Просторная спальня была четвертой по величине комнатой виллы - после приемной, гостиной и столовой. Одна ее дверь была стеклянной и выходила на галерею, другая, почти неприметная, вела во вторую спальню, третья, обычная, - в гардеробную, смежную с комнатой горничной, а четвертая выводила в коридор, общий для всех помещений верхнего этажа. Еще эта спальня имела альков, где стараниями специально выписанных из Европы рабочих была установлена ванна. Бросив взгляд на огромное ложе под цветастым муслиновым балдахином, Мадлен принялась расстегивать длинный ряд мелких пуговиц, нашитых вдоль лифа.
- Это платье уже истрепалось и нуждается в мелкой починке. Обязательно просмотри все оборки и заштопай, что порвалось. Хотя зачем я ношу здесь оборки, не представляю.
- Вам не пристало одеваться бедно, - заметила Ласка.
- Какое это имеет значение здесь, в Фивах? - вздохнула Мадлен, позволяя служанке заняться остальными пуговками, завязками и застежками. - Ну как бы я выбралась из этого платья, если бы не ты?
- А вы и не должны раздеваться сами, - прозвучал безапелляционный ответ. - Благородные дамы не разъезжают по свету без горничных.
- О, разумеется, - сказала Мадлен. - Хотя я понимаю, почему некоторые из европейцев, достаточно долго здесь проживших, начинают отдавать предпочтение местной одежде.
- Включая чадру? - поинтересовалась Ласка.
Мадлен покачала головой.
- Нет. Тут ты меня поймала. - Она помогла горничной стянуть с себя платье и пожаловалась: - Не понимаю, почему он так въедлив, этот песок. Корсет просто скрипит от него. Проследи, чтобы его тщательно вымыли, а то он натирает мне кожу.
- Я сама его вымою, - заявила служанка, откладывая в сторону платье. - Сейчас подам пеньюар.
- Не нужно, - сказала Мадлен, - только ночную сорочку. - Она принялась распускать шнуровку корсета. - И почему мы должны мучиться в этих удавках?
Ласка чуть призадумалась, потом заявила, решительно тряхнув головой:
- Потому что это красиво. Только нищенки расхаживают распустехами. А потом, таков заведенный порядок, которым вам страшно хочется пренебречь.
- Ни в коем случае, - возразила Мадлен, расстегивая последний крючок. - Я всего лишь подвергаю его сомнению. - Корсет с легким треском упал на постель. - Но все же странно себя перевязывать, словно ты и не женщина, а какой-то пшеничный сноп. - Она потянулась к сорочке. - Вот эта одежда по мне.
- Мне кажется, мадам, вы делаете скандальные заявления лишь для того, чтобы меня поддразнить, а сами ведете себя на редкость достойно. - Горничная собрала вещи хозяйки. - Я о них позабочусь и прослежу, чтобы все было чистым.
- Благодарю, - сказала Мадлен, отводя в сторону балдахин. - Ты очень терпелива со мной, Ласка. Надеюсь, тебе не придется о том сожалеть. - Откинув верхнюю простыню, она ощутила волны целительной ауры, исходящие от матраца. - Утром меня не буди. Я просплю, сколько проспится.
Ласка замерла на пороге.
- А если заявятся визитеры? Профессор Бондиле или господин Пэй?
- Если они и заявятся, то никак уж не спозаранку. - Мадлен откинулась на подушки. - Скажи слугам, что я хочу утром принять ванну, пусть приготовят воду.
- Слушаюсь, - отозвалась Ласка и осторожно закрыла дверь.
Мадлен полежала какое-то время, оглядывая спальню и стеклянные двери. Сейчас она чувствовала себя особенно странно, ибо Египет от нее ускользал. Тот Египет, воспоминаниями о котором дышало письмо Сен-Жермена. Дом Жизни и главный египетский врачеватель - бог Имхотеп. Где его обиталище, в каких зарыто песках? Мадлен вздохнула, глядя на ткань балдахина. Тот англичанин утолил ее голод, но она не насытилась. Для настоящего насыщения нужен был совсем другой род отношений, а тут ей приходилось довольствоваться ролью ночного видения, без перспективы что-либо к лучшему изменить. Разумеется, в экспедиции были мужчины, какие ей нравились, но Мадлен не испытывала желания усложнять и без того непростую ситуацию. Стоило ей только оказать предпочтение кому-нибудь из коллег, как той терпимости, с которой к ней относились, пришел бы конец. Даже хорошо, что все тут больше специалисты своего дела, чем ловеласы, и что сблизиться с ней попытался лишь Бондиле. Его одного легче держать на почтительном расстоянии. Она не питала никаких иллюзий в отношении этого типа. Связь с ним не сулила каких-либо выгод, а шанс потерять лицо и в одночасье вылететь из Египта ее никак не манил.
Господи, как здесь одиноко! Какая длинная ночь…
К утру Мадлен сумела убедить себя, что все не так уж и плохо. Она встала в начале одиннадцатого и около получаса нежилась в теплой ванне, после чего вымыла голову и, усевшись на галерее, позволила Ласке себя причесать.
- Вы когда-нибудь думаете о Франции, о Европе? - спросила служанка, закручивая ее волосы в тугой узел.
- Довольно часто, - призналась Мадлен. Она все пыталась решить, какое платье ей выбрать, чтобы хотя бы сегодня не испытывать больших неудобств.
- Хотите вернуться? - Ласка принялась укреплять узел шпильками.
- Иногда. Я скучаю по Монталье… там я родилась. - Перед мысленным взором Мадлен встал родовой замок. - Очень уединенное место. Туда редко кто наведывается.
Ласка отступила назад, чтобы полюбоваться своей работой.
- У вас прелестные волосы, мадам. Каштановые, с рыжинкой. Такие нечасто встречаются.
- Да, наверное, - печально усмехнулась Мадлен, не видавшая себя в зеркалах лет восемьдесят, даже больше, с чем она уже свыклась как с данностью, но смириться все еще не могла.
Внизу раздался какой-то шум, и Мадлен поднялась, чтобы глянуть через перила. Сначала она не узнала ни лошадь, ни седока, но потом поняла, что это ее сосед, доктор Фальке, и в удивлении отшагнула назад. Странно, зачем он явился? Они не виделись с того вечера, то есть с момента знакомства. Достаточный срок, чтобы решить, что немец отнесся к ее предложениям как к ничего не значащей болтовне.
Несмотря на эти соображения, Мадлен бросилась в комнату и, скинув халат, потянулась к разложенному на кресле корсету.
- Милая, помоги мне. Так будет быстрее.
Ласка поспешила на помощь хозяйке, приговаривая:
- Я всегда должна это делать, а не только сейчас.
- Да, но ты туго шнуруешь, - сказала Мадлен. - А в здешнем климате это просто невыносимо. - Она огляделась. - Где платье?
- Разве вы не хотите выбрать? - спросила Ласка, огорошенная вопросом.
- Хочу, но не знаю, что вернулось из стирки, что нет. Розовое муслиновое успели отгладить?
- К сожалению, нет, мадам.
- А голубое кисейное, с гофрированными манжетками? - Это платье не очень ей нравилось, но для утреннего приема могло и сойти.
- Оно в гардеробной, - оживилась служанка. - Очень удачный выбор, мадам.
- Да, - кисло кивнула Мадлен. - Неси же.
Ласка убежала за платьем, и тут послышался стук.
- Это ты, Реннет?
- Мадам, - произнес за дверью слуга, - к вам посетитель.
- Доктор Фальке? Я видела как он подъехал. - Она жестом велела вернувшейся горничной поторопиться. - Пожалуйста, проследи, чтобы ему подали угощение, и скажи, что я сейчас выйду. - Последние слова прозвучали глухо из-под накинутой на голову кисеи.
- Слушаюсь, мадам, - раздалось из-за двери. - Мне сходить за монахом?
- Постучись к нему, скажи, что приехал доктор Фальке, и узнай, не желает ли он поговорить с ним, - велела Мадлен, одергивая платье и разглаживая широкий пояс. - Ласка, где лазуритовые серьги?
- Перед вами, мадам, - ответила Ласка, продолжая застегивать пуговки на спине. Перейдя к поясным лентам и сооружая из них пышный бант, она словно бы невзначай спросила: - Это тот самый доктор, что живет по соседству?
- Да. Мы познакомились с месяц назад на странном приеме, что устраивал месье Омат. Я удивлена его визитом. - Приятно удивлена, могла бы добавить она, но не сделала этого даже в мыслях. Надев серьги, Мадлен прикоснулась к шее. - Сюда ничего, пожалуй, не нужно.
- Можно бы, - осторожно высказалась служанка, заканчивая возню с застежками.
- Но не обязательно, - решила Мадлен. - Сойдет и так. - Она помедлила. - Я не растрепалась?
- Немного, - кивнула Ласка. - Через секунду поправлю.
- Тогда не медли, - велела Мадлен, шаря по полу глазами. - Где мои черные замшевые ботинки?
- Здесь, - тут же откликнулась Ласка, открывая ближайший шкаф. - Вы волнуетесь, как дебютантка перед своим первым балом.
- Чепуха, - сказала Мадлен, не желая признать, что это почти правда.
Опустившись на колени, чтобы зашнуровать хозяйке ботинки, Ласка с невинным видом спросила:
- Этот мужчина вам интересен, мадам?
- Постольку поскольку, - отмахнулась Мадлен, но никого этим не обманула.
- Он красив?
- Недурен, как мне кажется. - Только сейчас ей припомнились ею взгляд и улыбка, резко обозначавшая лучики вокруг глаз и ямочки на щеках. - Спросила бы лучше, порядочный ли он человек?
- А он такой? - расширила глаза девушка.
- Не знаю, - призналась Мадлен. - Мы виделись только раз. Разговаривали совсем недолго… о музыке, о Россини.
- Так вы помните разговор? - продолжала подтрунивать горничная.
- Больше никто о том не проронил ни слова. Естественно, я запомнила, - резко парировала Мадлен. Горничная вздернула носик и занялась ее локонами. - Не обращай на меня внимания, Ласка. Я так долго вращалась в узком кругу коллег, что, наверное, обрадовалась бы и приходу Дантона. - С этими словами Мадлен достала из шкафа шелковую шаль и перекинула ее через плечо. - Задрапируюсь на лестнице, - пообещала она, выбегая из комнаты.
Внизу ее уже поджидал Реннет.
- Я отвел гостя в маленькую гостиную и подал ему кофе. Он не пожелал сообщить о причине визита.
- Ладно, - кивнула Мадлен.
- Я объявлю о вас, - заявил Реннет тоном, не терпящим возражений.
- Если считаешь необходимым, - покорилась хозяйка, следуя за слугой.
- Мадам де Монталье, - произнес тот, широко распахнув дверь, и удалился в сторону вестибюля.
- Доброе утро, мадам, - поздоровался Эгидиус Максимилиан Фальке, вставая с дивана и вытирая платком пальцы. Он смотрел ей прямо в лицо и улыбался - совсем такой, каким она его помнила.
- Доброе утро, господин доктор, - ответила Мадлен, протягивая руку. - Какой приятный сюрприз. - Она опустилась на стул, оставляя диван в полном распоряжении гостя.
- Вы очень любезны, - произнес Фальке немного смущенно и сел. Улыбка его померкла. - Ваш слуга хорошо вышколен. Примите мои комплименты. - Он указал на поднос с кофейником, выпечкой и горкой фруктов.
- Благодарю, - уронила Мадлен, пытаясь понять, зачем он приехал. Сложив руки на коленях, она выжидательно замерла.
- Вы присоединитесь ко мне? - спросил гость.
- Нет, благодарю, - отказалась Мадлен. - Я позавтракала чуть раньше.
- Да конечно, - сказал Фальке. - Тогда с вашего позволения, я допью кофе. Как странно, - заметил он, ставя пустую чашку на блюдце. - Я почему-то убежден, что вы меня поймете, хотя этот приезд дался мне нелегко.
- Очень рада, что вы все же решились, - вежливо улыбнулась Мадлен.
Фальке нетерпеливо отмахнулся, словно желая покончить с обменом любезностями.
- Даже не знаю, с чего начать.
- Говорите прямо, - последовало предложение. - Вы хотите о чем-то меня попросить?
- В общем, да, - неуверенно произнес Фальке. - Если таковое возможно.
- Если вы скажете, о чем речь, я дам ответ.
- Я понимаю. - Гость вновь наполнил свою чашечку кофе и добавил сахару, прежде чем сделать глоток. - Видите ли, дело очень важное, иначе я бы не стал вас обременять.
- Вы пока ничего не сказали, - чуть резковато заявила Мадлен. - Поэтому я не уверена, так ли уж тяжело это бремя. Я лишь догадываюсь, что ваши затруднения связаны с вашей врачебной практикой, так? - Она помолчала и, не услышав ответа, храбро продолжила: - Боюсь, я мало могу вам помочь, если в виду имеются современные достижения медицины.
Фальке вдруг оживился и закивал.
- Вот-вот, в самую точку. Вопрос в том, что было известно врачевателям прошлого. В последнее время я то и дело сталкиваюсь с недугами, о которых Европа понятия не имеет. - Он вновь взглянул ей в глаза. - Когда мы познакомились, вы сделали мне предложение, о каком, наверное, сейчас и не помните.
- Отчего же, прекрасно помню, - прозвучало в ответ.
- Вот как? - Врач нервно заулыбался. - Что ж, моя задача в какой-то степени упрощается.
- Вы хотите знать, как древние египтяне боролись с болезнями? - теряя терпение, спросила Мадлен. Ситуация одновременно и забавляла, и раздражала ее. - Доктор Фальке, не тяните резину. Я ведь уже предлагала снабжать вас переводами любых нами обнаруженных текстов, связанных с медициной. Вы обещали подумать, но так и не дали мне знать о том, что решили. Должна ли я расценить ваш визит как желание возобновить прерванный разговор?
Фальке выпрямился, словно с плеч его спал тяжкий груз.
- Мне не следовало в вас сомневаться, - произнес он с облегчением. - Вы просто золото, и я был бы бесконечно признателен, если бы вы не отказались знакомить меня с полезной мне информацией, получаемой вами в ходе ваших раскопок.
- Как я могу отказаться от собственных слов? - спросила Мадлен чуть обиженным тоном.
Он молча склонился к ее руке.
- Мадам, я веду себя как последний болван. Простите мою неучтивость.
Глаза их встретились, и на лице гостя вновь заиграла обезоруживающая улыбка. Точнее, убийственная, сказала себе Мадлен.
* * *
Письмо Мадлен де Монталье, посланное из Фив графу де Сен-Жермену в Швейцарию.
"Любовь моя, Сен-Жермен! Представь, каково мне обретаться в краю, где ты так долго прожил. Я смотрю на колонны и статуи и думаю: "Вот. Он наблюдал, как они воздвигались. А под этой стеной он скрывался от солнца". Конечно, вряд ли все так и было, ведь, судя по твоим письмам, ты редко выбирался из Дома Жизни, хотя…
А то гляжу на осколки древнейшей цивилизации и сравниваю ее историю с историей Франции. Египет, каков бы он ни был, сохранял на своей земле мир. Я до сих пор не нашла ни одного свидетельства разгула насилия, ничего похожего на то, что творилось во Франции - во времена революции, например. Фараоны, похоже, больше любили покой, чем войну. Я права или все это мои романтические фантазии?
Если бы не одиночество, я чувствовала бы себя абсолютно довольной, ведь здесь я могу заниматься тем, что мне более всего по душе. Копошиться среди развалин, тратить время на поиск минувшего. Я счастлива, что могу исследовать храмы, крыш и порталов которых долгое время не касался солнечный луч. Очень долгое время. Чуть ли не половину твоей жизни. Я много об этом думаю. Боже, как бесконечно длинна твоя жизнь! Только в Египте, где есть что с чем сопоставить, я стала это наконец понимать, и ты сделался мне еще дороже. Я хочу больше знать о том, как ты жил тут, как менялся, как постигал азы врачевания. А еще мне хочется отыскать храм Имхотепа. Правда, я понимаю, что эта задача практически неразрешима, однако надеюсь, что мне повезет.
Да, спасибо тебе за Гюрзэна. Он очень мне помогает в расшифровке старинных надписей, хотя некоторые ему неподвластны, так же, впрочем, как и нашему лингвисту Клоду Мишелю Иверу. Мы пока не достигли полного взаимопонимания, но наш дуэт весьма продуктивен, и нас похваливает даже сам Бондиле. Он уже успел переправить в университеты и разные издательства несколько отчетов об экспедиции, чем страшно доволен. Этот блестящий исследователь старины, подозреваю, втихомолку присваивает заслуги коллег, но, как меня тут уверили, такова обычная практика. Не могу сказать, что мне она симпатична, ибо амбиции Бондиле разрастаются день ото дня. Недавно он завел моду уединяться с Жаном Марком Пэем, который играет при нем (полководце) роль верного адъютанта. Поначалу я думала, что лишь меня не зовут на подобные совещания, но вот уже трое ученых мне жаловались, что их игнорируют тоже, а значит, за этой политикой кроется нечто большее, чем рядовое проявление начальнического самодурства.
Ответь, что в этой стране заставляет меня изнывать по тебе? А может быть, дело совсем не в Египте? Но почему же тогда ты стоишь за каждым срисованным мною иероглифом, за каждой малостью, отвоеванной у песка. Мне бы хотелось, чтобы ты писал мне почаще, но тогда я, наверное, тосковала бы еще сильней, чем сейчас, хотя это кажется невозможным. Неужели передо мной разверзается та самая бездна вселенского одиночества, подстерегающая каждое существо, подобное нам? Тогда напиши, как ты справлялся с этой напастью. Если никак, все равно напиши, чтобы мы стали еще ближе друг к другу, пусть даже в муке.
Вечно твоя и больше того, если это возможно,
Мадлен.
28 сентября 1825 года, Фивы".
Часть 2
СЕНХЖЕРЕН. РАБ
Письмо графа де Сен-Жермена, адресованное Мадлен де Монталье и отправленное из Швейцарии в Египет 4 октября 1825 года.
"Мадлен, дорогая! К этому времени наводнение должно пойти на убыль. Хапи возвращается в свою пещеру в устье Нила, которая называлась "атур" или "атур-нир", когда я жил в Египте под именем Сенха, а затем Сенхжерена и Санхкерана. Как давно никто не произносил эти имена!
Ты пишешь, что все еще находишься в Фивах, поэтому туда я и отправляю это письмо. Насколько я знаю, богатства Фив превосходят всякое воображение, если, конечно, город не был полностью разорен и разрушен. Помни, сокровища, там таящиеся, несметны как в переносном смысле, так и в прямом.
Отвечаю на твой вопрос, как и обещал: меня перевезли из Мемфиса в фиванский храм Имхотепа после того, как я прожил в стране, именуемой Черной Землей, чуть долее века. В то время Египтом правил фараон Аменхотеп III, а Фивы являлись столицей, где он проживал. Это был способный, энергичный и честолюбивый правитель, собравший вокруг себя внушительный двор. Он приближал к себе всех, кто мог прибавить ему славы. Среди его избранников оказался и верховный жрец Имхотепа Мерезеб, который для пущей помпы привез с собой большое число рабов.
На новом месте мне повелели ухаживать за тяжело больными людьми, что считалось привилегией в сравнении с присмотром за умирающими. То, что рабу-чужеземцу поручили подобное дело, было совсем не в порядке вещей. К счастью, жрецы не догадывались в полной мере о моей истинной сущности, иначе меня бы забили камнями".
- Фараону нездоровится, - сообщил Бак, раб-цирюльник, во время еженедельной процедуры бритья.
- Фараон немолод, - лаконично откликнулся Сенхжерен.
- Он правит более тридцати лет, и Черная Земля процветает, - восхищенно заметил Бак. - Боги к нему благосклонны. - Он оглянулся, а потом внимательно посмотрел Сенхжерену в глаза. - А как они относятся к тебе, чужеземец?
- Я не пытаюсь понять богов, Бак, - ответил Сенхжерен тоном, означавшим, что он не намерен обсуждать эту тему.
- Хозяина вызвали к фараону, чтобы он нашел причину болезни. - Бак покосился на молчаливого чужака. - Хозяин избавит фараона от всех недугов.
- Пусть ему сопутствует успех, - произнес Сенхжерен, понимая, что Мерезебу не справиться с неумолимостью возрастных изменений. Обернувшись к молодому рабу, ловко управлявшемуся с бритвой, он сказал: - Грудь я побрею сам.
Юноша потупился.