- Послушай, Майкл, что я подумал, - сказал Клинцов, когда они углубились в боковой коридор, - а если ч у ж о й идет следом за нами? Почему мы решили, что он впереди?
- Да, черт возьми! - согласился Селлвуд. - Может быть, и так. Но что из этого следует?
- Из этого следует, что мы все-таки должны идти рядом.
- Пожалуй. Пойдем рядом.
Лабиринт привел их в зал, посреди которого лежала огромная куча облупившегося с потолка кирпича.
- Ого! - воскликнул Селлвуд. - Новость! Так вот, оказывается, где произошел обвал во время грозы. Хорошо тряхнуло!
Клинцов направил луч фонаря на потолок. То, что они увидели, поразило их обоих: в потолке зияла огромная дыра.
- Майкл! - ахнул Клинцов. - Да ведь это проход в белую башню!
- Да, да, - вздохнул Селлвуд. - Только вряд ли мы туда попадем: у нас нет ни лестниц, ни веревок. А сама судьба открыла нам вход в белую башню. Какой подарок, черт возьми! Неужели мы не примем этот щедрый подарок?
- Что можно сделать: сложить лестницу из кирпичей. Если этих, - Клинцов указал лучом на кучу, - не хватит, мы разрушим часть стены.
- Ничего нельзя разрушать, - сказал Селлвуд. - Это первый закон археолога.
- Ну, Майкл! - засмеялся Клинцов. - Конечно же, нельзя. Но как мы тогда попадем в белую башню?
- А зачем нам белая башня? Что мы там забыли?
- Тебе не хочется туда заглянуть? - удивился Клинцов. - Но ведь ты сам только что радовался подарку судьбы…
- Я и теперь радуюсь. Только там, думаю, ничего нет. Такие же пустые и темные лабиринты. Все далекое прошлое, в сущности, лишь пустые и темные лабиринты. Человечество выползло из них и устремилось к свету, к радости, к счастливой многолюдной толчее - к будущему. А кто-то взял и погубил будущее… Зачем теперь нам прошлое?
- По-моему, Майкл, мы пришли к единому мнению, что катастрофа локальна. Или ты думаешь иначе? Но зачем тогда все твои наставления, советы?
Селлвуд не ответил. Он заговорил о другом. О трагедии цивилизации.
- Благо есть мера, гармония. Надо собирать человека. Не раскапывать, а лепить. Не разлагать, а синтезировать. Спасение - в гармонии духа и тела. Эпоха анализа слишком затянулась. Человечеству пора вступать в эпоху синтеза. Мы все еще рабы Рима, мы самозабвенно повторяем вслед за ним его губительный принцип: разделяй и властвуй. А нужен другой: соединяй и блаженствуй. Соединяй разумное, доброе, прекрасное. Нужны не люди, не племена, не классы, не государства, не народы, не расы - требуется человечество.
- Майкл, - осторожно остановил Селлвуда Клинцов. - Мы забыли о ч у ж о м.
- Спасибо, - произнес кто-то за спиной. - Мне было интересно послушать. Но это были запоздалые мысли.
Клинцов и Селлвуд оглянулись. Их ослепила короткая вспышка света, раздался выстрел. Селлвуд повалился на Клинцова. Пистолет, выроненный Селлвудом, ударил Клинцова по ноге. Клинцов опустил Селлвуда на землю, нашарил рукой пистолет. Он ждал второго выстрела, но второго выстрела не было. Тогда он включил фонарь и осветил вход, через который они вошли сюда и откуда стрелял ч у ж о й. Там никого не было.
- Ты жив, Майкл? - Клинцов посветил на лежащего у его ног Селлвуда.
Селлвуд не ответил. На губах его пенилась кровь.
Страха не было. Было оцепенение, отупление, как от сильной усталости. Он не знал, что делать, потому что об этом не думалось: в мыслях было пусто и сонно.
Кнопка включения на его фонарике была с пружинкой. Фонарик светил, пока Клинцов нажимал на кнопку пальцем. Но стоило лишь убрать с нее палец или хотя бы ослабить нажатие, как фонарик выключался. Именно так случилось тогда, когда Клинцов оглянулся на голос ч у ж о г о; палец инстинктивно отпустил кнопку, и фонарик погас. Иначе он увидел бы его, хотя не смог бы выстрелить, потому что пистолет был у Селлвуда. Но надо было хотя бы увидеть - кто это, что это, в каком облике, в человеческом ли? Если в человеческом, то почему?..
Это была его первая мысль, когда он очнулся от отупления, сидящим в темноте рядом с убитым Селлвудом. Включил фонарик. Селлвуд лежал неподвижно, в прежней позе, на боку, одна рука была неловко подвернута. Клинцов повернул его на спину, высвободил из-под тела подвернутую руку, расстегнул на его груди куртку. Рубаха во всю грудь была пропитана кровью. Клинцов ощутил ее запах - запах ржавчины и сырой воды, знакомый ему с детских лет: в маленьком белорусском селе, откуда он родом, в сорок втором году фашисты расстреляли партизана и бросили его в воронку из-под разорвавшегося снаряда, на дне которой стояла вода; вместе с мальчишками он бегал смотреть на убитого - вода в воронке была ржавой и странно пахла…
- Что же мне делать с тобой, Майкл? - спросил Клинцов, как будто Селлвуд мог ответить ему. - Какая ужасная судьба…
Последние слова Клинцова касались не только Селлвуда, они были и о нем самом.
Он принес тело Селлвуда и положил на пол у алтаря.
Все молча обступили его, ждали, что он скажет. Хотя каждый, наверное, догадывался, что произошло в лабиринте.
- Мы не убили ч у ж о г о, - сказал Клинцов то, что должен был сказать. - Ч у ж о й убил Майкла. Мы похороним его рядом с Денизой.
Селлвуда, как и Денизу, завернули в простыни, вложили в спальный мешок и отнесли на носилках в тупик, в склеп Денизы.
Когда вернулись с похорон, не досчитались Толика. Первым его отсутствие заметил Кузьмин.
- Сначала я думал, что он где-то здесь, и не беспокоился, - сообщил Клинцову Кузьмин. - Потом решил, что он ушел по нужде. Но оказалось, что его нигде нет.
Все всполошились, стали искать и звать Толика. Клинцов и Вальтер бросились к выходу из штольни. Подтвердилось самое худшее: Ладонщиков открыл лаз и ушел из штольни.
- Я пойду за ним, - сказал Клинцов, облачаясь в свой "выходной наряд", как он окрестил брезентовый плащ с капюшоном и противогаз. - И притащу этого губошлепа! После урагана на песке должны быть только его следы. - Он отдал Вальтеру пистолет и добавил: - Заткните лаз и сразу же вернитесь в башню. Никому не позволяйте отлучаться. Держите под наблюдением вход в помещение. И ждите меня… столько, сколько сочтете разумным. Все!
Дул ветер, шуршала песчаная поземка. Включив фонарь, собственных следов он уже не нашел - их замело. Но зато еще хорошо были видны следы, оставленные Ладонщиковым. Они огибали электростанцию - из чего Клинцов заключил, что Ладонщиков ушел с фонарем - и далее уходили к северу.
Свой расчет Клинцов построил на том, что Ладонщиков, покинув штольню, не побежал, а пошел шагом, экономя силы для длительного пути, и что быстро идти ему мешают темнота и барханы. Клинцов же, обойдя электростанцию, отладив луч сильного фонаря, который вручил ему Вальтер, помчался по следам Ладонщикова со всех ног. Правда, через несколько минут бега он стал задыхаться - мешал противогаз и сказывалась усталость. Он падал, скатывался с барханов, временами терял следы Ладонщикова, но, к счастью, быстро находил их снова и снова бежал.
Стоит ли Ладонщиков этих его усилий или не стоит - так вопрос не стоял. Он думал лишь о том, догонит он Ладонщикова или нет. И если не догонит, то когда, в какой момент он решит, что догнать Ладонщикова нельзя? Через час? Через два? Когда иссякнут силы? Как он объяснит тогда свое возвращение в башню? И что станется тогда с несчастным Ладонщиковым? И не лучше ли вовсе не возвращаться? Ему - может быть, и лучше. А другим? А Жанне? И как он возвратится, если песок занесет его следы? А он непременно заметет его следы, может быть, через час или два, и тогда ни на земле, ни на небе не будет ориентиров - ни следа, ни звезды…
Он свалился с края бархана и скатился вниз по его крутому склону, пропахав борозду в песке рядом с бороздой, оставленной Ладонщиковым. Более всего берег фонарь, зная, что без него пропадет. И руки-ноги, конечно, берег, но пуще их - фонарь. И вдруг стал бояться, как бы с ним чего не случилось: как бы не перегорела лампочка, как бы не села батарея. Ведь все это могло произойти в любой момент. Вспомнил о ветре, о том, что он дует ему в спину. И, значит, когда он будет возвращаться к холму, ветер будет дуть ему в лицо, если не переменит направление. Ладонщиков идет на север лишь потому, что ветер дует с юга.
Он поднялся на следующий бархан и потерял следы Ладонщикова. Бросился вправо-влево - следов не было.
- Ладонщиков! - закричал Клинцов, сдернув с лица противогаз. - Ладонщиков, черт бы тебя побрал! Ты где? - замахал он фонарем над головой. - Ты где?
Ветер унес его слова, оставив без ответа.
Это было такое блаженство - дышать без противогаза, что был момент, когда Клинцов решил больше никогда не надевать противогаз. Дышать и дышать, а потом будь что будет, хоть разорвись грудь, хоть сгори, но перед этим - дышать. Блаженство это было сродни тому, как если бы броситься после испепеляющей жары в чистую речную воду, которая прохладно пахнет травой и цветущими кувшинками.
Мысль о смерти не остановила бы его. Остановила мысль о жизни Ладонщикова - губошлепа, истерика, лентяя и профана, неуклюжего ловеласа, который так раздражал его своими дурацкими ухаживаниями за Жанной… И, конечно, мысль о Жанне: увидеть бы, как кончится для нее этот кошмар и умереть, зная, что она спасена - любимая, прекрасная, нежная… "Хватит! - сказал себе Клинцов, надевая противогаз. - И довольно!"
Он спустился с бархана к тому месту, откуда начал подниматься на него.
Отличить собственные следы от следов Ладонщикова не представляло особенного труда: собственные были не так заметны. Он сразу же понял, как произошла ошибка, поведшая его на бархан: Ладонщиков прошел с десяток метров по склону вверх и вернулся, отчего следы его стали частыми. Затем Ладонщиков почему-то топтался на одном месте, после чего изменил направление - его следы потянулись вдоль гряды барханов, по самой ложбине, соскальзывая всякий раз к ней, как только забирали вправо или влево на склон.
"У него отказал фонарь, - догадался Клинцов. - Он не стал пересекать барханы, боясь сорваться в темноте с крутого обрыва".
Клинцов снова перешел на бег, уже уверенный в том, что с минуты на минуту настигнет беглеца.
Он увидел его тоже бегущим. "Удирает, болван! - мысленно выругался Клинцов. - И удерет ведь: его ходули не сравнишь с моими!" Он сорвал с себя на бегу противогаз и закричал:
- Толик! Голубчик! Остановись! Это я - Клинцов!
Ладонщиков метался в луче фонаря, как заяц в луче автомобильных фар. Едва это сравнение пришло в голову Клинцову, он снова крикнул:
- Остановись, дурак! Иначе буду стрелять!
Трудно сказать, что подействовало на Ладонщикова: то ли "голубчик", то ли "буду стрелять", то ли то, что он узнал голос Клинцова, но только он вдруг остановился, обернулся, заслонился руками от света и плюхнулся на песок.
Клинцов, неожиданно теряя силы, добрел до Ладонщикова, упал с ним рядом и протянул ему свой противогаз.
- Надень, - сказал он Ладонщикову, тяжело и хрипло дыша. Ладонщиков взял противогаз, но не надел, спросил:
- Зачем вы пошли за мной?
- Не пошел, а побежал, - ответил Клинцов. - Затем, чтоб спасти тебя, дурака. Надень противогаз! - проговорил он зло.
- А вы? - все еще медлил Ладонщиков. - А как же вы?
- Делай, что тебе говорят! Дома объяснимся. - Дома - это где? В башне?
- В башне.
- Но там убивают, Степан Степанович. Я не могу туда вернуться.
- Надень противогаз! - рявкнул на Ладонщикова Клинцов. - И перестань хныкать.
Ладонщиков поспешно надел противогаз.
- Вот так-то лучше, - уже спокойно сказал Клинцов. - Надо идти, Толик. Жанна Викентьевна, - соврал Клинцов, - очень просила тебя вернуться. - Впрочем, не так уж и соврал: Жанна, как и все, была очень обеспокоена бегством Толика.
Когда они вернулись, был второй час ночи, но никто в башне не спал: все ждали их возвращения. Или невозвращения - могло случиться и так. Но они вернулись, и все были искренне рады этому. Только Жанна поглядывала на Клинцова искоса. Он знал почему: потому что он отправился в погоню за Толиком, не предупредив ее об этом, не простившись с ней…
На ночь установили дежурство. Первым на дежурство заступил Холланд - Вальтер передал ему пистолет.
На ночлег расположились вдоль стен, примыкающих к входу, за контрфорсами - так, чтобы со стороны входа, не войдя в помещение, ни в кого нельзя было попасть. Холланд же расположился за жертвенником против входа. Стоило ему лишь заподозрить неладное и включить мощный фонарь, поставленный на жертвенник, как в луче света оказывался не только вход, но и коридор на глубину в пятнадцать-двадцать метров. Стрелять он мог с упора, сидя за камнем, находясь практически в полной безопасности, особенно, если учесть при этом еще и то, что ч у ж о й будет ослеплен.
Жанна хотела поговорить с Клинцовым, но он сказал, что для разговоров у него уже нет сил. Сон сморил его в одну минуту. И когда он проснулся, ему показалось, что проспал не ночь, а лишь одно мгновение.
Он не встал, а вскочил, как будто в нем отщелкнулась пружина.
- Ты что? - возмутилась и даже словно испугалась Жанна.
- Все в порядке? - спросил Клинцов.
Все было в порядке. Над жертвенником горел огонь, Омар и Саид готовили завтрак, у входа, прислонившись к стене, стоял Кузьмин - пришла его очередь дежурить, Вальтер при свете своего фонаря копался в разбитом радиопередатчике, Глебов и Холланд брились у одного зеркала, заглядывая в него попеременно. Ладонщиков читал книгу, которая, как помнилось Клинцову, принадлежала Владимиру Николаевичу - это были письма Сенеки к Луцилию ("Ad Lucilium epistulacum moralium") на латинском языке. Сенфорд сидел у ямы.
Клинцов обошел всех именно в таком порядке, здороваясь с каждым за руку, спрашивая о самочувствии. Никто не жаловался.
Омар и Саид делали бутерброды - каждому по два, намазывая один вареньем, другой - паштетом. Клинцов вспомнил о последних наставлениях Селлвуда и решил, что поговорит с Омаром позже, точнее, поручит сделать это Глебову, предварительно объяснив ему суть задачи. Вальтер сказал, что передатчик он, пожалуй, соберет, но что для этого ему понадобится еще время.
- Ночь прошла спокойно? - спросил Клинцов у Холланда.
- Абсолютно спокойно, - ответил Холланд. - Никто не появлялся.
- Как наш Толик? - этот вопрос Клинцов задал Глебову.
- Сделал ему еще один укол. Теперь, как видите, читает Сенеку. Но в латыни очень слаб. Черт знает, чему их учат в университете!
- Не выпускайте его из поля зрения, - попросил Глебова Клинцов.
Ладонщиков неохотно оторвался от чтения, когда Клинцов присел рядом с ним и спросил, во что он так усердно вникает.
- Стоики, кажется, не боялись смерти, - ответил Ладонщиков. - Вот я и стараюсь понять, почему не боялись.
- А ты боишься?
- Боюсь, - признался Ладонщиков. - А вы, Степан Степанович?
- Смерть - вещь обидная. Одни прожили совсем мало, а она уже пришла. Другие прожили много, много видели, много знают, их ум - кладезь мудрости, добытой великим трудом, страданиями, нужной всем, но вот пришла смерть - и всему конец, все разрушено, уничтожено. Жестоко, бессмысленно, неразумно.
Теперь о нашем положении, Толик. Все мы - узники убийцы. Чем бы ни была вызвана катастрофа - она дело его рук. Убийца загнал нас в эту черную башню. Наша задача - выжить и выйти, чтобы вынести ему приговор. Но убийца есть и здесь, в лабиринте. Его мы тоже не знаем и потому называем ч у ж и м. Ч у ж о й - это то, во что может превратиться каждый из нас, предавшись страху смерти. Страх смерти - это и чрезмерная любовь к собственной жизни, которая в любой момент может перешагнуть через жизни других людей. Это обезумевшее от любви к себе Я.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сенфорд стоял возле ямы и время от времени бросал в нее зажженные спички.
- Что за странное развлечение, мистер Сенфорд? - спросил его Клинцов.
- Эксперимент, - ответил коротко Сенфорд.
- И каковы же его результаты?
- А вы без иронии, мистер Клинцов, без иронии… Результаты этого эксперимента могут быть потрясающими. Если мои предположения подтвердятся, мы сможем позволить себе открытый огонь и, стало быть, горячую пищу. Вот посмотрите, - Сенфорд зажег спичку и бросил ее в яму. - Очень удачный вариант - спичка легла мостиком на щель между камнями. Обратите внимание на ее пламя: оно довольно яркое и устремлено вверх. Это говорит лишь об одном: из ямы идет поток воздуха, богатого кислородом. Откуда ему взяться, мистер Клинцов?
- А вы как думаете? - схитрил Клинцов, зная, что у Сенфорда уже есть версия или даже версии ответа. И не ошибся.
- Либо, - с торжественностью ответил Сенфорд, - своим основанием яма уходит в пористый песчаник, сквозь который, как сквозь фильтр, к нам проникает атмосферный воздух. Либо, - он сделал паузу, видя, что его слушают уже и другие, - либо к яме подведены подземные коммуникации. Стоит лишь вынуть камни из ямы и мы узнаем, какой из этих ответов правильный.
- Либо ваш эксперимент вообще ни о чем не говорит, - сказал Сенфорду Клинцов. - Спичка горит - это верно, и пламя ее направлено вверх. Но точно так же все происходит и здесь, - в подтверждение своим словам Клинцов взял у Сенфорда спичечный коробок, зажег спичку и показал ее всем. Вальтер расхохотался. Сенфорд плюнул и удалился в свой угол. Но ненадолго, потому что Омар пригласил всех к завтраку. Кузьмин завтракал, оставаясь на посту у входа.
- В тот момент, когда был убит Селлвуд, мы находились в третьем ритуальном зале - под этим номером он значится на нашей схеме, - заговорил, ни к кому не обращаясь, Клинцов за завтраком. - Там рухнул потолок. Во время недавней грозы, наверное. Образовалась большая дыра. Эта дыра, как мне показалось, ведет в симметричный зал, находящийся в верхней, белой башне. Факт этот для нас чрезвычайно важен: у нас увеличилось количество воздуха…
- Ага! - вскрикнул Сенфорд, но на него зашикали, и он затих.
- Кроме того, - продолжал Клинцов, - это чертовски интересно для нашей науки: обследовать белую башню. - Клинцов увидел, как загорелись глаза у Глебова, как беспокойно задвигались губы у Холланда - явный признак вспыхнувшего в нем интереса, как захлопала ресницами Жанна, как она прикусила нижнюю губу, уже, кажется, готовая бежать со своим фотоаппаратом к новому "объекту". Даже Толик перестал жевать, услышав о белой башне. Только Сенфорд отреагировал отрицательно:
- Кому теперь нужна ваша наука?! - воскликнул он, как бы досадуя на крайнюю глупость всех окружающих. - О чем вы толкуете?!
Клинцов не придал значения словам Сенфорда и спокойно продолжал: