- Стало быть, ты все же признаешь: Барнах - не только ширма для спецпатриотов и не просто дутая фигура? - Я ехидно посмотрел на Левера. - А? И не важно, кто на самом деле ошибается: ты - со своими мессианско-историческими выкладками - или я. Грядущее в конце концов рассудит. Но попробуй меня правильно понять и осознай всю озабоченность мою! Ведь я же не противник нового и не тупой фанатик прежних догм. Однако кроме пресловутого Барнаха, как бы мы к нему ни относились, могут появиться и другие, тоже радикально мыслящие, тоже претендующие быть властителями дум…
- Ну, претендующих всегда хватало. Это - не проблема… Главное, что выпадет в осадок.
- Но отслеживать необходимо с самого начала! - убежденно заявил я. - Будет очень скверно, если нечто, что мы нынче проглядели, разовьется в будущем в кошмарную химеру. Нам потомки не простят.
- А что простят? Мы это знаем? - Левер скорчил скорбную гримасу.
- Знать - не можем, но предвидеть… Отчего же нет?! Не слишком сложно вычислить, куда кривая заведет того или иного… благодетеля. Крикливого и страждущего - тут ты правильно подметил, что страдающий всегда внушает уважение к себе. Хотя я убежден: страдающий всерьез - в пророки не годится. Голова должна быть ясной, а страдания ее туманят. Чтобы истинную мудрость изрекать, необходимо быть здоровым, сытым и спокойным… Могут быть полеты мысли, но их надобно подпитывать, всемерно ублажать - тогда, пожалуй, будет прок. Все остальное в срок присочинят. И в этом я опять с тобой согласен. Важно только, что присочинят! Конечно, время сбора урожая не приспело. Не сезон пока. Но предстоит серьезная прополка!
- То-то и оно! - заметил Левер, гневно глянув на меня. - А еще споришь и пытаешься представить себя неким либералом. Нет! Вот ты - как раз фанатик прежних догм, и можешь меня век разубеждать в обратном. Ведь иначе б ты не строил эти станции и здесь, сейчас со мной не говорил! Мы просто никогда бы и не встретились! Сидели б по своим углам…
- Что ж… Предположим, я не прав. А ты - наоборот… И что это меняет? - Я устало опустился в кресло против пульта. - Ожидания твои, увы, не оправдались. Так случается… Пока что на планете я - немаленькая сила. И я точно знаю, как мне поступать. Я вижу цель. Я даже представляю, как ее достигнуть. Ну, а ты? Неужто ты считаешь, что твое скоропалительное бегство от насиженного места, эта, в общем-то случайная, работа на Земле, нелепые попытки оправдать и правых и неправых, форменная каша в твоих мыслях, детское стремление, одновременно разрушая и топча, во что-либо уверовать - не важно, будет это все разумно или нет, - так вот, неужто ты считаешь, что подобное - и вправду истинное выражение высокой цели, точное свидетельство, что человек ты исключительно полезный и передовой?! Мне с этим трудно согласиться. Ты не обижайся, Левер… Может, что-то хочешь возразить?
Пока я говорил, он наконец-то встал и, повернувшись ко мне боком, что-то быстро подключал и отключал на пульте.
- Ты меня не слушаешь…
- Нет-нет, неправда, продолжай, - скорее машинально пригласил он, занятый своим. - Я просто делаю текущую работу, на которой ты настаивал. Пытаюсь доказать…
- К чему вся эта демонстрация, не понимаю? Чтобы мне - назло?! А мне доказывать не надо. В комп заложена программа. Если что-нибудь не так…
- Да-да… - чуть сникнув, неожиданно поспешно согласился Левер. - В комп заложена программа… Так быть и должно. У нас у всех - отлаженная, четкая программа. Вплоть до мелочей. Как надо жить, как надо умирать. И что при этом говорить… Кому… Вот, полюбуйся! - он проворно отступил от пульта, чтоб я хорошенько видел центр-дисплей.
Все было в норме - станция работала без сбоев, четко. Правда, кой-какие малые параметры и приближались к пиковым, критическим значениям, но это не пугало - так порой случалось и в других местах, на прочих станциях, возможность допусков была широкой…
- Видишь, - произнес с насмешкой Левер, - комп нас радует. Он говорит: дышите, мальчики, спокойно - станция не пустит биксов никогда. Защита - высший класс.
- Но так оно и есть! - от возмущения я даже растерялся. - Было бы нелепо… И твой тон меня, ей-богу, удивляет. Что смущает, что не так?
- Да нет, я просто захотел продемонстрировать, что по-иному на проверку комп и реагировать не станет. Что бы там на самом деле ни происходило… Неполадок, сбоев - просто быть не может! Их машина не учтет.
- Так, по идее, и планировалось, - холодно кивнул я. - Базовая установка: чтоб машине было нечего учитывать. Чтоб был порядок - никаких помех, которые мешают слаженной работе… И никто, запомни, даже слова против не сказал, проект был утвержден единогласно.
- Я не сомневаюсь. Было б странно, если бы случилось по-другому.
- Неуместная ирония. В комиссии сидели далеко не дураки. К тому же подлинные патриоты, для которых безопасность человечества - превыше остального.
- Ну, какие патриоты заправляют в нынешней науке, мне известно. Если для спасения планеты дважды два понадобится приравнять к нулю - сгодится и такое.
- Я теряюсь, Левер, ты неисправим, ей-богу! - искренне посетовал я. - Каким уж образом ты смог попасть на станцию - не знаю. Это возмутительный прокол. Придется привлекать к ответу службу безопасности. Похоже, в это учреждение случайно затесался враг…
- Не мне судить.
- Естественно! Проверим, все проверим, Левер. В самом скором времени… Но мне безумно жаль, меня пугает, что работу выполняет человек, который автоматике совсем не доверяет. Это может быть чревато… Ты, по сути, ставишь меня в двойственное положение!
- Тебя поставишь!.. - тихо огрызнулся Левер. - Что касается такой вот автоматики - действительно, не верю! Я хочу знать точно. А меня стращают…
- Ну, мой милый, эдак ты договоришься до чего угодно! - я пожал плечами. - Что ж, тогда давай: приказом упраздним всю технику, все достижения науки. Вновь наденем шкуры, будем делать каменные топоры… И горделиво будем знать - совсем чуть-чуть, но - знать. Тебе такое по душе?
- Ты демагог, - сквозь зубы процедил, как будто сплюнул, Левер. - Страшный демагог. И человечеству с такими… наподобие тебя… еще придется ой как туго! Не завидую…
Нет, правда, я совсем не думал, что авария настолько может быть реальной, что нелепейшая катастрофа, для которой, как всегда казалось, нет реального обоснования, по сути началась уже - и вправду незаметно, исподволь, неотвратимо… В том-то и беда: никто не ожидал, никто не думал. Даже Левер. Даже он. Хотя и говорил обидные слова… Конечно, можно было все-таки предвидеть…
…ведь должно же быть какое-то предчувствие, должна работать интуиция!.. Но нет, ничто не шевельнулось… Ни тогда - в последнюю минуту, ни теперь… Будь Питирим немного меньше занят собственной персоной (или же, напротив, приглядись внимательнее к собственному естеству, к тому, какие странные вибрации и волны оно в этом мире порождает), он бы, вероятно, догадался, что к чему и отчего, сумел бы рано или поздно сопоставить вещи, вроде бы разрозненные совершенно. Да вот только - не сумел, не догадался… И, как происходит часто, продолжал вести себя, с формальной точки зрения, логично, точно, не подозревая о возможных - усложняющих все и одновременно упрощающих - нюансах. Это как взглянуть… Он просто ничего не видел.
- Значит, никаких сношений с внешним миром? - с легкою досадой уточнил он.
- Нет, я этого не говорила, - тихо возразила Ника. - Связи есть, само собой… Каналы самые различные. Вы, например… Ведь вы - оттуда.
- Тот еще посланец, тот источник свежих новостей! - пренебрежительно ответил Питирим.
- Вас что, интересует техника, приборы? Только это? - Разговор, казалось, начинал идти по кругу. - Что ж… На этот счет вы можете не беспокоиться. Вон там, в шкафу, есть маленький проектор новостей. Кассетный, правда, не прямой. Но нам достаточно. Мы редко смотрим.
- Х-м… Мы - это кто? - не понял Питирим. - Уж больно все загадочно… С того момента, как я здесь, на ферме, больше никого я и не видел, кроме вас. И еще этого болвана у сарая. Как его, бишь, Эзра обозвал? Ефрем-дурак?
- Он вовсе не дурак, - поджала Ника губы. - Просто странный… Ведь бывают же такие? Много думает, а вот о чем - и сам не знает… Да он не мешает никому! Конечно, если вы ему не будете вопросов задавать. Не любит, знаете… С ним даже нянчатся. Особо сердобольные.
- Да кто же, кто?! - воскликнул Питирим. - Какие-то пустые недомолвки…
- Вовсе нет, - насмешливо сказала Ника. - Чтобы разобраться, надо здесь пожить. Хотя бы сколько-то… А наш Ефрем… Его все время опекают разные девчушки. Да и кавалеры - тоже. Их тут много.
- Много… - повторил смятенно Питирим. - Откуда? Бред ка-кой-то!
- Не спешите, - мягко и слегка загадочно проговорила Ника. - Вы ведь только что приехали.
- А это ничего не стоит, так, по-вашему? Сам мой приезд?! Вы полагаете, я буду жить у вас здесь долго-долго, и лишь после этого…
- Вы будете здесь жить, как захотите. Сколько захотите. Но ни часом больше, - жестко отозвалась Ника. - Ограничивать никто не станет. Выдворять - тем более.
- Что ж, очень благородно с вашей стороны, - галантно шевельнулся в кресле Питирим. - Хотя бы с вашей - за других не поручусь, не видел… Если честно, я бы без раздумий удалился, и сейчас. А?
Ника устремила на него тяжелый, очень грустный, полный боли взгляд. И в нем была невнятная мольба, и нетерпенье, и мечтательная ярость самки, от которой отступились в самую неподходящую минуту. Очень странный взгляд. Такими Питирима прежде не одаривал никто.
- Сейчас нельзя, - сказала Ника глухо. - Вы имеете в виду - сегодня же? Нет, это невозможно. Некому везти на космодром… Придется оставаться до утра. А утром Эзра заберет вас. Я ему велела быть.
- Как скажете, - смирился Питирим. - Тогда вот так и будем чинно сидеть в доме, говорить о том о сем, а где-то что-то… Кто-то!.. Для чего я здесь, в конце концов?! Мистификация, игра? Похоже. Все всерьез? Похоже. Я здесь должен был увидеть что-то очень важное, понять, ведь так? Но важное - для вас, наверное, иначе б вы меня не звали. Я вам нужен - вероятно, так… Однако вы мне - не нужны, поймите! Мне тут вообще не нужно ничего. Все-все чужое, непривычное, случайное, по сути… Я же только из больницы, я устал! И вдруг - это письмо… Что вы хотите от меня? Зачем я вам? Дурацкий этот дом, дурацкая, бездарная планета!.. Или просто надобно помочь, в порядок что-то привести? Нет работящих, крепких рук? Но существуют многие другие, как вы говорите. Эзра, если уж на то пошло! Мужик здоровый… Либо - цель иная? Например, утешить добрым словом… Но, простите, я вас вижу в первый раз. Нам даже не о чем, по правде, разговаривать друг с другом! Эти вздохи, эти слухи, эти идиотские, с намеками, ужимки… Неужели вам самой-то не противно?! Этот мир мне неприятен, недоступен, чужд… Я - лишний в нем, я - совершенно посторонний!
- Да-да, - горестно кивнула Ника, - рассуждаете вы, как и вправду посторонний.
- Так чего ж еще? - беспомощно развел руками Питирим. - Иначе я и не могу… Пробудь я здесь хотя бы месяц или два, тогда - другое дело. Да и то…
Ответить Ника не успела. За окном раздался шум, и чьи-то голоса наперебой заспорили, загомонили. Ближе, ближе… Дверь распахнулась, и с крыльца в просторную переднюю, а из нее - и в комнату, где за столом сидели Ника с Питиримом, весело ввалились, громко хохоча над чьей-то, видно, ранее отпущенною шуткой, семеро людей довольно экзотического вида: шесть мужчин и одна женщина, даже не женщина, а так, скорее девушка-подросток. На мужчинах были одинаковые полосатые штаны, а также длинные рубахи серо-голубого цвета, на ногах простейшие сандалии - подошва и крест-накрест ремешок; и вид они имели прямо-таки дикий: волосы и бороды всклокочены, глаза горят. Каков их возраст, Питирим не взялся бы определить - так, что-нибудь от двадцати и до пятидесяти с лишком. Девушка, напротив, выглядела привлекательной, опрятной и даже чем-то несколько смущенной. Мягкие каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор, она забросила за плечи, чтобы не мешали, ноги ее были босы, а вся немудреная одежда состояла из большого ярко-красного куска материи, накинутого прямо на голое тело, подобно старинному земному пончо. Питириму всегда нравился такой наряд - еще с тех пор, как это было модно в его молодые годы. Лишь одно его смутило: здесь, на Девятнадцатой, стояла осень, так что было, мягко говоря, не жарко. Впрочем, эти семеро на холод, кажется, внимания совсем не обращали. Увидавши гостя, они разом смолкли: Питирима тут никто не собирался встретить - это было очевидно. И теперь они пугливо-удивленно, с притягательно-бесцеремонным детским любопытством, не таясь, разглядывали незнакомца. И во взглядах их внезапно Питирим прочел такое, что заставило его, помимо воли, внутренне напрячься: узнавание прочел он и от этого - недобрую тревогу, будто был он тут хоть и нежданный гость, но - не чужой, не первый встречный… Как же так, подумал он, ведь я-то их действительно не видел никогда! Ни этих дикарей, ни эту полуголую девицу… А она и вправду очень миленькая, черт возьми!.. Он покосился на Нику. Хлебосольная хозяйка дома, словно ничего и не случилось, - может, все и в самом деле Питириму только померещилось, вообразилось невесть отчего? - приветливо и мягко улыбнулась визитерам, плавно поманивши их рукой - чтоб заходили и садились, места много.
- Познакомьтесь, - ровным голосом произнесла она, - мой гость с Земли - Брон Питирим Брион. А это, Питирим, - мои друзья. Мои хорошие друзья.
- Мы, мама-Ника, ненадолго, - низким сиплым голосом заговорил один, с безумным блеском карих глаз. - Мы вам мешать не будем. Не волнуйся. Ничего просить не будем. Только вот травы пахучей к празднику нарвали. Ты уж сделай себе платье. Пусть все видят: мама-Ника - королева. Очень нежная трава, возьми. - Он не спеша шагнул обратно за порог и из передней внес в гостиную охапку нежно-голубой травы, немедленно распространившей всюду мягкий и неуловимо тонкий, странно будоражащий, приятный запах - даже и сравнить-то не с чем, неожиданно подумал Питирим.
- Спасибо вам, - сердечно улыбнулась Ника. - Замечательный подарок! Но не надо здесь, Симон. Оставь пока в передней. Гостю запах непривычен… Непременно сплету платье и приду к вам вечером на праздник.
Просияв, Симон повиновался сразу. Ника, видимо, имела среди них непререкаемую власть, ну, на худой конец, большой авторитет. Для Питирима это было равнозначно: где авторитет - там власть. И кто-то должен верховодить остальными. Разве что вот Ника - почему она? Ну ладно, будет еще время разобраться… Ноздри продолжали ощущать волшебный запах. И тогда он понял, что это такое: запах женщины, которой страстно хочешь обладать, и не конкретной женщины - любой, несущей в себе этот запах, что, помимо воли, заставляет вожделеть и гасит все другие чувства, и томливо оставляет разум сладостно-пустым… Он вспомнил в детстве слышанные сказки о лесных колдуньях, вспомнил разговоры романтически настроенных коллег, твердивших о творимых где-то в тайных уголках Земли магических обрядах, о всесилии заклятий, о нечеловеческих, смертельно-обольстительных и бесконечных танцах среди ночи около кострищ, на берегах лесных озер… Он лишь подсмеивался да подтрунивал над болтунами, не считая даже обязательным не только доносить, но попросту одергивать чрезмерных фантазеров: пусть себе потешатся, пускай лепечут, ублажая собственные комплексующие души, ведь разрядка всем в конце концов нужна, а это - как понос эмоций, выдует - и сразу легче, можно снова дело делать, снова начеку быть и бороться - постоянно и без снисхожденья. Слабостям необходимо потакать, считал он, если они сильному дают уверенность в себе. Всем этим россказням ни он, ни разные его друзья, естественно, не верили. Но как приятно иногда украдкой помечтать о чем-то смутном и невероятном, к чему сам ты волею судеб и прежде не имел касательства, и ныне не имеешь, потому как этого в действительности - нет, по крайней мере для тебя, ты - посторонний, даже в своих трепетных мечтаньях; а о будущем и вовсе говорить смешно! И вот теперь внезапно Питирим с отчетливостью понял: то, что было глупой, странной сказкой прежде, на Земле, здесь, на другой планете, обретает совершенно новое обличье, обрастает плотью, наполняется вполне реальным смыслом, и, чтобы постигнуть этот смысл (а иначе стоило сюда лететь?! - так, понемногу, незаметно начал он, без всякой задней мысли, примерять себя и свои жизненные цели к миру Девятнадцатой), да, чтоб постигнуть этот смысл, необходимо - хоть немного - отрешиться от земных привычек, антипатий, представлений, установок и не то чтобы поверить в предстоящее, но ощутить всем существом своим незыблемость, естественность, единственность - и в прошлом, когда тут тебя в помине не было, и в настоящем, в коем ты в итоге появился, - вот такой структуры мира, из которого уйти уже нельзя, поскольку это означает отказаться впредь от всех заветных, непроговоренных, непродуманных - да-да, с серьезным видом и с усмешкою ценителя - мечтаний, отказаться от себя как человека, помнящего детство и провидящего старость - в них обиды и иллюзии смыкаются, тенями беспредметно движутся куда-то, и вдогонку этим теням, чуть появится местечко, возникает радость, радость от того, что все покуда - есть. Я погружаюсь в чудо, вдруг подумал Питирим, нет, все гораздо проще: меня взяли и, как неразумного котенка, тычут носом в это чудо, мол, попробуй, глупый, это ж вкусно, это чудо - для тебя и в то же время - от тебя, от человека, тобой создано, а ты и знать, поди, не знаешь… Еще маленький, совсем слепой…
- А… что за праздник? - спросил тихо Питирим. - Нельзя ли рассказать?
- Конечно, можно. Даже - нужно! - улыбнулась Ника, и глаза у нее вдруг стали очень добрые и очень верные - так на Земле на Питирима женщины ни разу не глядели… - Это, в общем, грустный праздник. Необычный… Праздник отхождения, прощанья - навсегда.
- Как - навсегда?
- Вот так. Уйти, чтоб больше не вернуться. Никогда и никуда. И не оставить в мире ничего после себя.
- Не понимаю…
- Ни любимых, ни детей, ни даже памяти о своей жизни - ничего.
- Но так не может быть!
- Еще как может! Здесь, на ферме, только так и есть, - Ника порывисто вздохнула. - Только так… Но это - интересный и веселый праздник.
- Что-то на Земле я и не слышал… - озадаченно заметил Питирим.
- Нашли чем удивить! Там, на Земле, вы многое не слышите, вернее, не хотите. У себя вы боретесь. Вместо того, чтоб жить. И помогать.
- Не вижу связи, - посерьезнел Питирим. - Жизнь - это вечная борьба! И только.
- Вот-вот - интересные слова! - вмешался в разговор Симон. - Да прежде жить-то надо научиться хорошенько. А потом - бороться. Может, и борьбы не надо будет никакой. Я, мама-Ника, верно говорю?
- Ты, Симон, мудрый, это всем известно, - согласилась Ника, и помимо одобренья в ее голосе вдруг Питирим услышал и отчетливые нотки горечи, словно она и впрямь гордилась своими питомцами и одновременно сострадала им, печалилась чем-то и, чтоб эту неудовлетворенность скрыть, пожалуй, даже против воли ободряла. - Да! И все вы тут - большие молодцы, - приветливо докончила она и тотчас спохватилась: - Что ж вы так стоите? Места много - ну-ка, все за стол!
- Да нет, - сказал Симон, - мы на минутку, чтоб не отвлекать… Всего-то только - травку принести, ну, и проведать… Дел еще немало.