- Но есть две проблемы, которые надо обсудить. Проблема первая - лестница. Чтобы попасть в белую башню, надо построить лестницу из кирпича. Это труд, и труд немалый, тем более, что придется разобрать часть стены, чтобы добыть таким образом кирпич. Рабочих, как вы знаете, у нас нет, и если мы решимся строить лестницу, то будем, очевидно, строить ее своими руками. Это первая проблема. Вторая проблема заключается в следующем: на нашем пути к белой башне стоит ч у ж о й. Он будет охотиться за теми, кто отправится в третий зал, или за теми, кто останется здесь. Все варианты одинаково опасны. Безопасен только один: всем оставаться здесь и к белой башне не ходить.
- Или убить, наконец, ч у ж о г о, - подсказал Вальтер.
- Да, или убить, наконец, ч у ж о г о, - согласился Клинцов. - Кто пойдет со мной?
- Нет! - скорее непроизвольно, чем осмысленно вырвалось у Жанны.
- Кто пойдет со мной? - повторил свой вопрос Клинцов.
- Я, - с готовностью отозвался Вальтер. - Этот ч у ж о й мне до чертиков надоел.
- Нет, Вальтер, нет. Тебе нельзя, - сказал Клинцов. - Ты не собрал радиопередатчик и не передал в эфир наш сигнал. Сделать это настолько важно для всех нас, что мы не можем рисковать тобой, Вальтер. В охоте же на ч у ж о г о есть риск, вы это знаете.
- Тогда возьмите меня, - сказал Холланд.
- Нет. Вы останетесь вместо меня, - был ответ Клинцова.
- Тогда - я, - предложил себя Глебов.
- Нельзя рисковать жизнью единственного врача.
- Я пойду! - крикнул от входа Кузьмин. - Я - никто, никому не нужен. Словом, самая подходящая кандидатура. Берете, Степан Степанович?
- Беру, - ответил, оглянувшись, Клинцов.
- Но это противоречит вашему принципу, - сказал Сенфорд. - Насколько я понимаю, теперь он должен быть сформулирован так: все спасенные должны быть спасены. Студент Кузьмин - из числа спасенных.
- Вы слышали? - спросил у Кузьмина Клинцов. - Мистер Сенфорд прав: в бой идут одни старики. - Впервые, кажется, Клинцов был благодарен Сенфорду за напоминание: он, действительно, едва не нарушил принцип, установленный им и Селлвудом. - Со мной пойдет Холланд, - объявил Клинцов. - Есть возражения?
- Есть, - сказал Сенфорд. - Вы уйдете с пистолетом и оставите всех нас без всякой защиты. А если ч у ж о й придет сюда, когда вас не будет? Он перещелкает всех нас, как цыплят. Я предлагаю отказаться от всяких мыслей о белой башне. Нам достаточно и черной башни. Я понимаю, что следовало бы отомстить за смерть мистера Селлвуда и Денизы…
- И за смерть Ахмада, - напомнил Глебов.
- Да, и за смерть Ахмада. Но эта месть может стоить нам нескольких жизней, - продолжал Сенфорд. - А каждая наша жизнь теперь бесценна, потому что мы, возможно, новый Ноев ковчег. Но если речь идет не о мести, а только о белой башне, то и вовсе не стоит рисковать: на кой черт нам белая башня?! Ожидание! Вы сами - и это правильно! - провозгласили нашу стратегию и тактику: ожидание!
- Я хочу поддержать Сенфорда, - сказала Жанна. - Мне очень хочется попасть в белую башню, но цена входного билета в эту башню слишком велика. Я считаю, что прошедшая ночь - образец нашего поведения: все находятся здесь под охраной одного из наших доблестных мужчин и ничем не рискуют. Думаю, что власть Клинцова мы должны ограничить нашей общей волей.
- Проголосуйте, - потребовал Клинцов.
Все проголосовали за предложение Жанны.
- Есть еще одно предложение, - поднял руку Глебов. - Его вносит Омар. Он предлагает каждое утро выставлять пищу и воду для ч у ж о г о в один из коридоров лабиринта. Омар считает, что так мы обезопасим себя от вторжения ч у ж о г о в нашу обитель. И, конечно, задобрим его, если он не зверь. Сам Омар считает, что ч у ж о й - это аш-шайтан, дьявол, что убить его нельзя, потому что его казнь отложена до Страшного суда.
- А то, что день Страшного суда уже наступил, ваш Омар, конечно, не считает? - спросил Сенфорд.
- Не считает, - ответил Глебов. - Так что ответить нашему уважаемому Омару? - спросил он. - Будем ли мы выставлять в коридор пищу для аш-шайтана?
- Надо выставить отравленную пищу, - предложил Кузьмин, на что Глебов сразу же ответил:
- Если кто-то думает, что у меня есть яд, то он глубоко заблуждается.
- Вы бы не так сильно орали, когда говорите глупости, - заметила Кузьмину Жанна.
- Не хочешь ли ты этим сказать, что мы будем выставлять пищу для ч у ж о г о? - спросил ее Клинцов.
- А почему бы и нет, - ответила с вызовом Жанна. - Если это повышает наш шанс на выживание, мы обязаны им воспользоваться.
- Но не до такой же степени самоунижения: ч у ж о й убил наших товарищей, он загнал нас в эту келью, он будет жрать нашу пищу - и мы все это будем терпеть ради выживания? Я сам убью ч у ж о г о, - заявил решительно Клинцов. - Я пойду на него с ножом или с чем-нибудь другим, чем можно убить…
- Перестань, - попросила Жанна. - Ведь он подслушивает. Я уверена, что он нас подслушивает.
- В таком случае нам нужно, по-твоему, еще и замолчать?
- Не ссорьтесь, - сказал Клинцову и Жанне Глебов. - Вы подаете дурной пример нашей молодежи. Так что же ответить Омару? Он ждет.
Холланд предложил не выставлять пищу для ч у ж о г о, а, напротив, лишить доступа к пище, что в конце концов заставит его пойти на пули. Его поддержали Вальтер и Кузьмин.
- Я же считаю, что с ч у ж и м надо вступить в переговоры, - сказал Сенфорд. - Мне почему-то кажется, что он знает о катастрофе нечто такое, чего мы с вами не знаем. Заключим с ним перемирие, если у нас есть шанс выйти отсюда живыми, и, конечно же, поделимся с ним пищей. Перемирие - не унижение, а лишь временное прекращение войны. Сообщаю это для успокоения совести слишком тонких и чувствительных натур, - бросил он камешек в огород Клинцова. - Ставлю мое предложение на голосование.
- Подождите, - остановил Сенфорда Клинцов. - Есть одно обстоятельство, которое вы все не учли и которое разрушает все ваши благие намерения. Дело в том, что мы не можем находиться здесь безвылазно: снаружи - электростанция и водяная помпа, у самого входа из штольни - пульт управления электростанцией и помпой, там же кончается шланг, по которому поступает к нам вода. Все это, как вы понимаете, требует, чтобы мы передвигались по штольне и даже выходили наружу: для заправки станции горючим и устранения возможных неполадок. Для исследования внешней обстановки мы также вынуждены выходить из штольни. Словом, как я и сказал, мы не можем находиться здесь безвылазно. Это первое, что вы, надеюсь, уже усвоили. Второе: все эти передвижения связаны с риском нападения ч у ж о г о. Мы никак не можем заблокировать его. Он будет угрожать либо вышедшим в штольню, либо оставшимся здесь. Причем, преимущество - на его стороне, всегда на его стороне, даже в том случае, если он будет нападать на вооруженную часть нашей группы, потому что он - охотник, а мы - жертва. И вот вывод, друзья: охотниками должны стать мы. Это все, что мы можем. Таким образом, дело не в мести, дело не в белой башне, хотя и это не стоит сбрасывать со счетов. Дело в том, что мы не можем обеспечить свою безопасность, не убив ч у ж о г о. Возможно, что он убьет еще кого-то из нас, но не всех.
- Потрясающий выбор! - сказал Сенфорд. - Или выживание накануне ядерной смерти, или смерть прежде ядерной смерти. Что лучше, господа? Но это - философская реминисценция… Я по-прежнему настаиваю на переговорах с аш-шайтаном, как называет ч у ж о г о наш досточтимый повар Омар. Переговоры и только переговоры! Вот мое требование.
- На переговоры отправитесь, конечно же, вы? - спросил Клинцов.
Сенфорд не ожидал такого вопроса и растерялся.
- Надо обсудить, - замялся он, - у нас демократия… вернее, ограниченная тирания…
- Я пойду, - заявил молчавший все это время Ладонщиков. - Я провинился перед всеми вами, хочу искупить, как говорится, вину, и поэтому пойду…
- На переговоры с ч у ж и м должна пойти женщина, - отомстил Клинцову Сенфорд. - Даже звери проявляют благородство по отношению к особам другого пола. Аш-шайтан не посмеет обидеть женщину. Тем более такую красивую женщину, как миссис Клинцова.
- Заткнись, Мэттью! - сказал Сенфорду Холланд. - Иначе я проломлю твою дурную башку!
- Вот! - ткнул пальцем в сторону Холланда Сенфорд. - Еще один бандит! Вы должны знать, что он участвовал во вьетнамской кампании, ему ничего не стоит проломить голову человеку только за то, что человек этот думает иначе, чем он.
- Предлагаю поставить вопрос на голосование, - не придал значения словам Сенфорда Холланд: все давно знали о его участии во вьетнамской кампании с его собственных слов. - Итак, поступило два предложения, - продолжал он. - Первое: послать на переговоры с ч у ж и м мистера Сенфорда, второе: миссис Клинцову.
- Это было лишь третье предложение, - напомнил Вальтер. - Вторым предложил себя студент Толя. Надо голосовать именно в таком порядке.
- Вальтер прав…
- Не надо голосовать, не надо! - замахал руками Сенфорд. - И без голосования ясно, что на переговоры вы пошлете меня. Я пойду добровольно и, таким образом, сниму камень с вашей души. Следует лишь коллективно обдумать, что я предложу проклятому аш-шайтану.
- Скорее, надо обдумать, что этот аш-шайтан потребует от нас взамен на мир, и до какой степени мы можем уступить ему, - сказал Глебов и напомнил всем о том, что Омар ждет решения: выставлять пищу для аш-шайтана или не выставлять. - Он говорит, что мы слишком долго болтаем, а между тем аш-шайтану тоже хочется есть.
- Если мы проголосуем за переговоры с ч у ж и м, то можно проголосовать и за выставление для него пищи, - ответил Клинцов. - То, что мистер Сенфорд добровольно согласился отправиться на переговоры с ч у ж и м, вовсе не означает, что мы согласились на переговоры.
Клинцов от голосования воздержался. Все остальные проголосовали за переговоры с ч у ж и м. Сенфорд подтвердил свое решение встретиться с ч у ж и м.
- Боюсь, что таким образом вы подписали себе смертный приговор, мистер Сенфорд, - сказал Клинцов. - Поскольку я не голосовал за переговоры, то и в обсуждении вашего предполагаемого договора участвовать не стану. К тому же мне пора на вылазку. Прощайте, господа.
- Я пойду с тобой! - заявила Жанна.
- Нет! Ты останешься здесь, вместе со всеми, под охраной Кузьмина, - напирая на каждое слово, ответил Клинцов. - И вообще, прекрати вмешиваться в мои решения! Ты для меня - как все, не более! Занимайтесь обсуждением договора.
- Я с вами? - спросил Вальтер.
- Нет необходимости. Один или два - все равно без оружия. Два даже хуже: больше мишень.
Жанна отвернулась. На щеке, которая была видна Клинцову, блеснула слеза.
Клинцов встал и направился к выходу. Он чувствовал, что все смотрят ему вслед, но не оглянулся. Лишь сказал Кузьмину, когда проходил мимо него:
- Крепче держи пистолет, Коля.
Он обиделся на всех. Особенно на Жанну. Конечно, она опасается за его жизнь, боится, что он погибнет в поединке с ч у ж и м, но что оказалось в результате? - Он - один, без оружия, а ч у ж о й бродит рядом. Впрочем, дело, конечно же, не в этом. А в том, что она отрицает разумность его доводов, не поддерживает его предложения, соглашается с Сенфордом, и все это лишь ради того, чтобы спасти его, Клинцова, а между тем потакает неразумности и трусости Сенфорда и иже с ним. Они, конечно, образумятся, но чего это будет стоить? Как возвращается к людям потерянное мужество?
Он вышел из башни в штольню и, погасив фонарик, остановился, вслушиваясь в тишину. Ничего не ожидал услышать и не хотел, потому что всякий шум, всякий шорох мог означать только одно: то, что рядом бродит ч у ж о й. Стоял довольно долго и после того, как убедился, что в штольне мертвая тишина - абсолютное отсутствие кого-либо. Думал о чаше, которая не минет его, думал без молитвы, потому что ни в бога, ни в черта не верил, не верил и в воскресение. Есть короткая жизнь и вечная смерть, вечная разлука с образом человеческим. Он, Клинцов, перестанет быть человеком, потеряет образ человеческий. Хотя кто такой он, в сущности? Что болит, что страдает, что не хочет в нем умирать? Какая субстанция? Какая идея? Если вечна душа, то зачем ей, вечной, тревожиться? Стало быть, не вечная. Мышца умирает - это боль. Глаз умирает - это тьма. Мозг умирает - это беспамятство. Нерв умирает - это бесчувствие. Что же страшит? Неужели отсутствие? Отсутствие во всем, что происходит. Дана была воля, способность к действию и познанию - к улучшению мира, почти божественная способность, вернее, более, чем божественная, и вот - ты отсутствуешь во всем. У тебя был идеал мира, его истины и твой опыт - неповторимое соединение, осознанное как Я. Добытое страданиями, потому что и действие, и познание, и сама жизнь - страдание, то горькое, то сладкое, но неизбежное. Добытые истины и опять - суть память. А идеал - извлеченная, рожденная из памяти надежда. И вот: "оставь надежду всяк сюда входящий…" Смерть - это утрата надежды. Не надейся увидеть когда-либо дорогих тебе людей, не надейся прикоснуться к любимой, услышать шелест листвы, окунуться в прохладу реки, уловить аромат цветущего луга… И не то страшно, что тебя не будет в мире, а то страшно, что мира не будет в тебе. Что-то останется, конечно: молекулы праха, атомы. Но чем для них будет мир? Гравитацией, химической массой, электромагнитным воздействием - неким силовым влиянием, элементарным, жалким. А человеку он открыт во всем своем величии и блеске, в сути и форме, в пространстве и времени, во всех мыслимых и немыслимых измерениях, в высшей своей гармонии. И вот это - исчезнет. А еще большая утрата - исчезновение мира людей… Исчезновение и вечное отсутствие. Небытие. Не стать и не быть. Так что страдает, что страшится, что болит в тебе? Весь мир.
Он, Клинцов, уже, в сущности, за чертой. Смерть уже поселилась в нем и делает свое черное дело. Кто-то рассказывал ему, будто в индивидуальном пакете солдат современных армий есть шприц, уже заполненный препаратом, который может избавить солдата от шока в случае смертельного радиоактивного поражения. Благодаря этому уже по существу убитый солдат будет участвовать в бою, выполнять свое боевое задание - мертвые пойдут в атаку через зону ядерного взрыва, сами отомстят врагу за свою смерть. Так и он, Клинцов, уже мертв, но еще стоит на ногах, еще мыслит и борется. Инерция жизни еще заставляет клетки его тела функционировать, хотя все они уже поражены, убиты, сожжены и вот-вот обратятся в пепел. Минувшей ночью он явственно ощутил в себе эту странную вибрацию, тихий стон миллиардов клеточек, согласно живших в его организме пятьдесят два года. И сон ему виделся ужасный, будто он, Клинцов, растекается по кирпичному полу, как снежная баба в теплый мартовский день.
Силы оставляют его, кажется, не по дням, а по часам. Вчерашняя погоня за Ладонщиковым завершила, пожалуй, то, что началось в злополучный, так и не наступивший день. Утром, когда он проснулся, его рот был полон крови. А резь в животе становится все невыносимей. Он с трудом выдержал недавний разговор у жертвенника: были мгновения, когда он едва находил в себе силы, чтобы не застонать от боли и горечи; сознание же, как идущий на посадку самолет, то и дело ныряло в туман, он делал большие паузы, если говорил, и молчал, когда надо было вступать в разговор. Но даже Жанна, кажется, не заметила этого. Да он и старался, чтобы никто не заметил. Надо бы спросить у Глебова, подумалось Клинцову, нет ли у него солдатского шприца, а то худо…
Мысли Клинцова то и дело возвращались к Жанне. Да нет же, какая там обида, какая теперь может быть обида? Если ты уже на другом берегу и никогда не переплывешь реку обратно, какая может быть обида на тех, кто остался там? Все прощается, когда со всем прощаешься. Он любит ее и оставляет. Вот обида! Да не на нее же, не на Жанну, а на судьбу. На проклятую судьбу! Вот самое страшное - расстаться с любимой… Клинцов застонал от этой муки, жестокой и безысходной. Не жизни жаль, а этой любви, этой женщины. Жизнь, черт бы ее побрал, может все-таки повториться - есть такой шанс в бесконечности времен, где вероятность повторения не равна нулю. Никому этот шанс не нужен и нет в нем утешения. Но он существует. И может реализоваться - ты возникнешь вновь, ничего не помня о себе. А мог бы вспомнить, если бы повторилась эта любовь этой женщины. Но она-то и не повторится…
Клинцов дошел до лаза и включил освещение штольни - душная и пыльная нора. Нора в далекое и безмолвное прошлое, в лабиринт теней. Теперь - путь для бегства… Думалось, что люди прорвутся в светлое будущее, а они отброшены в далекое прошлое… Там - вырождение, впереди же открывалось безграничное совершенствование. Кто прошел один и тот же путь дважды, тот просто вернулся…
Клинцов откопал лаз и вынул задвижку. Снаружи по-прежнему было темно, хотя по времени уже наступил день. Вставив задвижку обратно, Клинцов переоделся в свой "выходной наряд", достал из ниши счетчик Гейгера. Выползать наружу ему пришлось ногами вперед, так как некому было закрыть за ним лаз - он сам заткнул лаз обернутым в мешковину дном бочки, втащив его за собой.
Ветер утих, и пыль улеглась. Было непривычно холодно. Небо не клубилось, не ходило пятнами. И словно даже чуть-чуть просвечивало, особенно у края, у восточного горизонта. Дав привыкнуть глазам, Клинцов сумел разглядеть контур холма. Это была новость, которой стоило как можно скорей поделиться с друзьями, но Клинцову надо было еще задержаться, чтобы проверить наличие радиоактивности. Счетчик Гейгера по-прежнему бесился - свистел и рычал: ни гроза, ни пронесшийся вслед за ней ураган не изменили ситуацию. Золотой холм, таким образом, оказался в зоне стойкого радиоактивного поражения. Надежды на то, что это положение вскоре изменится, не было.
Клинцов долил горючего в бак двигателя электростанции, затем направился к скважине, светя себе под ноги, идя вдоль предполагаемой канавы, в которую был уложен шланг водопровода. Слова Селлвуда о том, что помпа подает из скважины воду повышенной радиоактивности, навела его на мысль, что шланг где-то прорвался и что сквозь этот прорыв в него попадает песок. Так это и оказалось: он вскоре нашел воронку, размытую водой во время последнего включения помпы. Клинцов раскопал шланг и увидел в нем трещину. Обмотал поврежденный участок изоляционной лентой, которую предусмотрительно прихватил с собой, снова зарыл шланг в песок. Дошел до скважины, оттуда - до места, где стояли домики, русский и американский. Домиков не было, лишь несколько кольев торчали из песка на том месте, где они прежде стояли.
- Все к чертям унесло, - проговорил вслух Клинцов, думая при этом не только о домиках, но и обо всей своей жизни.
В штольне у лаза его поджидал Вальтер.
- Зачем вы здесь? Вы рисковали, - сказал ему Клинцов.
- У меня тоже есть обязанности, - ответил Вальтер.
Клинцов не стал спорить. Сбросил с себя "выходной наряд" и попросил Вальтера включить помпу. Дождался, когда пошла холодная вода, из глубины скважины, обмылся - не ради себя старался, а ради окружающих: не хотел тащить на себе в башню радиоактивную пыль.
- Что там? - спросил Вальтер, когда Клинцов оделся.
Клинцов сказал про горючее, про разрыв шланга и про то, что небо стало немного светлее.
- А радиация?
Клинцов в ответ только рукой махнул.