- Все равно… Мы б долгое ним не протянули. И разрыв был неизбежен. Но двенадцать лет - ты вдумайся, двенадцать лет! - он жил вот здесь, со мной. Он не любил меня, нет. Я была, по сути, маленьким трамплином, неизбежным и необходимым, от которого он смог бы оттолкнуться и… Да только ничего бы не случилось. Он не понимал, а я-то - видела… И все-таки… надеялась, жалела - и поэтому молчала… - на глазах у Ники задрожали слезы. - Ведь, когда мы познакомилась, я, правду говоря, была наивной, романтической девчонкой… Все за чистую монету принимала, верила ему… Но никогда, ни разу он меня так не ласкал!.. - она вдруг поглядела пристально на Питирима, чуть привстав на локте. - Вот как вышло… Страшно же сказать: сейчас со мною - он, опять! Не могу поверить, что его нет больше - вообще. Родное тело и родное выражение лица… И все-таки - неон. Вернулся кто-то посторонний… Ты уж извини, пожалуйста, что я так говорю, но это правда! И не обижайся. (Питирим понятливо развел руками.) Представляешь, я теперь ведь даже и не знаю, как мне называть тебя… Вот чушь! Собачий бред! Ей-богу… Но когда ты стал меня ласкать, я сразу поняла - не он! Другие ласки, все иное. Как бы объяснить… Нет, не могу. Любимый человек - совсем же рядом, как бы - рядом… И - чужое все, прекрасное, не пережитое… Еще необходимо привыкать, верней, свыкаться с мыслью… Впрочем, надо ли? А?
Питирим лежал, воображая, как у изголовья, на столе, стоит сейчас его портрет (уже - не Левера, теперь - его, и это надо помнить каждую минуту, помнить всю оставшуюся жизнь!), лежал, напрягшись весь, будто сквозь тело пропускали сильный ток. Он как-то в юности такое испытал…
- Ну, кто бы мог предположить!.. Когда я в первый раз увидела тебя - сегодня, я чуть в обморок, ей-богу, не упала. Страшно стало - не то слово.
- А зачем ты вообще мне написала… ну, туда, в больницу? До сих пор не понимаю… Для чего звала сюда?
- Да выключи ты свет, ну, в самом деле! - тихо попросила Ника. Питирим повиновался. - Почему послала приглашение? Не знаю. Точно и не объясню, пожалуй… Это был порыв какой-то, я не рассуждала. Просто, как узнала, что случилась катастрофа и так вышло, захотелось увидать - еще хотя бы раз… в последний раз побыть вдвоем… Я не могла смириться, что его… не стало. (Питирим отметил про себя с невольным удовлетворением и даже с тайным мелочным злорадством: имя Левера она старается совсем не поминать.) - Я, безусловно, эгоистка, непростительно, жестоко поступила. Но иначе - не могла. Еще - хотя бы раз… Я понимала: будет все не так, как раньше, понимала и - не верила. И думать о подобном не хотела. А потом мне вдруг в какую-то секунду показалось, что, возможно, и тебе должно быть страшно тяжело. Другое тело, и другие мысли, и другие отношения с людьми, с самим собой… И я решила: будь что будет! Показалось: у тебя как будто память отсекли. Ты помнишь все, но про другого, прежнего, а нынче у тебя нет ничего - одна надежда… И мне стало очень больно за тебя, тем более что ты… ты сделался, как он. Один исчез, но мог приехать, а другого я не знала, но зато он - был, да, был все тем же для меня… Нет слов, чтоб точно объяснить… Конечно, это было преступлением - позвать тебя сюда!
- Преступник - я, - печально отозвался Питирим. - Вдвойне преступник: и тогда, и то, что здесь, с тобой… Чужое место занимаю…
- Вот уж глупости! - она прижала твердую ладонь к его губам. - И больше так не говори, не смей! При мне и… при других. Ты занимаешь свое место - я так захотела, я! И не твоя вина… - она легонько чмокнула его в висок.
- Так что же, - хрипло произнес, зажмурясь, Питирим, как будто должен был без всякой подстраховки прыгнуть с сумасшедшей высоты, - ты все… прощаешь мне? И я - оправдан, ну, хотя бы вот настолько, на полстолько?! Виноват, но - не наказан? Почему? За что?!
- Да потому, что виноватая, дурашка ты несчастный!.. Я! Тем, что была бесстыдной эгоисткой, тем, что захотела… Как Орфей когда-то - Эвридику… Позвала. По сути, с того света. Да-да-да! А ты - приехал… И не знал, не представлял, что едешь-то - на казнь! Мою, свою… Что оба мы наказаны - тем, что друг друга не виним! Ты понимаешь?
- Понимаю, - прошептал он. - Если бы я мог тебе доставить радость…
- А она - была! Немыслимая, лучше - нет! Ты дал мне право и возможность на секундочку забыться и поверить… Разве это - мало? Милый! Только не ругай, не проклинай! Не надо. - Она вдруг прильнула вся к нему и стала жарко целовать. - Тебе приятно, хорошо ведь, да?
- Кому - тебе? - спросил он голосом, далеким и чужим.
- Тебе, тебе'. Другому, не-ему!.. Ведь все-таки со мною - ты! Я - с ним, и никуда не денешься… А ты - со мною… Извини. Опять не то я говорю. Опять…
- Да нет, все то как раз… - он подложил под голову ей руку, и она доверчиво к нему прижалась. - Что-то оба мы запутались, - сказал он с мягкой укоризной. - Выясняем, уточняем… Так недолго и сойти с ума.
- А что же делать? Ведь - двенадцать лет… Огромный срок! А пролетел, как миг… Мне скоро - тридцать пять. Еще не старая, но… Только уж и остается, как воспоминаниями жить. И ворошить их, и примеривать - и на сегодня, и на завтра, на любой день… Кто сюда поедет, в эту даль? Зачем?
- А дети? Они были? Есть?
- Ну что ты, нет, конечно! Он и слышать не хотел о них… Тот он…
- Но почему?
- Здесь - не хотел категорически. Вот улетим куда-нибудь - тогда… А здесь - не место. Людям здесь - не место. Для любого человека Девятнадцатая - гиблая планета. Только прозябать тут да бездарно деградировать… Он это часто говорил, когда мы спорили, особенно в последние год-два. Я не хотела улетать, а он настаивал… Тот он.
- Как интересно… Ну, а этот я? - внезапно в тон ей молвил Питирим.
- Откуда же я знаю?! - Ника говорила искренне и как-то по-наивному серьезно, даже, может, слишком… - Я сама ведь позвала… А у тебя?
- Что именно?
- Есть дети? У тебя когда-нибудь была… пусть не жена, но женщина - любимая, чтоб навсегда?
- Чтоб навсегда? Нет. Как-то, знаешь ли, не вышло. Никогда безумно не влюблялся, и в меня, пожалуй, тоже. Есть такие люди, - усмехнулся он.
- А вы с ним все-таки похожи в чем-то, - заключила Ника невпопад. - Похожи… Вот чудно!
- Все может быть, - со вздохом согласился Питирим. - Любые совпадения. А коли поискать… Скажи, а этот странный ритуал с ребенком… Почему он?
- Точно не скажу. Когда я прилетела на планету, это уже было. Они все тоскуют и переживают, что у них не может быть детей. Врожденное, наверное… Им очень хочется, чтоб здесь играли и смеялись дети, чтоб их можно было нянчить… Где они видали настоящих, человеческих детей - не знаю, для меня загадка… Эти биксы - фантастически привязчивы и преданны. И бескорыстны - просто иной раз становится не по себе… У них трехлетний цикл - потом они уходят. Приезжают новые, а праздник - остается. Вот что удивительно. Откуда они знают про него, как умудряются передавать - не представляю. Тех, кто не идут на праздник - а таких буквально единицы, - почти сразу забирают и увозят с Девятнадцатой. И новым биксам они попросту не успевают рассказать.
Похоже, так нарочно поступают, чтоб им не удавалось встретиться друг с другом, чтобы не было контактов…
- Я не вижу смысла…
- Вероятно, все-таки он есть. Особенный, глубокий смысл. Потаенный… Я подозреваю, здесь, на Девятнадцатой, осуществляется какая-то масштабная программа, о подробностях которой никому не говорят. По крайней мере мне детали неизвестны. Как и цель самой программы. Но, чтоб дело выгорело, биксы, судя по всему, должны жить так. И все мы - тоже…
- Ну а здесь-то они делают что? Для чего они? Конкретно - тут… Наверное, не просто так живут!
- Конечно, нет. Без дела не сидят… Привозят их довольно дикими, дремучими, но что-то есть в них от детей… Хотя… какие они дети! Даже старички порой встречаются. Смешно и грустно…
- А везут откуда? - вдруг насторожился Питирим. - Ведь не с Земли же! Там, пожалуй что, таких и нет.
- У биксов, говорят, лабораторий много, самых разных. - Ника поудобней положила голову на Питиримово плечо. - Я выясняла поначалу, но все без толку. А после - перестала. И не так уж это важно мне… Везут откуда-то, и ладно. Основное начинается на ферме, здесь. Я каждый день за ними наблюдаю - как биолог, ну, и обучаю их, воспитываю, как умею… Организм их все три года созревает. И в конце концов - программа в них, наверное, такая - они все уходят на болота, залезают в воду по колено и… пускают корни. Да, пускают корни, и не смейся! В самом натуральном виде - наподобие травы или деревьев… Замирают, умолкают… И перестают быть даже биксами… А кем становятся - неведомо… Еще три года они так живут, деревенея и тупея, постепенно умирая…
- Господи, но для чего им это нужно?
- Им? Совсем не нужно. Я же говорю: программа. Радоваться собственной погибели. Жить ради близкого конца и радоваться, что он близок… Нам понять довольно трудно, а они - вот так… Уходят на болота… Выпускают корни, чтобы умереть. Они - добытчики. В здешних болотах много всяческих веществ, соединений, очень важных для земной какой-то техники. И биксы из воды, из почвы впитывают их корнями, как-то там, внутри себя, перерабатывают, и на коже их - вроде шипов, наростов и сосулек - начинают собираться выделения - кристаллы. Вот они-то и нужны, вся ценность - в них. А биксы, те, которых присылают с новой партией, еще незрелые совсем, выходят на работу каждый день и, ни о чем, конечно, не догадываясь, собирают, тщательно соскабливают все, что за ночь наросло, крупица за крупицей… Никакой механизации, работа исключительно ручная - так уж повелось когда-то. А потом приходит их черед…
- Но неужели невозможно выстроить завод?!
- Я думаю, возможно. Но… зачем? Труд биксов, судя по всему, дешевле. Они - каждый сам себе завод. Потом: они на редкость безотказны - не болеют, не ломаются, не спорят. Только радуются… Пустят корни - и стоят…
- Да это ж форменное рабство! - охнул Питирим.
- Нет, почему? - вздохнула Ника. - Ведь они нелюди. Так, по крайней мере, принято считать.
- Я прежде и не знал об этом ничего, - с немалым возмущением признался Питирим. - И все кругом молчали. Это же чудовищно!.. Живых и мыслящих существ слать на болота! На погибель!.. Были бы они безмозглые…
- Уж так заведено… К тому же именно разумные перерабатывают лучше. Это установлено. Кристаллы делаются чище и крупнее. Качество другое… Между прочим, в них нуждаются не только люди - биксы тоже иногда везут с Земли своих работников. И тоже здесь, на ферме, оставляют. Может быть, и не с Земли завозят - я не знаю точно. Мне не объясняли…
- Значит, все же - спелись… А кричали, так друг друга поносили!.. Ложь, все ложь! - невольно содрогнулся Питирим. - И на тебе! Хоть в этом - спелись. Лучшего придумать не сумели… И никто причем не знает… Прямо тайный синдикат какой-то! - он прекрасно представлял, куда идут эти кристаллы. На защитных станциях, им спроектированных, все реакторы работали на этом веществе. Когда-то биксы подсказали… Правда, по другому поводу совсем и для другого дела… Ну, да суть не в этом. Человеческая мысль и впрямь пытлива… А вот для чего такое вещество понадобилось биксам - вообще неведомо. Но он действительно не знал, как это добывают! Думал, синтезируют в лабораториях, на фабриках, есть склады… Как же! Для подобных целей биксов ведь когда-то и создали - быть живыми инструментами, с конкретною программой, да при том разумными - чтоб сами наилучшим образом организовывали дело. Но теперь - не двадцать первый век! Он полагал: нет прежней дикости. А вот поди ж ты… И в такой вот щекотливой ситуации и люди, и продвинутые биксы - именно земные, из особенно толковых, в этом нет сомнений! - заодно, выходит… Можно, стало быть, сотрудничать, забыв о разногласиях! Но интересную, кошмарненькую, прямо скажем, точку для контактов отыскали!.. Вот о чем бы надо знать всем, вот бы с чем бороться сообща!.. - Ты говоришь, их здесь, на ферме, учат. Чего ради?! - горестно спросил он. - Им-то это, вероятно, и не нужно?
- Чтоб садиться на болоте, пускать корни и деревенеть - не нужно, - согласилась Ника. - По большому счету, им и вправду - ни к чему. Но это, видишь ли, необходимо - мне! Я не могу, когда они - вот так… Они же славные и добрые. Не их вина… Они хотят быть лучше и умней, хотят! Представь себе. Пусть сами и не понимают это до конца… Ну так их можно подтолкнуть, направить, в чем-то им помочь! Конечно, единицы остаются, с кем потом и дальше есть смысл заниматься, единицы… Но их надо находить, хотя бы их - пока… Мы отбираем лучших, прячем, направляем в школу - здесь же, на планете.
- Не боишься, что я донесу? - тихонько хмыкнул Питирим, сам удивляясь, как такое в голову пришло.
- Нет, - простодушно отозвалась Ника. - Не посмеешь. Да и не захочется теперь.
- Так полагаешь?
- Разве может быть теперь иначе? - Питирим вдруг ощутил, как Ника пристально и с удивленьем посмотрела на него. - Ведь ты общался с ними… В чем-то они даже нас с тобой мудрее… И нельзя бездушно с ними обращаться, как с вещами. Знаешь, иногда мне кажется: будь здесь, на ферме, дети - настоящие, неважно чьи! - одно присутствие их очень много изменило бы. Облегчило бы жизнь - всем нам.
- Возможно, ты права, - кивнул согласно Питирим. - Возможно… Но смотри, какой тут парадокс. Верней, не парадокс, а целая проблема! Ведь они, тобой обученные, уходя - все начинают понимать! И видят: кто они, зачем они… Так - шло бы стадо на заклание, и нет забот. А получается теперь, что стадо - только поначалу. Ты невольно открываешь им глаза. Но нужно ли? Ведь это - в принципе - жестоко.
- Странные ты вещи говоришь, - вдруг прошептала Ника. - Будто бы тебя волнует… Именно тебя! Улавливаешь? Он-то с этой точки зрения, когда был здесь, и вовсе не глядел. Для них он этики не признавал… Ну, разумеется, жестоко, кто же спорит! Но иначе я не знаю - как. Что делать с ними, как себя вести… Иначе - не умею. Если б кто мог подсказать… Ты, вероятно, тоже не советчик, как ни жаль… А заниматься только примитивной, прикладной наукой - от и до - нет сил. И перспективы нет. Всегда одно - из года в год… Он потому-то и сбежал отсюда. Ему тошно было. И противно.
Питирим легонько, с нежностью погладил Нику. До чего все просто оказалось и одновременно - сложно, дьявольский клубок… Ему невероятно захотелось сделать ей приятное - сейчас, такое, чтоб она не мучилась, чтоб на душе ее вдруг сделалось свободно и светло.
- Никуля, Никушка, ты - слов нет - до чего же милая, чудесная! Ты - ангел во плоти! Прости мне эти пошлые слова, но они - искренние, я так думаю! - он страстно и порывисто прижал ее к себе. И в темноте он чувствовал, что Ника улыбается в ответ. Он чувствовал улыбку эту по тому, как ровно и почти неслышно бьется ее сердце.
- В ящике стола лежат его записки. Или письма. Не ко мне, а - вообще… Его писания… - проговорила Ника. - Если хочешь, забери их. Как-нибудь прочтешь… Сожги или храни - мне все равно. Они - твои.
- Но… - начал было Питирим.
- Нет-нет, пожалуйста, возьми. Они действительно - твои. А мне теперь уже и не нужны… Наверное.
- Ну да, ну да… Вот, значит, как… - только и смог ответить Питирим.
- И надо спать, в конце концов. Уже пора. Сегодня был ужасно странный день…
- Я все-таки окно прикрою. Что-то зябко…
Питирим вскочил, захлопнул с треском ставни и нырнул назад под одеяло, и с какой-то жадной нежностью опять стал Нику обнимать, и целовать, и гладить, словно опасался упустить хотя бы миг, боялся, что и Ника, и вся эта ночь внезапно, вспыхнув сладким наваждением, исчезнут…
- Знаешь, - выдохнула Ника прямо в ухо Питириму, - знаешь… Эзра утром за тобой приедет - и ты лучше уезжай. Совсем. Не надо, а?..
- Не надо… - повторил он, слепо глядя в темноту. - Ну, что ж… Тебе видней. - И долго так еще лежал, не шевелясь. А после спрятал вдруг лицо в ее пушистых волосах и, обессиленный, опустошенный, незаметно провалился в сон. Похоже, ему что-то снилось - с массой всевозможных лиц и чрезвычайно умных разговоров, в ярких красках, как случалось иногда, - но ничего конкретного он не запомнил - так, невнятные обрывки, вздорные картины, странные и страшные, в которых глупо было даже и пытаться отыскать какой-то смысл…