Тут уж Питирим не выдержал. Не все из слов Яршаи до него дошло, однако же он понял, что во многом тот, стараясь оставаться честным, все-таки перегибает палку, говорит совсем не нужное - для данного, позорного процесса, где заранее готов сценарий и все роли, даже мелкие, давным-давно, по воле режиссеров, скрытых от непрошеного взгляда, распределены. Неужто он, Яршая, полагает, будто речь его и впрямь кого-то трогает, кому-либо важна и Клярус с оживленьем задает вопросы и вставляет реплики лишь в силу той причины, что и в самом деле сердцем и умом, всем существом своим заботится о непременном выявлении - пускай не торжестве, мечтать об этом было б чересчур! - неведомой покуда, но манящей истины?! Да вздор все, показуха, примитивная игра! И я ведь этому немало поспособствовал - давно еще, тогда! - с отчаянием, с злым бессилием подумал Питирим. Быть может, если бы не я, то вообще… Нет-нет, Яршая был, конечно, обречен, его бы все равно убрали, ну, чуть позже - слишком одиозной был фигурой. А вот это - не прощают… Нынче много что не принято, не велено прощать. Я только подтолкнул события, слегка поторопил… Но ведь Яршая мог успеть исчезнуть, скрыться! Время позволяло. Да, когда Барнаха вместе с биксами поймали, и Харраха зацепили, и вернулся я домой один, еще ведь было время - все понять, увидеть перспективу, осознать всю безнадежность ситуации и спрятаться: да хоть с Земли - подальше - улететь!.. Так поступали многие, я знаю… Сколько затаилось, до сих боящихся хоть как-то вдруг напомнить о себе!.. И не в моем доносе дело, нет, предательство носилось в воздухе. Я просто отнял время у Яршаи, сузил рамки, свел к железному - сейчас или уже впредь никогда!.. Быть может, он, спокойно поразмыслив, и не стал бы прятаться совсем, ни при каких условиях. Он гордый был, как все художники, прекрасно знающие себе истинную цену, как все люди, до конца отдавшие себя искусству, гордый был и свято верил, очень искренне, наивно и по-детски даже - в справедливость, в то, что власть пускай не любит и боится настоящего творца, однако же на некоем - особом, высшем, алогичном! - уровне определенно ценит, уважает и поэтому не смеет тронуть. Он не понимал, что власть и впрямь - не любит и боится, но вот потому-то и не ценит - презирает. Для нее творец - нелепый выскочка, поскольку с самого начала выскочка - в лице ее конкретных представителей - вся власть, и только власть, уж если обращаться к терминам Яршаи. Питирим прекрасно это знал: принадлежа к иерархической верхушке, так сказать, к элите, к вожакам, он сам же исповедовал такое отношение - снобистски-снисходительное, в том числе к Яршае. Это уже нынче кое-что глядится по-другому… А тогда он был сопляк, мальчишка, ничего не понимал - догадывался, разве что, и упоенно веровал в незыблемость борьбы с врагами рода человечьего. Своим предательством я отнял у Яршаи время, вновь подумал Питирим, то время, за которое могло бы многое случиться. Или попросту решиться, наконец! И это ведь теперь я называю свой донос предательством, теперь… Тогда я полагал иначе. И Харрах пропал… Да многие пропали! Если б только я один ткнул пальцем во врагов… Если б только я… И вот - процесс. Фарс! - коли вещи называть своими именами. Романтически, возвышенно настроенный Яршая, боже ж мой, пытался что-то объяснить и доказать, пытался в чем-то убедить… Кого, зачем?! Ведь показали-то, преподнесли тебя как скомороха! - с болью вдруг подумал Питирим. Ты поучал всех, щеки раздувал от собственных духовных воспарений, пыжился казаться независимо-вальяжным, даже так, не различая, кто сидит перед тобой. А каждый, глядючи на это все с экрана, мог, глумливо ухмыляясь, харкнуть тебе в рожу, и плевок бы этот, и как ты сконфуженно утерся - все вошло б в анналы, сделавшись нетленно-переменной закорючечкой, штришочком во всеобщей исторической картине. И еще - вдобавок ко всему - вложили бы тебе в уста два-три смешных словечка, пару глупых фраз, с которыми, в конечном счете, и остался б ты гулять по всем информаториям, тех фраз, которые с восторгом, улюлюкая, работая впоследствии над темой, извлекли б на белый свет как документ, как непреложный факт трудолюбивые спецы по описанию различных исторических процессов. Я не знаю, может, кто-нибудь тебя уже и подновил, подкорректировал немножко, - запись старая, почти что допотопная, и, как с ней обращались, непонятно, ну, а выявлять плевелы я покуда не мастак. Черт побери, мелькнула вдруг шальная мысль, а ведь Яршая здесь похож на Левера, да-да! Конечно, не обличьем, но - манерой, что ли, говорить, какой-то безнадежной безоглядностью, безапелляционностью суждений!.. Тоже, в сущности, потерянный, несчастный человек. Хотя и славу приобрел… А вот - не помогла. Мятущийся, стремящийся всем непременно что-то доказать и - никому не нужный, невзирая на успех… Ну, разве нужный только горсточке себе подобных. Это - мало. В зале, здесь, - их нет. Есть зрители - охочая до зрелищ масса, есть погромный Клярус, задающий идиотские вопросы… Там, на станции, был я: в такой же роли - ничего не желающего и слышать, ничего не желающего и понимать. Я тоже как бы суд вершил, и для себя, в душе, - обрек, заранее, предвзято. Вот теперь акценты все сместились, роли поменялись: я отныне - Левер. Да, для всех теперь я - Левер! Ну, а Клярус для кого - кто? Так, пожалуй, сам собою и остался. Может, сдох, а может, еще жив… Они с отцом ровесники… То поколение - живуче. Впрочем, папочку собачники прикончили давно, и тут мне остается лишь гадать… У каждого свой срок. Я Кляруса не видел больше никогда. И даже никогда о нем уже не слышал… До чего ж обидно получается, несправедливо, право слово! По-людски? Неведомо! А между тем пытливый Клярус все допрашивал Яршаю. И вот тут-то Питирим не выдержал.
- Эй! - заорал он, вскакивая с кресла. - Прекратите этот балаган!
- Что? - повернулся к нему Клярус, заинтересованно поглядывая из экранных недр. - На линии опять помехи, да? У вас поправка?
- Нет уж, черт бы вас побрал, любезный! Не поправка! - злобно отозвался Питирим. - С поправками - покончили. Я требую, чтоб этот пакостный допрос был вовсе прекращен. Довольно! Это ж - издевательство…
- Н-дэ? - усомнился Клярус, и изображение, как в прежние разы, тревожно замигало. - Ну ладно, вот и замечательно: конец - делу венец! - с внезапной радостью кивнул он. - Следствию все ясно. Этого, - он указал наманикюренным мизинцем на Яршаю, - уведите. Следующий!
- Как так - уведите?! - обалдел от эдакой чиновной прыти Питирим.
- А с глаз долой, - с довольной миной на лице ответил Клярус. - Все! Или у вас - поправка?
- Нет поправок больше, нет! - упрямо повторил, бледнея, Питирим. - Так можно и до бесконечности… Ответьте: каково решение суда?
- Решение, х-м… - произнес негромко Клярус, будто и не понимая, о чем речь.
- Вы что, не слышите?! Какой Яршае вынесен в итоге приговор?
- Ах, приговор!.. Решение суда!.. - бесцветным тоном отозвался Клярус. - Да-да, очень интересно… Ну так это… - забубнил он, слепо глядя мимо Питирима, - это… в новой-то редакции… и в свете перелома… В новой передаче будет! После. Сообщат отдельно. Оставайтесь с нами!
А здесь, похоже, только единичный блок, подумал Питирим, и дожидаться, будет ли за ним другой, - нет смысла, может, и совсем не будет, время только тратить зря…
- А вот - плевать! Я требую сейчас! - сказал он непреклонно. - Слышите, вы?!
- Итак, друзья и соотечественники, наша передача подошла к концу, мы вынуждены распрощаться, - сообщил с улыбкой Клярус, словно никакого передергивания в записи и вовсе не случилось. - Было трудно, но в такой борьбе не может быть удобных всем простот! - Он смачно хмыкнул - Слово интересное, да? Что-то нам напоминает?! Сам придумал, на века!.. И если есть еще какие пожелания, поправки, уточнения, протесты, добавления, - он глянул на огромный циферблат часов, сиявших в зале, - то от силы - полминуты. Мой лимит.
- У вас лимит - всегда! Какой бы приговор в конце концов ни вынес суд, - уставясь с ненавистью на готового исчезнуть Кляруса, воскликнул Питирим, - я требую, чтобы Яршаю - оправдали! Слышите? Я требую!
И через четверть века после записи процесса стереоэкран, как, вероятно, сотни раз до этого, мигнул и начал угасать. Но тотчас вспыхнул снова - ровное зеленое пятно, свет ниоткуда, в никуда… и на недвижном фоне крупно, красным, загорелись даты жизни, а под ними появилась надпись, красными же буквами: "Известный музыкант Яршая, человек. ПОСМЕРТНО полностью ОПРАВДАН!" Блок процесса исчерпал себя. Экран еще раз подмигнул и окончательно погас. Все, точка. На панели аппарата что-то щелкнуло: как видно, тумблер с лаконичным указателем "Работа - стоп" автоматически сработал, отключив систему. Ну и техника, предел мечтаний!.. Питирим внезапно ощутил усталую опустошенность и разбитость во всем теле, словно с этим тумблерным щелчком и в нем самом заглох неведомый моторчик… Бред, подумал Питирим, все - бред: и эта запись, и мое к ней отношение, и прежняя моя земная жизнь, и нынешний прилет на Девятнадцатую, и я сам, и даже в основном - я сам, с какого боку ни взгляни - убогий и нелепый. День тяжелый получился, я устал. Хотя - при чем здесь я?! Вот то тело утомилось, вздорная чужая оболочка, просто я к ней не привык, не смог пока приноровиться. Хлипкий Левер оказался, невыносливый, и надо будет телом подзаняться… Как там говорили в старину? "В здоровом теле"… М-да, уж тот, конечно, дух! Вот ведь не думал, что меня так просто по земле размазать, в глину превратить!.. А может, этой пресловутой глыбы-то внутри, стальной пружины никогда и не было на самом деле, тоже - в позе пребывал: перед собой, перед другими?.. Крепкая такая поза - не согнешь, не разогнешь. Она-то стержнем и была? А вот нащупали больное место, точечку нашли незащищенную, ударили разок - и все, пропала поза, тут и попросту вздохнуть свободно - целая проблема. Ладно, надо успокоиться. И впрямь - схожу наверх, в свои апартаменты, огляжусь, тихонько посижу, подумаю… До праздника уже недолго… Дался он мне, этот праздник! Будто клином мир на нем сошелся!.. Что ж, а может, и действительно - сошелся… Я теперь тупой стал, сам не свой, психованный. Яршаю вон пытался защитить, смешно и дико, разумеется, - через такой-то срок! - и все же… Если так приспичило, то мне б подсуетиться раньше, не теперь. И в голову не приходило! В том-то ведь и дело… Я не мог предположить, что будет именно такой процесс, где все перевернут с ног на голову. Где возьмутся обвинять едва ли не в попытке всепланетного переворота, подтасовывая и перевирая факты - от начала до конца. Но я там был, я был со всеми, когда случился этот дьявольский исход! И сам все видел! Страху натерпелся - не то слово. Но чтоб биксы шли на нас, людей, войной и было подлинное, с жертвами, сражение - вранье! Могу поклясться. Был спектакль, какое-то дурацкое и до конца не ясное мне представление - и только. Фарс, если угодно, грязный фарс. А кто его затеял изначально - биксы или люди, - я не знаю. Для чего-то, вероятно, было надо именно вот так… И это уж потом по всей планете объявили: мол, случилась бойня, биксов еле одолели, так что суд над ними, супостатами, обязан быть жестоко-показательным, всем в назидание. На самом деле было все иначе, я-то помню… Истинно - абсурд кромешный!.. Впрочем, я здесь не решаю. Ежели по совести, меня и спрашивать никто не собирался! И тогда, и нынче… А теперь - в особенности. Думать, строить разные чудесные прожекты - еще можно, но решать - нет. Да и надоело, не хочу! Травой питаться буду, волком на луну выть. У них нет на Девятнадцатой волков - ну, значит, я и буду первым, зачинателем традиций, новых жизненных свершений!.. Память хоть какую-то оставлю о себе… Ужасно было муторно и гадко на душе. Он никогда не позволял себе настолько раскисать, и вот, пожалуйста, - позволил, дал себе такое право. С удовольствием, отметил он внезапно про себя. А интересно, между прочим, есть луна здесь? Хоть какая-никакая… Даже не спросил, забыл… Привык, что на Земле, когда хорошая погода, вечно что-то на небе сияет по ночам, и фонарей не надо…
…при Луне все видно хорошо… Удачно получилось - скоро полнолуние. Одно, конечно, неудобство: и тебя заметить могут. Это было бы совсем некстати. Под кустами - темнотища, ничего не разберешь, а так и кажется, что всюду нечисть затаилась и в тебя глазами зыркает, и только ждет, чтоб ты спиной, удобно, повернулся… Дома-то мне строго-настрого велели: ночью - никуда. И вечером-то лучше далеко от дома не ходить… Харрах, мне кажется, хотя и хорохорился, но - тоже, ехал в лодке с полными штанами. А ведь все его затея! Я, когда после часовни Фоку увидал, так сразу же решил: все, больше знать Харраха не желаю, провокатор он и никакой не друг мне, эти его штучки-дрючки, темные делишки, от которых и на тот свет вылетишь не глядя, - да сгори он со всем этим! Надо же, тихоня, умница, а с биксами секретно шашни водит, с самыми врагами, и Яршая - плут, как оказалось, еще тот, сыночка покрывал, а может быть, и сам науськивал. Я этого страшилу доктора ввек не забуду! И ту встречу с Грахом у Яршаи, и потом, в информатории… Вот после этого я все же и решил с Харрахом встретиться, как и уговорились. Злость и обида уступили место любопытству - уж кто-кто, а именно Харрах мог много рассказать, я был уверен, что не станет отпираться. Поначалу я прикинулся невинным простачком, как будто ничего со мной и не случилось, - ну, чтоб загодя не отпугнуть. Но вот когда мы сели в лодку и поплыли к острову (погода, между прочим, стала портиться, и на небо из-за реки налезли тучи, так что продвигались мы почти в кромешной темноте, ориентируясь во многом наугад: где уж совсем черным-чер-но - там, значит, высоченный берег, тот, чужой, поскольку наш-то все же был расцвечен огоньками - вот они теперь и создавали над рекою смутное сиянье), я собрался с духом и спросил, нисколько не таясь:
- Послушай-ка, Харрах, ты мне скажи, только по совести… И не юли… Ведь Фока - бикс, да?
- Н-ну… бикс, - неохотно подтвердил приятель. - А ты что, его застукал?
И тогда я рассказал, как было - строго по порядку. Ничего не упустил.
Харрах слушал молча и не прерывал.
- Вот так, - докончил я. - Нарочно не придумаешь.
- Ага, - признал Харрах.
- Выходит, у вас шуры-муры с биксами, вы с ними в дружбе - все семейство? И давно?
- Давно, - сказал Харрах на удивление спокойно, словно я спросил его, когда он завтракал в последний раз. Однако!.. Я оторопел.
- А Фока, как же он? - не удержался я. - Он что, бессмертный?! Ведь его убили - это точно! Голову свернули… А потом я его видел - целым-невредимым, как тебя сейчас! Сидел себе в информатеке…
- Нет, какой же он бессмертный? - возразил Харрах. - Таких и не бывает… Но… они умеют. Как-то делают, чтобы совсем не умереть. Убить их можно, только надо…в общем, знать - как… И они не все такие, есть и очень примитивные - те не умеют ничего. Почти что ничего…
- А почему?
- Ну… стало быть, такими сотворили их когда-то… Для чего-то… Я не знаю. - Харрах говорил с запинками и тихо, словно тщательно обдумывал слова. И даже не обдумывал, а как бы подбирал… Так он себя еще не вел… Не доверяет он мне, что ли?! В принципе, конечно же он прав…
- Тогда, в информатеке, они все сидели… точно куклы. Точно неживые, - как бы невзначай, заметил я.
- Похоже, совещались… У них так бывает: сильно вдруг сосредоточатся - и словно каменеют. Полная отключка… Я и сам тогда пугаться начинаю.
- А они могли меня… прикончить?
Выражения лица Харраха я не видел, но молчал он долго, будто размышляя, что же мне ответить.
- Да, могли, - сказал он наконец. - И запросто… Тебя Барнах узнал.
- Кто?! - изумился я. - Еще раз повтори!
- Ну, доктор Грах! - Харрах явно досадовал, что ляпнул лишнее. - Он к папе приходил, и помнишь, мы с ним вместе пили чай… Он очень умный и руководит в округе всеми биксами, вот мы его и кличем так, ну, как бы из особого почтения к его талантам… - попытался выкрутиться мой дружок, но прозвучало все равно неубедительно, и я, конечно, не поверил, а подумал только: надо же, Барнах - живой, пощупать можно, и я с ним теперь знаком, а я-то полагал, его и нет на самом деле, просто увлекательная сказка… Эх, какой секрет в кармане у меня, с ума сойти! Тут даже взрослые завидовать начнут… - И Фока тебя вспомнил, это точно. Столько ведь встречались!.. - хохотнул Харрах. - Иначе бы он ни за что не выпустил тебя.
Я снова вспомнил эту жуть в информатеке, и, хотя все, кажется, сошло благополучно, по спине опять мурашки побежали. И Харрах с таким отродьем дружбу водит - это надо быть совсем уже свихнутым!
- Ладно, кончили об этом! - произнес Харрах решительно. - Ты извини. Ведь я не думал, что тик выйдет. Мне тогда необходимо было дома задержаться - ну, сам понимаешь… не простой же гость приехал!..
- А кто Фоку укокошил? То есть - тьфу! - напал-то кто? Не сам же он… - спросил я осторожно.
- Разумеется, не сам! Кому-то он мешал, я полагаю. Или просто засветился, или где-нибудь полез в бутылку, не стерпел… Случается… Тут надо все детали выяснять, не ошибиться. Может быть, собачники напали на него. А может… Нет, собачники - конечно! Больше некому.
- Не очень-то ты твердо это говоришь, - съязвил я. - Что-то как-то…
- Но я, правда же, не знаю точно!
- Так я и поверил! Ты же чуть не проболтался, только спохватился сразу… Я ведь слышал, не глухой!
- Да ты придумал все, - упорствовал Харрах.
- Нет! Ты сказал "а может" - и как будто растерялся. Ну так договаривай теперь! Мы же друзья с тобой.
- Отстань.
- Тогда я сам скажу. Кто мог напасть на Фоку? Правильно, собачники. Короче, люди. Или… Кто еще? Да только биксы! Еще биксы на него могли напасть! Я прав? На своего же… Почему, Харрах? Что он им сделал? Ты ответь!