- О, только не это. Не начинай сначала. Нет, Мерлин, не жестока! Я устала. - И в ее внезапно брошенном на меня взгляде была усталость. - От жизни устаешь. Это ты мертв, Мерлин, а не я. Ты давно уже мертв. В сущности, уже с мальчишеских лет. Никакая снежная роза, выкручивающая тебя умелыми ручками, вливающая в тебя утренний и вечерний сок, чтобы потом выжать его из тебя по своей прихоти, никакая прилипчивая ледяная шлюха не изменит того, что ты умер, когда сделал ту дурацкую лодочку…
- Какую дурацкую лодочку?
- Ты назвал ее "Странница". Отпустил плыть по реке, на берегах которой мы росли, когда были детьми. Сказал, что она вернется к тебе, потому что все реки возвращаются к своему истоку. Ты должен помнить, Мерлин. Даже у Мертвых есть воспоминания. Та лодочка была для тебя всем. Когда ты отпустил ее, твое сердце отправилось с ней. Мы, остальные, оттачивали свое искусство, твердили уроки, играли в игры, проходили испытания и уходили предначертанным нам путем. Но ты… О Мерлин, постарайся же вспомнить! Ты сам уплыл с той дурацкой лодочкой. Ты, единственный из нас, не ухватился ни за одну из дарованных нам возможностей.
"Странница" вспоминалась мне как сон. Мне пришлось долго трудиться над ней. Однажды мой первый челнок ускользнул от меня, попал на стремнину реки и навсегда затерялся в лесных дебрях среди гор. Что, забытое мной, знала о нем Медея?
Я теперь видел ее яснее. Она сидела передо мной на корточках: стареющая женщина, седая, со впалыми щеками, с пронзительным взглядом, с сильным запахом благовоний и тела. Она опустилась передо мной на колени, словно служанка, но в этом не было ни унижения, ни мольбы; я же сидел дрожа, неуверенный, возбужденный, с пересохшим горлом. Она удерживала меня взглядом. И взгляд этот требовал быть нежным и сильным.
- Ты хочешь меня, Мерлин? Хочешь меня, как когда-то хотел? Или ты забыл, как когда-то хотел меня?
- Я забыл, - без обиняков сказал я и успел заметить, как разочарованно сдвинулись ее брови - мгновенно, словно удар крыла. Как быстро менялось ее настроение! - Зато я не забыл, что мы уже разыгрывали это прежде.
- Разыгрывали? Мы опять возвращаемся к игрушкам?
- Мы уже разыгрывали сцену соблазнения. Ты проделываешь это не в первый раз. Даже не в сотый.
- Сто раз, - повторила она, снова заворачиваясь в руно. - Уже сто раз. И ты, надо думать, запомнил все сто?
- Я знаю, что ты хитрила со мной прежде.
- Тебя легко перехитрить. Перед тобой трудно устоять. Но каждая хитрость - это больше, чем просто хитрость. Хитрость дразнит. Раздразнив, ведет к удовольствию. Ты, похоже, запомнил уловки, но не страсть. Какой ты странный человек, Мерлин! Ты так же стар, как и я, вопреки своей кажущейся молодости. Но ты стар, как само Время. Подобно плодам, мы созрели и наполнены сладостью. В сущности, мы так ужасно стары, что должны были уже сгнить на ветке. Но ты остался кислым. Юность сохраняет в тебе кислоту. И мне этого не понять. Я помню тебя молодым, и ты был тогда сладок, как рыба в меду. Ты говорил то же самое обо мне. А ты должен был знать. Я никогда не вкушала себя, как ты вкушал меня. Но с возрастом ты набрался такой горечи!
- Я от тебя ничего другого и не ожидал.
- Другого, кроме чего?
- Кроме старых уловок. Мы это уже проходили. Ты знаешь. Что бы ты ни говорила, тебе не скрыть, что чего-то добиваешься.
- Признаю, что хитрила с тобой прежде. Но не сейчас.
- Я помню те же слова. С прошлых раз.
- Я о многом стала думать по-другому, Мерлин. Не скажу, что стала мудрее. Я устала. Устала вызывать в себе гнев и ярость против мужчины, который некогда был скотом, а теперь так же потерян, как и я. Нет, я говорю не о тебе - о Ясоне. У меня было два сына, Мерлин, и я оставила себе двоих. Многих я отпустила, не дав им глотнуть воздуха. Мне приходилось так делать. В них было слишком много человеческого. Но двоих я оставила и я любила их. Маленький Сновидец и Маленький Быкоборец: тихий мальчик и бойкий мальчик. Каждый по-своему радовал меня - и Ясона, конечно. Украв их у Ясона, я убила его на месте. Убила все, что он знал, всякую жажду его сердца, всякую мечту о покое в его душе. Теперь я понимаю, что такую же рану я нанесла и себе. Тезокор жив и ищет нас. Я говорю то, что думаю, Мерлин. Этот мальчик - нет, мужчина - заслужил право на обоих родителей.
Я промолчал. Медея изнемогала: каждое движение ее тела говорило о хрупкости и дряхлости. Я бессилен был определить, сколько в этом игры; по ту сторону реки мои способности к провидению усыхали, сжимаясь.
Я не слишком ей верил и не забывал, что точно так же убедительно она лгала мне в прошлый раз, в этой самой Стране Мертвых, на этой же стороне реки, в долине, что гудела и откликалась отзвуком места, где мы росли. Как легко я поддался ее чарам! Но, конечно, не впервые. С каждой новой встречей с Медеей я отчетливее вспоминал минувшие века, когда мы были друзьями, любовниками и искателями, робко вступавшими на Тропу, что огибает мир, в трепетном предвкушении чудес и открытий.
То была неудобная мысль. Медея, расплескивая свои чары, быстро старела, но сберегла намного больше воспоминаний, чем я, и эти воспоминания привязывали меня к ней. Я же, накапливая свое волшебство и сохраняя молодость, расплачивался потерей собственной долгой жизни.
Только старея, я мог бы понять и испытать боль и радость встреч, испытаний, приключений и безумной погони, тысячелетиями наполнявших мою жизнь. Словно ветеран, получивший удар по голове в жестоком сражении, я мог вспомнить зараз лишь несколько лет, а порой и несколько дней. Я был закрыт от самого себя. В некой отдаленной области восточного мира, где деяния царей и подвиги героев, приговоры преступникам и приданое невест записывались на глиняных табличках, возможно, сохранилось больше сведений о моей жизни, чем я сумел бы припомнить за сто лет. Моя жизнь была глиной. Как мало я помнил…
Медея это понимала, и что-то в ее загадочной и соблазнительной позе подсказало мне, что она осознает свое преимущество.
- Помоги мне, Мерлин! Ты мне поможешь?
- Чего именно ты хочешь, Медея?
- Чтобы Тезокор примирился с отцом. Примирения между Ясоном и мной. Трудно, я знаю. Трудная задача. Потому-то мне и не справиться одной.
Я присмотрелся к ней. Ее помыслы сложно было разгадать. Хотел бы я встретиться с ней за рекой, где ей пришлось бы строить более надежную преграду, чтобы помешать мне проникнуть к ней в душу.
- Из двух задач какая важнее?
Попытаться стоило, но столь очевидный вопрос Медея могла предвидеть, даже находясь на луне.
- Примирить Тезокора с Ясоном, - сказала она, - хотя я каждой жилкой моего тела буду стремиться снова войти в семью. Но прежде - отец и сын.
- Где теперь Тезокор? Настоящий?
- Не знаю. Близко. Не в Стране Призраков. Но скрывается. Если найдешь его, просто перескажи ему все, что я сказала.
Помедлив минуту, я согласился. Потом попросил ее помочь мне с возвращением.
- Что происходит на реке? Почему появляются эти пристанища? Они предвещают большие перемены. Друиды из Тауровинды уверены в этом.
- Не знаю. Правда, не знаю. Но нельзя отрицать: что-то готовится. Уже не первый день. Острова опустели. Океан окутан туманом, но в нем порой видны странные корабли. Дремучие леса скованы зимой. Над горами бушуют страшные грозы. Что-то меняет облик земли. Некий Мастер переделывает ее. Я чувствую, что здесь действует старая сила, Мерлин, - старая, как мы. Если я узнаю больше, клянусь жизнью сына, расскажу тебе.
Уловив издевку в моих глазах, она улыбнулась и пожала плечами:
- Больше мне нечем поклясться, так что хочешь - бери, хочешь - брось. Я помогу тебе. Помоги и ты мне.
Во мне нет и не было ни силы, ни мудрости. Ни теперь, когда я пишу эти строки, ни тогда, когда Медея следила за мной нестареющими глазами и постигала меня разумом, помнившим времена, когда мы были любовниками. Она не могла не видеть, что я хочу ее и одновременно боюсь возобновления близости. Но устоять я не мог.
Когда баранье руно соскользнуло с ее плеч, я вошел в грезу. Мы долго держали друг друга. Помнится, я плакал. Помнится, она утешала меня. Мы играли. Мы любили друг друга по-гречески. Я думал, сердце мое разорвется от напряжения.
Позже я выплыл из неглубокого сна без всякой радости, заранее уверенный, что откроется новый обман, что она раздразнила и обокрала меня, как пыталась раздразнить и обокрасть меня Ниив. Я ожидал, что проснусь в холодном одиночестве, все тем же дураком, как всякий мужчина, сопротивляющийся естественному течению Времени.
Но она была здесь: маленькая, обмякшая, грустная фигурка, съежившаяся внутри собственной кожи. Она тихо спала. На щеках высохли слезы. Она бормотала что-то, вздыхая. Она свернулась клубком, как испуганное дитя.
Я хотел разбудить ее, но она сонно замычала и свернулась еще плотнее.
Сон помогает разгадать загадки, но, кроме того, он - гавань для отчаявшихся. Только не на рассвете. На рассвете псы врываются в сон и рвут покой в клочья.
Я ласково поцеловал ее. Не проснется ли она теперь? Нет. Потерялась где-то. Я покинул пещеру, спустился по косогору навстречу разгорающемуся свету, вернулся в пристанище и вышел из него.
Я быстро вернулся к Улланне с ее бритоголовыми подругами. Воздух на рассвете был свеж. Три женщины из ее отряда сидели на лошадях, со скрещенными руками и закрытыми глазами, желая урвать хоть минуту сна. Две другие, присели под бережком, болтая и хихикая. Сама Улланна лежала на спине темной, как дубовая кора, кобылы, уронив голову на шею мотавшей поводьями лошади. Завидев меня, она ударила кобылу пятками и вскачь направилась мне навстречу.
Она была недовольна.
- Ниив вернулась в крепость. Я послала с ней двух моих всадниц. Что-то ее встревожило.
- Очень глупо с ее стороны.
Только теперь я заметил, как рассердилась Улланна.
- Ты хоть знаешь, сколько мы тебя ждали?
- Нет.
- Три дня! А знаешь, что мы ели?
- Диких гусей? Лосося?
Она хлестнула себя поводом по ноге: резкое движение, но скорее с досады, чем от гнева.
- Мы не ели ничего! Охота здесь - мертвое дело. Ни птицы, ни рыбы, ни зверя, а трава воняет! Что-то здесь не так, Мерлин. Все выглядит прежним, но это обман. Здесь все вымерло. И еще далеко отсюда, на холмах. Я согласилась дождаться тебя, но теперь ты вернулся. Можешь уйти или остаться, как хочешь. А мы уходим! По коням! - прокричала она.
Спящие проснулись, остальные вскочили в седла, и, вскрикивая по-птичьи, - они, кажется, измучились меньше своей предводительницы - дикие всадницы помчались на восток, непрестанно оглядываясь, словно ожидая погони или опасаясь того, что осталось позади.
Я поехал по их следам, но не так поспешно.
Догнал я их уже ночью. Они раскинули лагерь в развалинах, развели костер. Неподалеку тихо стекал в колодец ручей. Рядом сидела Улланна, зачерпывая воду и переливая ее в устроенную на скорую руку водопойную колоду для лошадей.
Женщины пели, вращая на вертелах мелкую дичь. Похоже, мы выбрались из мертвой зоны.
Улланна увидела меня и поманила к себе, жестом приказав сесть рядом. Она зачерпнула чашу свежей воды, но не вылила, а держала перед собой, вглядываясь в нее.
- Что происходит, Мерлин? Что творится?
- Не знаю.
- Я так мало пробыла в его жизни: я не хочу потерять его. Я так мало прожила в этой стране: я не хочу потерять ее. Если я выгляжу сердитой, так только поэтому: я не хочу потерять то, что полюбила. Урту. Эту страну. - Она обернулась ко мне. - Что ты видел за последние месяцы? Все неправильно.
- Отзвуки прошлого, - честно отвечал я. - Лица из колодца. Воспоминания - и иные из них нездешние.
- Что-то меняет облик земли, - угрюмо пробормотала она.
Меня поразило, что она повторила слова Медеи.
- Да.
- Как, по-твоему, что это может быть? Что ты увидел в тех лицах из колодца?
- Подсказки. Наблюдения. Но не ответы. Я начинаю думать, что все это тесно связано с Ясоном. Не могу объяснить, но я просто нутром чувствую…
- Ясон… - повторила Улланна, покачивая головой. - Время перекошено. Но ведь так было всегда? Вот… - Она подала мне кожаную чашу, которую собственноручно наполнила из ручейка. - В моей стране подать страннику воды из источника - знак гостеприимства, потому что у воды всегда и везде один вкус. И мы пьем ее в память о хорошей жизни, старых и новых друзьях. - Она присела на пятки. - Сдается мне, ты встретил кое-каких старых друзей. И я тоже. Здесь! - Она постучала себя по голове. - Однако новые важнее.
Ее глаза блеснули в свете костра, когда она взглянула на меня, и по ее губам скользнула тонкая, но соблазнительная улыбка. Мы одновременно коснулись краев наших грубых чаш.
Не знаю, что творилось в уме Улланны. Она была скифкой. Я - Древним.
Но мы вместе испили воды из колодца.
Часть вторая
ВЕЛИЧАЙШИЙ, БЛАГОРОДНЕЙШИЙ, УЖАСНЕЙШИЙ
Глава 8
НОЧНАЯ ОХОТА
Пока я занимался слухами вокруг пристанищ, Урта с воинами, в числе которых был и его заносчивый сын Кимон, двинулись на восток через леса, в земли коритани. Там, на берегу Нантосвельты, близ места ее впадения в широкое море, вздымались высокие стены крепости правителя Вортингора. Холм, на котором она стояла, был ниже, чем холм Тауровинды, но круче и неприступнее.
Уже несколько лет коритани жили в мире с западными соседями. Вортингор ребенком воспитывался как приемный сын у отца Урты в Тауровинде. Он был двумя годами старше Урты. В то время, когда они вместе жили в доме правителя и охотились на равнине Воронов Битвы, оба на равных "насчитывали удары", что означало коснуться противника в, казалось бы, смертельной схватке, не нанося ран. Хотя старшего мальчика это равенство, вероятно, унижало, их связала крепкая дружба, сохранившаяся и во взрослой жизни. Дружбу эту разрушил спор из-за стада, пасшегося у реки между их землями, так как неясно было, кому она принадлежала. Война - обычная череда стычек - продолжалась два года и унесла несколько жизней. Но дружба одержала верх. Междоусобицу разрешили единоборством лучших воинов и обменом щитов, коней и рабов равной ценности. На сей раз мир удалось сохранить.
Но сейчас в землях коритани царила тревога на грани паники.
Когда военный вождь Бренн призвал героев из владений кланов помочь ему свершить акт возмездия - в великом набеге на Дельфийский оракул в Греческой земле, - воины Вортингора, как и Урты, дружно откликнулись. Они преодолели море, чтобы влиться в войско, расположенное на реке Даан. Войско это готовилось двинуться к югу, чтобы захватить и разграбить все земли на своем пути. Великий поход, как его впоследствии назвали, оказался победоносным, но победители обнаружили, что манившие их сокровища Дельфийского оракула разграбили задолго до них. Большинство вернулись домой разочарованными и израненными в боях.
Однако самый их уход, когда надежда еще звучала песней радости, привел к переменам в их землях - переменам пугающим и странным, а в случае с Уртой - горестным.
Урта, вернувшись домой, нашел свою страну опустошенной: покинутой и разграбленной. Его твердыню захватили и сожгли, многие из его друзей - и один из сыновей - погибли.
Перемены в стране коритани оказались столь же безрадостными, но более загадочными. Все живое пропало из лесов, вся рыба - из рек и ручьев, одни только птицы собирались все более густыми стаями. Вороны гадки на вкус, зато даже ребенок может стрелой сбить одну из этих падальщиц на лету. Природа такого запустения сама по себе представляла загадку.
Но далее, по мере того как герои и простые воины удалялись к востоку, чтобы пересечь океан и земли в устье реки Рейн, в рощах стали появляться деревянные подобия ушедших. Несколько ночей они завывали, ужасными звуками отпугивая Глашатаев, когда те приближались к святым местам, после чего рассеивались под покровом темноты по всем землям: одни застывали на опушке леса, другие - в чаще, иные - в узких ложбинах, а иные - на вершинах скал. Здесь они опускались на одно колено, прижав к торсам оружие из древесины дуба, и вновь застывали холодным деревом.
Эти изваяния были точным подобием людей, участвовавших в набеге на Дельфы.
Урта кое-что слышал об этом, но хотел бы знать больше. Теперь, когда он приближался с отрядом к восточным склонам крепостного холма, любопытство его разгоралось все сильнее.
Истуканы выглядывали из зарослей, уже обвитые вьюнком, порой покосившиеся, помеченные и изрезанные крестами и спиралями, увенчанные увядшими цветами или рваными красными платками. То же обнаружилось под прибрежными ивами у реки. Здесь было меньше изваяний, и вороны и прочие птицы отметили их по-своему, так что на некогда гордых лицах виднелись густые белые потеки.
И все же чья-то безумная, неумелая рука продолжала трудиться над этими коленопреклоненными людьми.
Урте прежде всего пришло в голову, что они превращены в памятники погибшим и что родные приходят отдать им последний долг.
Он был лишь наполовину прав. Вортингор нарисовал более полную картину. Но сперва он приветствовал гостей, накормил их и напоил крепким сладким вином, найденным среди обломков торгового судна с востока, разбившегося у берегов его владений, и усладил их слух песнями и стихами старейшего и славнейшего певца - бритоголового, безбородого человека по имени Талиенц. Талиенц пришел из-за серого моря, откуда-то с юга, и попал в плен. Вортингор избавил его от смерти на переломе зимы ради его талантов, разнообразных и часто забавных.
Талиенц занимал место на одной скамье с Вортингором, советниками вождя и женщинами-старейшинами. Урта подметил, что, слушая речь Вортингора, бард, прикрыв глаза, шевелил губами, вероятно заучивая беседу наизусть.
- У тебя хороший сын, - сказал Вортингор, поднимая чашу с вином за мальчика. - Глаза его говорят мне, что он видел смерть и что он сошелся с нею. И победил ее, коль скоро он здесь.
Урта тоже поднял чашу.
- Мальчишке немало досталось…
- Я могу говорить за себя! - вдруг перебил Кимон, вскочив на ноги и гневно глядя на отца.
Урта удивился такой грубости, но сдержанно ответил напрягшемуся всем телом сыну:
- Нет, не можешь!
Кимон, разрываясь между юношеской гордыней и пониманием своего места, не сразу сумел заговорить. Наконец он сказал:
- Я знаю, мне еще предстоит принять вызов, но никто не оспорит, что я совершил уже достаточно, защищая свою крепость, и могу говорить.
- Нет! Не можешь. Сядь.
Кимон помедлил ровно столько, чтобы показать свое недовольство словами отца, и сел. Он скрестил ноги и склонился вперед, уставившись на спящего мастифа у ног Вортингора. Вортингор с минуту разглядывал мальчика, затем кивнул.
- Я сам очень охотно послушал бы тебя, Кимон. Но твой отец, мой добрый друг, прав. Посуди сам. Не сомневаюсь, тебе есть что сказать и есть что предложить. Но в пристойное для того время и подобающим образом.
- Ты очень любезен, - пробормотал Кимон.
- Да. И у меня есть племянник - такая же горячая голова, как и ты. Его нет здесь сейчас, но вы скоро встретитесь. - Он откинулся назад. - Родных сыновей я потерял, всех троих. Они были старше тебя, но не намного. Убиты тогда же, когда погиб твой брат Уриен. Ты помнишь его?
- Уриена? Конечно. Он сражался как мужчина и пал под ударами меча. Меня же, скулящего, собаки уволокли в безопасное укрытие.