Ставни всех окон были затворены, и в тусклом свете масляных ламп общий зал стал напоминать таинственную сказочную пещеру. Впечатление это усугубляли красноватые отблески почти догоревших углей в очаге. Мужчины, первыми начавшие ощущать воздействие алкоголя, понемногу зашевелились. Эварт сел на край одной из скамей и застыл там, улыбаясь чему-то, несмотря на жжение в горле и легкую тошноту. Мимо него пробирался куда-то Уолдрих, чуть покачиваясь и взмахивая, чтобы сохранить равновесие, рукой. Руперт, придвинушийся к очагу, от которого все еще исходили остатки тепла, глядел на свой хлебец с таким видом, словно ему поднесли хороший кусок мяса. Фэксон сидел в двух шагах от товарища, привалившись безвольно к стене. Уолдрих добрался наконец до дверей и встал между створками, созерцая снег на плацу и не обращая никакого внимания на теребившего его рукав Аделяра.
Староста поселения наблюдал за дверями, готовый в любое мгновение встать на пути у тех, кто попытается выйти во двор, до того как брат Эрхбог даст знак расходиться. Он сильно постарел за последнее время, но все еще сохранял ту силу, с какой не мог не считаться ни один обитатель крепости Лиосан. По случаю праздника староста отцепил от нагрудного ремешка совиный коготь и повесил вместо него маленькую серебряную рыбешку.
- Собирается ли брат Эрхбог служить мессу и для крестьян? - спросила полушепотом Геновефа. - Или эту честь он оказывает лишь нам?
- Позже, - ответила Ранегунда.
Ослепительно яркий свет, окаймлявший в глазах ее каждый предмет, плохо вязался с тусклым свечением ламп и, скорее всего, не имел к нему отношения. Наверное, подумалось ей, это как-то связано с могуществом и славой Христа или… с силой, заключенной в вине. Кто его знает?
- Сегодня? - Геновефа прищурилась, оглядывая свой хлебец, и прибавила: - Хотелось бы мне кроме этого поесть еще и овсянки.
- Сегодня вечером, - кратко ответила Ранегунда, решившая не доверять слишком многое своему языку.
- Им тоже дадут вина? - Геновефа потерла висок и хихикнула. - Неужели в крепость завезли столько бочек? Да и как они смогут трудиться наутро, если напьются?
- Им дадут медовый напиток, - ответила Ранегунда.
Геновефа как заведенная закивала, потом хихикнула снова.
- Интересно, им это понравится?
- Крестьянам? - спросила невпопад Ранегунда и подосадовала - как на себя, так и на никчемность затеянной болтовни.
Пентакоста уже поднялась с колен, но не пошла к ним, а, улыбаясь каждому из мужчин, неспешно двинулась к очагу и наконец встала около Руперта. Там она и осталась стоять, поигрывая глазами и поправляя накидку, из-под которой то и дело выглядывали кружева блузы.
- Дух Христа Непорочного! - произнесла с изумлением Геновефа и в ужасе прикрыла рот ладонью. - У меня кружится голова, - сообщила она через мгновение.
- Не у тебя одной, - отрезала Ранегунда и, чтобы сгладить грубость, сказала: - Говорят, причастие сродни вознесению на Небеса. Возможно, поэтому сейчас все вокруг так сверкает.
Геновефа опять закивала и неопределенно взмахнула рукой, потом уставилась на припавшую к чаше Дагу. Ей захотелось окликнуть подружку, но это было бы верхом неуважения к службе, и она вновь посмотрела на Ранегунду, чтобы с некоторой запинкой произнести:
- Боюсь… нам будет трудненько с Ньорбертой. Вчера она жаловалась на сильную боль в животе.
- Это из-за поста, - машинально откликнулась Ранегунда и, спохватившись, решила исправить оплошность: - Она болеет с тех пор, как понесла.
- Говорят, ей предстоят тяжелые роды, - Геновефа перекрестилась. - Да защитят ее Христос Непорочный и все старые боги.
- Пусть и они, как все мы, присматривают за ней, - великодушно позволила Ранегунда. - Что, жена Калфри подготовила травы?
- Винольда считает, что нескольких трав не хватает, - ответила за подругу подошедшая Дага. - Но она обещает сделать что сможет, хотя…
- Рождественская месса всегда великая радость! - перебила ее жена капитана Мейриха, с трудом вставая с коленей.
Ранегунда изо всех сил постаралась изобразить на лице абсолютнейшее согласие с мнением пожилой дамы, отчего голова ее вновь пошла кругом, а грустный образ бедняжки Ньорберты растворился в туманной дали - за пределами праздничного сияния.
- Брат Эрхбог сегодня был особенно красноречив, - нетвердым голосом произнесла она.
- Рождение Христа Непорочного, - подхватила Геновефа с пылающим от восторга лицом, - величайшее из событий! Оно делает зиму похожей на лето.
- Как и на другие прекрасные дни, - добавила жена Мейриха, от избытка чувств хлопнув в ладоши и едва не выронив хлебец. - Жаль, конечно, что мы не празднуем солнцестояние, но ведь это не слишком большая плата за такое вино. В лесу всегда можно найти остролист, но вина там не сыщешь. - Ее приглушенный смех звучал весело и добродушно. - У нас над каждой кроватью висит остролист. Разве имеет значение, что его нет в общем зале?
- Или в часовне, - высказалась Геновефа, заставив Ранегунду поморщиться, ибо та мгновенно вспомнила о скромном строении возле западной стены крепости. Темное и продуваемое насквозь, оно было сооружено лет двадцать назад, и крыша его уже протекала по меньшей мере в дюжине мест, несмотря на непрекращающиеся попытки ее залатать.
- Брат Эрхбог объявил, что собирается искоренить у нас все, что напоминает о старых богах, - глубокомысленно сообщила жена капитана. - Ну что ж, у него есть право решать, как лучше всего угодить Христу Непорочному.
Ранегунде хотелось что-то на это ответить, но возникавшие в голове неуклюжие мысли не желали воплощаться в слова. Думать было труднее, чем распутывать тугие узлы руками в перчатках, и все же она не сдавалась. Наконец ей удалось с натугой произнести:
- Если бы старые боги обратились к Христу, нам вновь разрешили бы украшать этот зал остролистом. Брат Эрхбог тогда бы, мне кажется, не возражал.
В общее оживление, вызванное этой тирадой, решила внести свою лепту и Дага:
- Сегодня прекрасный день, но он был бы еще лучше, если бы нам дали поесть.
Другие женщины так охотно с нею согласились, что брат Эрхбог гневно покосился на них, а стоящие рядом мужчины поинтересовались, из-за чего поднят шум.
- Мы голодны, - пояснила Геновефа. - Мессе нужны наши души, но нашим телам нужна пища.
- Вы все еще не до конца покорились Христу, - заявил брат Эрхбог, и в зале сделалось тихо. - Когда это произойдет, вы испытаете насыщение, коего вам не даст никакая земная еда.
Ранегунда оглядела тощего как щепка монаха.
- У нас нет твоего призвания, брат, и наша плоть, несомненно, слабее твоей, а потому мы надеемся, что Христос Непорочный простит нас.
Последнее было прибавлено, чтобы предупредить новую проповедь, ведь два года назад брат Эрхбог разглагольствовал на подобном богослужении более трех часов, и за это время две жарившиеся свиньи вконец пересохли и подгорели.
Староста давая понять каждому, что месса все еще длится, расправил сутулые плечи и с решительным видом замер в дверях, полураскрытые створки которых пропускали в зал холод и скудный утренний свет.
- Это моя вина, что вы до сих пор не отвернулись от земных нужд, - смиренно сказал брат Эрхбог, заканчивая раздачу вина и хлеба. - Должно быть, я плохой пастырь.
- Во всем виноват снег, - возразил Рейнхарт. - Если бы его столько не навалило, мы держались бы бодрее. - Он указал на двери. - Снегопад все усиливается. Взгляните на небо. Оно похоже на белую простыню.
- Что предвещает суровую зиму, - добавил Калфри, косясь на жену и вновь обращая свой взгляд к Пентакосте.
- Тем больше у нас резонов искать вышней защиты, - сказал брат Эрхбог, и его ввалившиеся глаза засияли. - Христос Непорочный является покровителем всего мира. Он примет всех, кто придет к Нему с покаянием и любовью, ибо милость Его не знает границ. В Нем нет ничего, кроме благости, и благость сия готова пролиться на вас. Если мир обходится с вами жестоко, отриньте его и придите в Христовы объятия. Вам тут же отпустятся все прегрешения, и мир окажется неспособным вас чем-нибудь уязвить.
- Но снег есть снег, и вера в Христа - недостаточная защита от холода, - вступил в разговор Амальрик, только что расправившийся со своим хлебцем и озиравшийся в поисках дополнительной порции чего-либо съестного. - А мой желудок бурчит независимо от того, молюсь я или нет.
- Некоторые подвижники могут сидеть на снегу совершенно нагими, не чувствуя ничего, кроме теплого дыхания рая, - назидательно проговорил брат Эрхбог и добавил: - Я пока еще не достиг такой степени веры, но усердно прошу Господа ниспослать ее мне.
- Чудно все это, - пробормотал Руперт тихо. - Только дурак лезет в снег голышом.
- Или святой человек, - кротко поправил брат Эрхбог и вдруг зашелся в таком долгом приступе кашля, что остальным стало неловко глядеть на него. Отдышавшись, монах стер с губ слюну и обвел окружающих несколько помутившимся взглядом. - Пожалуй, на сегодня достаточно, - с трудом выговорил он.
В толпе послышались облегченные вздохи, но никто не двинулся с места, ибо дорогу во двор преграждал все тот же Дуарт. Подслеповато щуря глаза, староста долго глядел на монаха, потом решился спросить:
- Месса закончилась?
Брат Эрхбог закашлялся снова.
- Закончилась. Да.
Если бы крепостью по-прежнему командовал Гизельберт, именно он повел бы собравшихся к выходу, но с тех пор, как главой поселения сделалась его сестра, роль распорядителя на подобных собраниях стал играть староста. Он дал знак мужчинам следовать за собой и приказал ожидавшим рабам вернуть на места сдвинутые столы и скамейки.
Ранегунда повела к дверям женщин, но, подойдя к ним, обнаружила, что Пентакоста уже выпорхнула за порог. Невестка вновь повела себя возмутительно, ее следовало одернуть. Однако день рождественской мессы не лучшее время для свар, и Ранегунда, подавив раздражение, посмотрела на Геновефу.
- Было бы лучше, если бы ты поспешила, раз твоя госпожа уже во дворе.
Геновефа вспыхнула, ухватила за локоть Дагу и потащила ее за собой.
- Не подобает нам медлить, когда наша госпожа ведет себя как ребенок.
- Детей к мессе не водят, - отрезала Дага, но ускорила шаг.
Ранегунда глядела им вслед, пытаясь придумать, как убедить брата урезонить его благоверную, и в то же время отчетливо сознавая, что надежды на то практически нет. Уходя в монастырь, Гизельберт поклялся не видеться с Пентакостой. Ничто, сказала себе Ранегунда, ничто не способно заставить его нарушить обет. И значит, ей придется либо и дальше терпеть все вздорные выходки этой красотки, либо однажды, собравшись с духом, положить им конец. Она позволила еще нескольким женщинам покинуть зал, после чего сама прошла через двери.
- Вы слишком мягко с ней обращаетесь, - с хмурым видом заявил Дуарт, глядя как Пентакоста бежит к северной башне. - Гораздо мягче, чем надо бы.
- Я поступаю так, как поступал бы мой брат, - ответила Ранегунда.
Староста только поморщился.
- Думаю, она затевает какую-то пакость, раз так спешит.
Внутренне Ранегунда согласилась с Дуартом, но вслух сказала:
- Нет, сомневаюсь. Она просто ведет себя как капризный ребенок, получивший отказ в чем-то желанном и дающий понять, что очень многие вскоре о том пожалеют.
- Тут одно лекарство: хорошая трепка, - решительно произнес Дуарт.
- Мой брат этого не одобрил бы, - возразила Ранегунда. Она представила, как Пентакоста визжит под ремнем, и получила от этого удовольствие, но тут же напустила на себя строгий вид, решив, что во всем виновато вино. - Мне волей-неволей приходится быть щепетильной.
Они подошли к проулку в солдатском квартале, и Ранегунда замедлила шаг.
- Я должна посмотреть, как чувствует себя Флогелинда. Она не явилась к мессе, а это уже никуда не годится.
- Воистину, - кивнул староста и отступил в сторону, чтобы дать ей пройти.
Ранегунда зашагала по слякоти к дому, часть которого занимал Ульфрид с семьей. Дойдя до нужной двери, она перекрестилась, чтобы оградить себя от болезни, после чего решительно постучала.
- Это герефа, - откликнулась она на вопрос изнутри.
Дверь отворилась, и старший - лет семи от роду - сын Флогелинды воззрился на гостью.
- Мама больна, - сказал он.
- Знаю, - ответила Ранегунда, подавляя в себе шевельнувшийся страх. - Я пришла ее навестить.
- Она больна, - повторил мальчик, посторонившись.
Позади него еще один мальчуган катал по полу маленькую тележку, за ним, всхлипывая, следила трехлетняя девочка. Ей, видимо, тоже хотелось поиграть, но тележка была лишь одна.
Комната, в какую вошла Ранегунда, в точности походила на все комнаты в солдатских домах: довольно просторная, с неполной перегородкой, отделявшей детскую половину от родительской спальни. В одном углу ее возвышался очаг, тепло которого обогревало и соседнее помещение, где обитала другая семья. У дальней стены притулились два неуклюжих комода - там хранилась одежда семейства Ульфрида и кое-какой скарб.
Флогелинда лежала в постели под двумя шерстяными одеялами и пледом, сшитым из обрезков овчины. Свет единственной в комнате масляной лампы едва ее освещал. Она была очень бледна, но два ярких пятна рдели на обтянутых восковой кожей скулах. В груди больной что-то булькало, как закипающая в котелке вода.
- Герефа!
Ранегунда склонилась над ней, желая лишь одного: поскорее уйти.
- Как ты, милая? - выдавила она из себя, стараясь не думать об испарениях, исходящих от тела несчастной.
- Я… молю Господа меня исцелить. А жена Калфри сделала мне припарку на грудь. - Флогелинда с усилием подняла руку и указала на полоску дубовой коры, лежавшую рядом с подушкой: - Это принес муж, для укрепления моих сил.
- Могучее средство, - произнесла Ранегунда. "Только вряд ли способно изгнать лихорадку", - добавила она мысленно и устыдилась. - Оно и отвары Винольды быстро поставят тебя на ноги. К тому времени, когда распустятся почки, ты сможешь снова ткать полотно.
Ей и самой хотелось бы верить своим словам.
- Брат Эрхбог каждый день тут бывает и… благословляет меня. - Голос больной становился прерывистым. - Я вместе с ним прошу Христа Непорочного вернуть мне здоровье.
- Вот и прекрасно, - отозвалась Ранегунда. - Жалко, что тебя не было на рождественской мессе. - Она втайне радовалась тому, что в ее жилах играет вино, не давая ей принимать близко к сердцу весь этот ужас. - Я прикажу поварам приготовить лишнюю порцию гусятины, она тебя подкрепит.
- Надеюсь, - прошептала Флогелинда. - Но я вряд ли сумею добраться до кухонь.
- И не думай, - сказала Ранегунда, отодвигаясь от скорбного ложа. - Ты должна отдыхать. Рабы все принесут сюда. И для тебя, и для твоих ребятишек.
Разговор почти обессилил больную, но все же она едва слышно произнесла:
- Ты очень добра.
- Я герефа, - ответила Ранегунда, направляясь к двери. - Помогать раненым и прихворнувшим - мой долг.
Флогелинда, закашлявшись, откинулась на подушки, а дети замерли, глядя на уходящую гостью испуганными глазами.
Вновь оказавшись на улице, Ранегунда ухватилась за столб коновязи, чтобы не дать ногам воли и не кинуться наутек. Было ясно, что горячка Флогелинды усилилась, а сама женщина подошла к тому ужасающему пределу, за которым ее ожидали агония и скорая смерть. Это слишком жестоко: умирать в столь неподходящее время, когда вокруг один снег и не на что бросить взгляд. Ранегунда перекрестилась и снова направилась к площади, где все еще толклись люди, радуясь нахлынувшему на них пьянящему легкомыслию. Как только она вышла из проулка в глаза ей бросилась Пентакоста, под восторженные вопли и улюлюканье разгоряченной толпы подпрыгнувшая за взлетающим к небу венком из сосновых веток. Подавив вздох отчаяния, Ранегунда, прихрамывая, направилась к невестке в надежде, что одно ее появление усмирит разыгравшуюся бесстыдницу.
Ей навстречу спешила Дага, прикрывавшая краем накидки лицо.
- Сожалею, герефа, мы пытались ее удержать, но она не слушает нас.
- Разумеется, я не думаю, что вы ее поощряете, - резко отозвалась Ранегунда и, заметив, что девушка чуть ли не плачет, продолжила более мягко: - Вы не обязаны ее останавливать, вам следует лишь безотлучно быть рядом с ней.
На другом краю площади Пентакоста, высоко подбросив венок, громко расхохоталась. Около полудюжины мужчин, скользя и падая, кинулись ловить крутящийся в воздухе обруч.
- Нам не совладать с ней, - всхлипнула Дага, тайком утирая слезы.
- Конечно, - произнесла Ранегунда. - Блюсти себя - ее дело, а не чье-то.
Пытаясь подавить дурноту, она продолжала наблюдать, как бесстыдница прыгает среди солдат.
- Но… если бы вы вмешались… - заговорила служанка и осеклась, ибо ее прервали.
- Если я вмешаюсь, - отрезала Ранегунда, - будет лишь хуже. Ведь ей тут все ненавистно… я, наша крепость, муж. Именно потому она и ведет себя так, выказывая презрение ко всему окружающему. И пусть себе забавляется, я даже ей благодарна. Пока она не заходит за грань, у меня остается надежда, что Господь вселит в нее разум.
Щеку ее вдруг укололо что-то холодное, потом еще и еще.
- Снег, - сказала Дага, посмотрев на небо.
Пентакоста, издав тихий мурлыкающий стон, подобрала юбки и неспешно направилась к южной башне.
- А ну-ка поймай, - крикнул Калфри, подхватывая венок и с размаху швыряя его вслед уходящей красотке.
Лицо удальца пылало, он полностью игнорировал встревоженный взгляд Винольды. Венок, никем не подхваченный, упал наземь, и все отпрянули от него, усматривая в том дурной знак.
- Угомонись, щенок. - Капитан Мейрих поймал Калфри за ворот и крепко тряхнул. - Вспомни о своей жене и о тех, кто того стоит.
Ранегунда жестом велела служанке следовать за своей госпожой, после чего огляделась и с удовольствием обнаружила, что площадь пустеет. Обитатели крепости уходили в дома или прятались под навесы, укрываясь от крупных белых хлопьев, падавших совершенно бесшумно. Вот странность, подумала Ранегунда, дождь, град, даже мелкая морось всегда как-нибудь о себе заявляют, но снег ведет себя по-другому: он подкрадывается втихомолку, как враг или вор. Она старательно запахнула накидку, представляя себе, как приятно было бы сейчас укутаться в меховой плащ, и невольно сожалея о том, что в прошлом году весь добытый и имевшийся в крепости мех по приказу маргерефы Элриха пришлось сдать на королевские нужды.
Поселенцы, отступая перед снежной атакой, возвращались в свои жилища, чтобы отдохнуть и согреться. Бурное веселье уже улеглось, улетучиваясь вместе с винными парами под натиском стужи.
- Лучше бы тебе не стоять здесь, герефа, - сказал, проходя мимо, Руперт. - Погода все ухудшается.
- Да, - ответила Ранегунда рассеянно. - Но у меня еще есть дела.
Какие - она не могла бы сказать. Все вроде уже переделано. Можно, конечно, справиться у Бератрама, убежден ли он, что в северной башне хватит угля для верхней жаровни, но это отнюдь не входило в круг ее забот. И все же она зашагала к башне, высящейся над морем, но наверх не пошла, а, словно притянутая незримым шнуром, двинулась к складу.