- Ничего вы теперь не обязаны, - все тем же тоном отозвалась Ника. - Вы теперь, по сути, новый человек, в другом футляре, так сказать… Как в одной старой сказке… Помните? Новое платье короля… Неплохо, правда, а? Король - звучит красиво! - она словно издевалась, потешалась от души над ним, нисколько не пытаясь это скрыть. - Какие старые дела и обязательства - у обновленного-то человека?! Все-все в прошлом, позади… Вы не поверите, я даже толком теперь и не знаю, с кем говорю: с телом несуществующего больше Левера или с мозгом несуществующего Брона Питирима Бриона! Мне смешон сам подход - вы обязаны знать… Да ничего подобного! У вас давно уж никаких нет обязательств - сплошь права. Смотрите, сколько вы приобрели, так, между делом, совершив один разумный, как вы полагаете, поступок! А таких-то ведь поступков в вашей жизни было много. Очень много. Вы их даже и не замечали. И всегда - только права… Вот неизвестно, впрочем, кто их предоставит вам теперь, в каком объеме и когда… Но это, я так думаю, детали, частности, о них и беспокоиться не стоит. Может, доведется снова, и совсем уж скоро, как-нибудь разумно поступить - вот в этой, новой ипостаси, право же, не знаю…
Чувствовалось по всему, что Ника еле сдерживает бешенство, даже не бешенство, а горькое отчаяние, рвущееся вон, способное мгновенно обратиться в причитания и слезы, громкие упреки, но - и вот об этом Питирим вдруг догадался сразу, непонятным, до сих пор ему не свойственным чутьем - не в грубые проклятия, не в злобную и полную звериной ненависти брань. И это удивило Питирима более всего, поскольку впредь об стену людской ненависти он готов был биться постоянно, каждую минуту, не особо размышляя, верно поступает или нет, по правилам или по изначальной подлости мирской. Он виновато опустил глаза и, скорей чисто машинально, чем осознанно, сложил смиренно руки на груди, чуть поклонясь.
- Простите, - произнес он. - В общем… Кажется, я что-то начинаю понимать…
Ника упрямо и без всякого оттенка сожаления взглянула на него.
- Вот и отлично, - она коротко кивнула. - Хорошо. И не судите тех, кто обитает здесь, на ферме, слишком строго. Несчастные, забитые существа… Хотя и с чувством своего достоинства, как вы, наверное, заметили. Дремучие, конечно, нуда что поделаешь!.. Кое-кого нам удается поднимать повыше, выволакивать из этого болота. Трудно, но - необходимо. В этом смысл моей работы здесь - любить и понимать… Да, я биолог, я специалист, но только этим ограничиваться, только проводить эксперименты - не могу. А не любя - не сладишь, не поднимешь. Уж скорее… сам сорвешься, упадешь.
- Любить, я понимаю, надо от души, а не по долгу беспорочной службы? - вставил Питирим.
- Так ведь по долгу службы, вообще по долгу - можно только ненавидеть, - тихо и задумчиво сказала Ника. - И, как ты ни скрывай, довольно скоро это станет видно. А особо тем, кто любит от души.
- Но эта скверная история, когда Симон полез к вам… Дикость! Почему же вы терпели?
- Объяснять детали трудно, да и ни к чему… - поморщилась брезгливо Ника. - Да, терпела! И не раз… Но это нужно - им'. Для самоутверждения… считайте так… С меня-то не убудет. А им - нужно. Многое. Хотя бы это… Нет, они мне зла не причинят, не беспокойтесь. Существа добрейшие, покладистые. Просто есть нюансы, до которых они, ну, не доросли пока. Не все покуда им понятно… И сердиться, возмущаться тут - нельзя. Терпение и ласку - это они сразу понимают. И, поверьте, очень ценят. Они все должны проникнуться, почувствовать, что здесь по-человечески их - принимают, уважают, даже так… А ежели по-человечески, то как же - без терпенья?
- Бог терпел и нам всем наказал? - не удержался Питирим, чтоб не съязвить.
- И очень даже неразумно. Странный вы… - по-детски насупилась Ника. - Во-первых, никто, ничего и никогда нам не наказывал, уж до этого-то мы и сами, знаете, дошли, своим умом. А во-вторых, бог, если б он был настоящий бог, проявил бы исключительно небожескую глупость, заставив себя разные муки терпеть за нас, людей, вместо того, чтобы божественной своею силой просто-напросто перекроить людей, дабы в их новом варианте мук не существовало вовсе. Это ему было бы куда как проще, нежели терпеть впустую. И не умаляло бы как бога - того самого, который, по старинному преданию, был отчего-то очень мудр, хотя, кроме очевидных глупостей, на памяти людской не делал ничего. Так что - смотря зачем и как терпеть!..
- Да, с эдакими знатными речами вам совсем не поздоровилось бы в прежние-то времена, - заметил Питирим ехидно. - Вот уж не завидую!..
- Наверное, - с довольным видом согласилась Ника. - Я прослыла бы отменной еретичкой. Но ведь бога глупым сделала религия, иначе б она с ним не сладила! Естественно, мои слова и не могли бы церкви быть по вкусу. Церковь - не то место, где веруют в бога. Это то место, где бесстыдно, лицемеря всем, стяжают на своем выдуманном праве говорить от имени его. И только. А получается в итоге парадокс: если бог есть - то все дозволено. Любая подлость, любой грех уже не выглядят такими страшными, наискупимыми. Поскольку бог, как уверяют, добрый, он поймет и разберется - и простит. Он все простит. Если умело попросить. Вот этим церковь и предпочитает заниматься. Это придает ей значимость и силу. Все регламентировано, искреннее и непредсказуемое чувство изгнано из храма. Согрешивший, но покаявшийся много предпочтительней не согрешившего совсем. Того, кто был когда-то виноват, легко потом держать в узде, хотя бы вскользь напоминая о былом. Таких обычно и канонизируют - ну, как бы в благодарность за примерное служение. А вот с несогрешившими куда сложней. Они неуправляемы, их нечем подкупить, и церковь их не жалует. Конечно, терпит, никуда не денешься, но внутрь своей структуры, да еще на самый верх, - не допускает.
- Министерство веры - что же вы хотите?! - пафосно заметил Питирим. - Тут - либо вера, либо храм. В любые времена…
- А вот и нет! - взволнованно парировала Ника, и глаза ее сверкнули странноватым, обжигающим огнем. - Как раз в иные времена, давным-давно, еще до появления бессмысленной, обвешанной догматами религии, задолго до нее, когда существовала просто вера, подкрепленная познанием, в невидимого бога, мудрого, творящего, разумного, не лезущего бесконечно в человеческую жизнь, - тогда мои слова, конечно, потеряли бы свой смысл и я бы их не говорила.
- Ну, насчет бессмысленной религии готов хоть сей момент поспорить с вами, - возразил упрямо Питирим. - Для веры искренней и познающей, скажем так, для веры, на которой зиждется и самоощущенье человека, и наука, и мораль, религия, определенно, смысла не имеет. Но для социума, для прогресса, для цивилизации, которые все на догматах только и стоят…
- Разве наука и мораль - вне догматов? - удивилась Ника. - Мне казалось…
- Правильно! Я разве спорю? Но они вне тех догматов, в череде которых значится и этот: бог терпел и нам всем наказал. Какая безысходность!.. У науки и морали - даже не догматы, а скорей изменчивые нормы веры. И они не подвластны догматам обряда, то есть религии, власти.
- Ой, куда мы с вами забрались! - с веселым смехом отозвалась Ника. - Но ведь это все из области Культуры - не Истории!.. Откуда вам известно? А? Ни в школах, ни на высших курсах этого, я знаю, не проходят…
- Был когда-то человек… - уклончиво ответил Питирим. - Он многое рассказывал. Мне… и другим…
- Бикс? - неожиданно спросила Ника.
- Почему вы так решили? Я сказал же - человек! Как вы и я… А что, по-вашему, теперь одни лишь биксы что-то понимают в человеческой Культуре? - он с подозрением взглянул на Нику. Сам не замечая, это тривиальное, затертое словцо "культура" он вдруг произнес, подобно ей, значительно, как бы с заглавной буквы. И немедленно поймал себя на этом. Черт возьми, подумал Питирим, я, кажется, невольно подпадаю под влияние… Мне только этого сейчас и не хватало!
- Не смотрите на меня такими скользкими глазами. Будто инквизитор!.. - с вызовом сказала Ника. - Здесь вам не-Земля… Здесь любят верить в богов. И их главнейшая черта: они и впрямь все добрые и - ждущие. Хотя вам это не понять пока… А что касается Культуры… Да, дела с ней обстоят неважно. Биксы очень помогают сохранить ее, воспринимают как свою… Нои не только биксы! Есть еще ведь и такие, кто не боится зваться Человеком, кто спешит навстречу изгнанным, тем самым сберегая знания и гуманизм. В его высоком смысле.
- Браво, Ника! - хлопнул пару раз в ладоши Питирим. - Вот это откровенность! Я-то думал: на одной Земле отчаянные головы рискуют так превозносить биксов… Хотя даже и они остерегаются, стараются не говорить в открытую. А вы… Нет, с вашей откровенностью, наивностью - я уж не знаю, с чем еще! - вы, точно, были б на Земле изгоем. Еретичка на любые времена! Звучит? Особая талантливость нужна…
- Да, я привыкла выражаться откровенно. Если вы уже хоть что-то поняли, считайте, что я и за этим пригласила вас на Девятнадцатую! - звонким голосом, по-детски раскрасневшись, воскликнула Ника. - А теперь, извините, мне нужно готовиться к празднику. Сплести новое платье - это, знаете, работка не из легких… Ваша комната уже готова: как подниметесь по лестнице - так первая налево. Захотите быть на празднике - идите в девять вечера к воротам.
Она резко махнула рукой, показывая за окно, коротко кивнула на прощанье и, не оборачиваясь, легкой быстрой походкой направилась к двери.
- Слушайте, - вдруг, словно спохватившись, крикнул ей вдогонку Питирим, - а они все тут… что - тоже… биксы? Нет, вы мне скажите!
Ника на секунду задержалась на пороге. Косой луч заходящего солнца выхватил ее фигуру из темноты дверного проема, вспыхнул матово в копне густых волос и чудодейственным каким-то образом разгладил чуть заметные морщинки на ее лице, разом смахнул синие тени под глазами и всем чертам придал внезапно выражение покоя, кротости и мягкой отрешенности от сиюминутной, никому не нужной суеты.
- Все может быть… Какая разница теперь? - сказала Ника с ободряюшей улыбкой и качнула головою: понимай, мол, как угодно. - Право… разве это важно? - и шагнула за порог, и дверь за ней со стуком затворилась.
Питирим не шелохнулся. Он был искренне обескуражен. И своей недальновидностью, и тем, как в результате повернулся разговор, и тем, что ничего полезного он так и не узнал, хотя, казалось бы, немало сил употребил на это… Впрочем, что считать полезным: голую тупую информацию, когда все намертво разложено по полочкам, или, напротив, без пустого уяснения деталей - сплошь и рядом мелких и второстепенных, вопреки предвзятым упованиям, - внедрение в глубинные структуры ситуации, проникновение в буквальный дух ее и приобщение к тому, что всяким точным однозначным пониманием наделе можно лишь разрушить, приобщение к тому, что надо постигать, не полагаясь на других, а только - на себя, на собственную изначальную готовность постигать. Конечно, странный мир на этой Девятнадцатой и странные на ней порядки, но - вот парадокс! - его, чужого безусловно человека, дожидались здесь, и, как то ни смешно звучит, он принят здесь, он - принят, в этом Питирим был убежден. Такой вот, расщепленный, изуродованный внутренне, по сути, сам не свой… Они что - собирались поглядеть, как я надену новую, другую, мне враждебную личину? Или это - случай? Попросту нелепый случай… Ведь до окаянной катастрофы я о Нике ничего не слышал, и о Девятнадцатой, и о Симоне, и об Эзре… Я знал Землю. Только - Землю. Был привязан к ней, боролся, как умел, безжалостно и стойко, больше - разрушал, иначе и не мог, но иногда и создавал какие-то полезные новинки… Биксов наяву - с тех пор, как мы попали в город за рекою, - я уже не видел никогда, но они были, и я это точно знал - пускай не там, пусть где-то очень далеко, почти за тридевять земель!.. - и оставалась формула борьбы, сама идея, отказаться от которой - невозможно. Славная Земля, повергнутая в хаос… Сократилось производство, оборвались прежние, налаженные связи, стало меньше провианта - скудно нынче мы живем, со скрипом. А что делать? Вся энергия идет на новые системы заграждений, на новейшие конструкции убойлеров, которыми и мысленно-то страшно пользоваться… Все работает в буквальном смысле на идею, встало - надо думать, окончательно - на рельсы возрождения. Любому патриоту ясно: путь открыт. А вот для этого необходимо прежде - сохраниться. Да уж!.. Запустение кругом, все стали подозрительными, злобными, хотя и жмутся, так или иначе, тянутся друг к другу в тяжкую минуту - точно семьи вымерших дикобразов, с горькою усмешкой вспомнил Питирим когда-то вычитанный в книжке эпизод… И только на Аляске, в резервации, в проклятом гетто, говорят, жизнь сносная и даже расцветает. Почему? Ведь мы имеем все права, у нас такая грандиозная История!.. И будущее - тоже есть наверняка. Ну почему законные хозяева планеты - люди! - вынуждены жить убого, затянув потуже пояса, лишь в уповании, что в некоем грядущем все закончится неотвратимой гибелью заклятого врага, великой, замечательной победой человека, а тем временем враг и не думает сдаваться, вырождаться, уходить со сцены нового витка Истории, и среди нас, людей, все больше попадается таких, которые - кто явно, не страшась последствий, кто с оглядкой - всеми правдами-неправдами стараются прибиться к берегу чужому, обреченному, как мы давно уже договорились все считать?.. Ну почему - так?! Даже если вдруг предположить, что завтра на Земле исчезнут биксы - все до одного! - враг будет в прах разбит, что нам достанется в итоге? Полностью разваленная экономика, подорванная вера в свои силы… Никакие заклинания и вопли патриотов не помогут. Да, развал по всей планете, никому теперь не нужные убойлеры и силовые установки, жрущие энергию, как тучи саранчи когда-то - зелень… Что же нынче мы имеем? Техника, где надобно, - отличная; конструкторы - первостатейные; везде - доносчики и трусы, не желающие, да и не умеющие хоть какую-то ответственность взять на себя за этот бред, что воцарился на Земле… Враги во всем случившемся кошмаре виноваты! Так-то оно так… Но мы уже привыкли жить в борьбе, привыкли всякий вздор и собственную тупость прикрывать красивой, сладкозвучной и при том пустой идеей. Будто проповедь читают нам: необходимо верить… И тогда все станет так, как мы мечтаем, непременно воплотится в явь - само собою, ибо где-то там уже предрешено - в теории, в законах, в нашей вере, наконец!.. Ждем чуда… Уповаем и боимся, и, в очередной раз испугавшись, снова уповаем. Беспрерывно… Мы теперь и года не протянем, не имея четкого антагониста, он нам нужен, он по-человечески нам нужен, чтобы было на кого спалить все неудачи! Вот ведь что… Кичимся: к звездам полетели, фантастический прогресс! За счет чего? Прогресс - чего?! Кто знает нынче Филостратов, Бебеля, Монтеня, Манна, Хальса, Монтеверди, Гайдна, Юнга, Лао-цзы, Шанкару, Гхоша, Эпикура, Достоевского, Рабле, Шекспира, Тяпкина - уж ежели на то пошло?! Немногие, совсем немногие, и то - по слухам больше, по надерганным цитатам, призванным прикрыть убогость мысли тех, кто их приводит там и сям. А биксы вот, как ни ужасно, знают все земное назубок. Я часто протоколы следственных комиссий изучал, там это просто вопиет. М-да, вдруг подумал Питирим, а что это тебя, мой друг, на эдакие мысли потянуло? Рефлексировать - не очень-то к лицу потомственному патриоту. Сказано, и каждый должен помнить: Земля - только для людей! И биксы, как опять же сказано, - враги! Неужто в этом можно сомневаться? Но особенной приподнятости духа, думая об этом, Питирим не ощущал. И даже, более того, какая-то растерянность, потерянность внезапно угнездилась в его сердце и тревожила оттуда, порождая смутные печальные предчувствия и нехорошее, занозою сидящее желанье оправдаться, будто он и в самом деле в чужих бедах виноват. Я должен каяться? Ну, что же, я могу… Не кается - виновный, а безвинные всегда готовы к покаянию, поскольку чувствуют себя причастными к чужому горю и способны беды и страдания других примерить к собственной судьбе. Но он-то поступал по совести, всегда - по воспитанию и твердым убеждениям, воспринятым сознательно и многому, пожалуй, вопреки!.. Он жил, как патриот. Да, предавал, да, унижал, да, посылал на смерть, но это было - ради дела, только ради дела, общего, святого, так что никаких упреков, а тем паче обвинений ему бросить невозможно. Да и кто, в конце концов, посмеет? А вот Эзра - смог, подумал Питирим, и Ника - тоже… И - неоднократно - даже Левер намекал… Ну, тот был вовсе полоумный, червь, слизняк, юродивый. Но эти… Неужели перевоплощение мое так действует? В душе-то я - все тот же! А они - не видят, не желают замечать… Или и вправду думают, что случай с Левером… Тогда - где суд, я спрашиваю, судьи где, уж если я настолько виноват?! И тут с испугом Питирим сообразил, что некое подобие суда - свершилось. Тот же Эзра - многое сказал, там, в ездере. Слова, которые вот так, абы болтать, произносить не принято, нельзя! И Ника… Кроткое создание… Да Ника его просто оплевала, будем откровенны! И ведь он не то чтоб согласился, но - почти не среагировал никак. Не отыскал достойных возражений - не трескучих и казенных фраз, а веских аргументов, защищающих его… Конечно, что там говорить: не золотой век нынче на Земле, и жизнь на ней - не сахар, далеко не райский сон. Как, впрочем, и на Девятнадцатой, скорей всего. Он многое способен был бы взвесить и расставить по местам, и дать всему оценку, если б постарался. Но для этого пришлось бы многим поступиться из того, чего добился в этой жизни, что всегда казалось очень важным, нужным и престижным - даже так. Живя среди людей, быть в легионе истовых борцов, не знающих ни удержу, ни жалости к тому, кто хоть немного оступился; не колеблясь и не рассуждая, громкие слова кричать и действовать под стать словам - вот идеал, вот что почетно, вот что бессознательно других к тебе влечет, пока ты на коне. Брон Питирим Брион вдруг вспомнил глупую историю-легенду, уходящую корнями в двадцать первый век. Мол, у кормила власти кое-как перебивались двое: Ясир Пляжин и Цэрен Надвпадный. Пляжин помер в сумасшедшем доме, бредя мыслию о некой "Терра Грандиозо-Паровозо" (смех - впоследствии официально порешили, что она и есть Аляска, где для биксов и их преданных друзей открыли гетто). Друг его Надвпадный, покровительствуя музам, тоже мало жил, но перед смертью выволок на свет титана мысли, откликавшегося на все клички, а в особенности - на Хамзарзулусатиев. Тот был теоретик всех основ теории всех основных структур литературы. Был, как водится, достаточно дремуч, однако в изречениях мобилен. Он и упразднил в литературе основную пакость, как он полагал, - язык. А на укоры оппонентов говорил крылатые слова: "Еще не осень на дворе, а токмо август. Эйнтц!" Вот с этим-то в итоге и остались мы, с тоской подумал Питирим. Да, "токмо август. Эйнтц!" - и больше ничего… Неужто мне обратно путь заказан? На Земле поймут, конечно, разберутся… Но - всю жизнь в чужом обличье?! Как напоминанье будет, как укор… Да что укор! Как суковатая дубина, занесенная всегда над головой… Ведь люди на Земле пока не делают подобных операций, слишком сложно, я же знаю! Даже страшно хоть на миг предположить, кто мог меня спасти. Пускай мотивы эдакого чуда так загадкой и останутся, пускай! Но то, что я теперь до гробовой доски обязан им, что я формально, чисто символически, но навсегда повязан с ними, - на Земле мне не простят. Чужую, вражескую помощь я не смел принять - ни в коем случае.