью превращается в лед. Горн вам необходим, как и лошади, если не больше.
Ранегунда покосилась на ледяные наросты и, соглашаясь, кивнула.
- Кухни с пекарней также нуждаются в надлежащем присмотре. А еще, чтобы бороться с наледью, было бы очень неплохо возле каждого водотока держать топоры. Но… в крепости каждый топор на счету. Как и в деревне.
- Да, - сочувственно отозвался Сент-Герман. - Потерпите немного. - Он все последние дни складывал из камней алхимический тигль, и работа уже была близка к завершению. - Думаю, где-то через неделю я смогу приступить к отливке необходимых вещей.
- Радальф недоволен, - сказала Ранегунда, поворачиваясь к графу. - Меня это беспокоит. Я сообщила ему о ваших планах. А он ответил, что вы… будто бы знаетесь с демонами и потому металл, побывавший в ваших руках, будет проклят.
- Котлы железные, - возразил Сент-Герман, желая раз и навсегда покончить с этим вопросом. - Демоны не могут прикасаться к железу, и ваш кузнец должен бы это знать. - Он улыбнулся. - Если не знает, скажите ему. Меня ведь он слушать не станет.
Она нахмурилась.
- Безусловно не станет. Он с подозрением относится к вам и распространяет нелепые слухи. - Лицо ее вдруг пошло пятнами. - Говорит, например, что вы… околдовали меня. Точно так же, как Пентакоста очаровывает мужчин.
Сент-Герман внимательно посмотрел на нее.
- А что вы сами думаете по этому поводу? - спросил он спокойно.