– Когда судьбе что-то нужно от нас, она сначала намекает нам на это очень деликатно. Если же мы ее не слышим или не понимаем, она пытается привлечь наше внимание более заметно. И если мы продолжаем ее не замечать, она начинает пытаться привлечь к себе наше внимание все более и более настойчиво, пока мы не поймем, что ей от нас надо. Ну а к тем, кто слишком тупой или слепо-глухой, она применяет уже крайние меры, и начинает от всей души бить их мордой об асфальт. Книга действует примерно также. А так как намеков ты не понимал, то и пришлось Книге устраивать весь этот цирк с заложницей.
– И что, нельзя было просто сказать? Прислать одного из вас и сказать, – разозлился я.
– Ты должен учиться соображать. Нам не нужны слепые исполнители. Нам нужны творчески мыслящие люди.
Думаю, Тень собирался прочесть мне целую лекцию на эту тему, но во мне словно выключили ток. Я даже не помню, как добрался до дивана. Помню лишь слова деда:
– А как ты хотел? Все это чертовски утомляет.
Новая Глава
Вернулась Алина только через три дня. Выглядела она уставшей, но не больше – похоже, врачи в нашей фирме не зря получают зарплату.
– Как дела? – спросил я после нашего приветственного поцелуя.
– Ты не представляешь, как я устала! – произнесла она таким голосом, что я тоже почувствовал себя уставшим. – Хочу в душ, потом кофе и спать. Спать, – мечтательно повторила она.
Душ ее окончательно разморил, так что кофе она пила на автопилоте, держась из последних сил, чтобы не заснуть с чашкой в руке. Проглотив обжигающий напиток, как лекарство, она, вылитая зомби, отправилась в постель. А я пошел в кабинет, за компьютер – рутинный труд никто пока что не отменял. Вот только мне не работалось. Голова была тупотяжелой и совсем не хотела варить, и все попытки заставить себя думать отзывались отвратительным зудом в зубах. К тому же меня мучили душевная тошнота и грусть.
Хотелось послать все нафиг или, еще лучше, призвать на наши головы какой-нибудь там Апофиз, даже родился каламбур: А пофиг нам ваш Апофиз, и второй: А пофиг Апофизу мы.
Вот интересно, почему это мозг всегда с удовольствием выдумывает матерные стишки или глупые каламбуры, а стоит озадачить его каким-нибудь действительно интересным вопросом… Или же это – лукавство, и действительно интересны мне именно эти глупости и матерные стишки?
Пришла Алина. Она подошла ко мне сзади, нежно обняла и поцеловала в шею.
– Я соскучилась, – прошептала она.
Я развернулся на стуле, и она села ко мне на колени. Мы страстно поцеловались, потом еще и еще…
Потом я немного отодвинул голову от ее лица. Глаза Алины лучились любовью, нежностью и счастьем. И ни намека на то, что она совсем недавно рисковала своей жизнью, чтобы сдать меня куратору и его подопечным. Меня восхищала, удивляла и пугала ее доведенная до совершенства способность лгать. Глядя в ее влюбленные честные глаза, я понял, что не могу быть уверен хоть в чем-то с этой женщиной, и даже ее переживания, когда меня вызывал куратор, вполне могли оказаться элементом игры, как и вся наша любовь… ее любовь.
А вот я нихрена не умею ни врать, ни претворяться. По крайней мере Алина меня раскусила сразу.
– Что с тобой? – настороженно спросила она и внимательно, словно впервые только увидев, посмотрела на меня.
– Ничего, – ответил я.
– Ты какой-то не такой… другой.
– Все нормально, – я попытался ее поцеловать, но она отстранилась.
– Можешь ничего мне не говорить, но не забывай, что я тебя насквозь вижу.
– Запарился я. Хочу бросить все и умотать в отпуск недели на две. Ты не представляешь, как меня все достало!
– Еще как представляю, – грустно прошептала она.
– Тогда, может, бросим все и мотанем куда-нибудь?..
– Куда?
– Куда угодно, лишь бы подальше от всех этих компьютеров, клиентов и вообще людей.
– Пожалуй, отпуск я смогу нам устроить, – решила Алина.
Похоже, мое объяснение было принято, хотя разве мог я быть хоть в чем-то с ней уверенным?
Алина ласкала меня, все сильнее распаляясь с каждым поцелуем, каждым прикосновением, мне же было тошно до слез. Я хотел схватиться руками за голову и орать белугой в белый свет, проклиная всех тех уродов, которые сумели таки если не разрушить, то расколоть наши отношения. Я чувствовал… на высшем, энергетическом плане мы стали с Алиной единым целым, единым существом, и эти паскуды разрывали теперь нас на две части, не позаботившись дать обезболивающего, не говоря уже…
А я не хотел… я совсем не хотел расставаться с любовью, не хотел относиться к Алине, как к минному полю, не хотел…
Я был не в силах изменить ситуацию, не в силах все позабыть и начать с нуля, не в силах…
Но наблюдать, опустив руки, за тем, как гибнет самое ценное, что когда-либо было в моей жизни, я тоже не хотел. Отчаяние требовало действия, и я бросился в любовь, как Каренина под свой поезд.
Я набросился на Алину прямо там, на полу кабинета, прямо на наскоро снятой одежде. Я любил ее так, как будто для меня это было вопросом жизни и смерти. Хотя, почему как? Для меня тогда это действительно было вопросом жизни и смерти. Я, наверно, выглядел сумасшедшим, потому что Алина… Ее широко раскрытые от удивления глаза буквально превратились в два вопросительных знака.
А потом, когда я, рухнул рядом с ней на пол, хватая ртом воздух, она мне сказала:
– Сегодня ты еб меня так, как будто хотел сразу после убить…
– Боюсь тебя разочаровать, но таких планов у меня не было и нет, – ответил я, блаженно улыбаясь.
Выбранное моим отчаянием средство оказалось действенным. Я вновь чувствовал, что мы вместе, и от этого мне было так здорово, как никогда.
– Пойдем в душ, – предложила, вставая, Алина.
– Ты не представляешь, как я тебя люблю.
– Похоже, нам действительно нужен отпуск, – сказала она, посмотрев на меня изучающим взглядом, а потом чуть слышно добавила, – все будет хорошо. Я обещаю. Все будет хорошо…
Новая Глава
Всего за каких-то пару дней Алина умудрилась снять для нас великолепный дом в деревне в пятидесяти километрах от Ростова, куда мы и отправились уже на следующей неделе. Обошлось нам это удовольствие раза в полтора дороже, чем в среднем по району, но мы ни разу не пожалели о переплате.
Дом был кирпичным одноэтажным, построили его годах в девяностых, когда наши местные недоучки еще не изобрели этот свой верх безвкусицы под названием "казачий стиль". Огромная кухня, большая спальня и еще одна большая комната. Плюс газ, водопровод, электричество и ванная с туалетом. Сплита, правда, в доме не было, но мы привезли свой, напольно-портативный. Такой не нужно устанавливать, просто выводишь шланг на улицу…
Вокруг дома росли высоченные деревья, я узнал только клен и акацию, так что тень у нас была "высокая", то есть именно такая, какая и приносит прохладу, а не дополнительную духоту. Недалеко от дома был живописный пруд или озеро, еще не загаженное продуктами человеческой жизнедеятельности, так что там вполне можно было купаться и даже ловить рыбу. С той стороны озера-пруда была небольшая, но очень живописная, распевающая на всевозможные птичьи голоса свою песню роща, куда любили отправляться в паломничество местные влюбленные…
К дому прилагались два совершенно забавнейших существа. Одним из них был кот по имени Самогон – настоящий боец с огромной головой, плавно переходящей в мощное, мускулистое тело. Правый ус у него был выдран в одном из последних боев, а уши давно уже обзавелись бахромой. Несмотря на свою внешнюю воинственность и непримиримость к другим котам, с нами Самогон был самим олицетворением ласки. Он не упустил ни одной возможности забраться к кому-либо из нас на колени.
Вторым четвероногим другом было невообразимого дизайна существо всего лишь раза в два больше Самогона. Звали это недоразумение Пес Эдуард. Причем без уточнения "Пес" в Эдуарде не сразу можно было опознать собаку, как, впрочем, и не собаку тоже. Думаю, его вполне можно было бы снимать в фантастических фильмах в качестве представителя фауны далеких миров.
Самогон крепко держал Эдуарда в своих когтистых лапах, и оттого на Пса нередко нападала меланхолия.
Наш распорядок не отличался особым разнообразием. Вставали мы ближе к часу дня. Завтракали кофе и фруктами и овощами с так сказать нашего сада– Огорода. Затем принимали душ и возвращались в постель, чтобы заняться утренней любовью. Встав с постели, мы шли обедать к бабе Гале – тетке лет пятидесяти, которая прекрасно жарила пышки на простокваше, варила уху, и творила настоящие чудеса из, казалось бы, совершенно обычных продуктов. Наевшись до состояния тяжелой одышки, мы брали паек на вечер и возвращались домой, чтобы переварить все это великолепие в горизонтальном положении тел. Никогда еще я не питался так вкусно и так дешево!
Проснувшись, мы устраивали чаепитие с плюшками бабы Гали, а часов в восемь вечера отправлялись на пруд кормить комаров. Часов в десять мы возвращались домой, ужинали во дворе, а потом шли в дом. Там мы включали видак, настоящий видак, к которому прилагалось около сотни видеокассет, откупоривали бутылку вина и лениво целовались, изредка поглядывая на экран. Ленивые ласки постепенно становились все более страстными, и ближе к концу второго фильма и бутылки вина мы переходили к основным действиям…
Иногда, когда жара была не совсем смертельной, после обеда мы шли гулять по деревне. Во время одной из таких прогулок я купил в местном магазине широкого профиля настоящую, похожую на ту, что была у меня когда-то перьевую ручку, которую нужно макать в чернила, чернила, чернильницу и пресс-папье. И когда Алина занималась какими-то своими делами, я садился за стол, расставлял все это богатство и принимался не то, чтобы писать… Наверно я даже не пописывал, а так, попискивал. Написал несколько миниатюр – приведу некоторые из них:
ИЗРЕКАТЕЛЬ ИСТИНЫ
Слон Изрекатель Истины – это такое божественное создание, хвост у которого растет как сзади, так и спереди, причем с обеих сторон Изрекатель Истины выглядит практически одинаково.
Истину он изрекает чуть слышно, как и положено ее изрекать, поэтому чтобы хоть что-то услышать, нужно внимательно слушать у самого источника.
Так вот, с какой стороны к Изрекателю Истины ты подойдешь, такова твоя Истина и будет.
ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ
Говоря о великом и могучем, Лев Николаевич Толстой, имел в виду хуй. Вот только воспитание не позволяло ему говорить об этом открытым текстом, особенно в обществе дам. Поэтому, думая о хуе, он говорил о языке – так он пользовался языком намеков. А вот Тургенев или еще какой другой хрен языка намеков не понимал, и записывал за Львом Николаевичем, что называется, дословно.
Так появился великий и могучий русский язык.
НАСТОЯЩАЯ ТРОИЦА
Настоящая троица – это Наполеон: человек, торт и коньяк.
И даже одну лирическую поэму:
БАБУИН В САДУ
А из нашего окна.
Жопа красная видна.
В первую же ночь на новом месте мне приснился удивительный во всех отношениях сон.
В этом сне я был предельно примитивным одноклеточным существом. Я спал похожим на смерть сном. Моей постелью служил блуждающий в космических просторах камень. Благодаря космическому холоду все мои биологические процессы остановились, в результате для меня остановилось само время.
И вот однажды мой камень встретил на своем пути Землю. К моему счастью, камень оказался достаточно большим, чтобы не сгореть в атмосфере Земли и чтобы насквозь не прогреться до смертельной для меня температуры, ну а я, судя по всему, находился в центре этого камня.
Ударившись об землю, камень раскололся на тысячи кусков, в результате я вышел на свободу. Мне повезло. Я очутился в теплой, богатой пищей луже, которая после каменного ложа показалась мне целой вселенной. Вода была теплой, и я проснулся, а проснувшись, начал непрерывно себя копировать. Правда, при копировании случались ошибки, и некоторые копии копий каких-то копий вскоре вообще перестали походить на меня изначального, но это был я, так как именно моя жизнь передавалась эстафетой от организма к организму, а потом, когда появились многоклеточные существа, и размножение приняло половой характер, – от организма к организму через молекулу ДНК.
В этом сне я пережил всю цепочку перерождений, от того прилетевшего в метеорите микроба до себя нынешнего. Я был… я чувствовал себя эстафетой жизни, передающейся от родителей к детям путем слияния двух маленьких клеток, и именно эта эстафета и имела значение, сами же спаривающиеся организмы были лишь носителями половых клеток, устройствами для продолжения эстафеты, не имеющими значения придатками…
И в этом смысле жизнь не имела смерти, она передавалась все дальше и дальше, отбрасывая лишь то, что с ее точки зрения не имело значения.
Одновременно с этим я понимал, что, несмотря на все ее многообразие, жизнь, как таковая, едина, и мы все, причем не только на этой планете, а все вообще являемся единой и неразделимой сущностью…
В общем, проснулся я почти просветленным, вот только стоило мне открыть глаза, как все мое просветление испарилось.
Не знаю, имел ли этот сон какое-нибудь отношение к делу, но он настолько меня поразил, что я решил…
Короче говоря, я включил его в свое повествование.
Новая Глава
За пару дней до возвращения домой я увидел еще более интересный, достойный Льюиса Кэрролла сон. Мне приснился взгляд. Насмешливый, дерзкий, проникающий в самую глубину души, умный, сильный, волевой, загадочный… Это был взгляд без смотрящего, взгляд сам по себе, взгляд, как разумная форма жизни… Взгляд, который некто, находящийся по ту сторону сна, спустил на меня, как собаку. Это взгляд был настолько шокирующим, что я проснулся, а проснувшись, ощутил зуд вдохновения. Как давно оно приходило в последний раз!
Испугавшись, что оно исчезнет раньше, чем я что-нибудь напишу, я вскочил с постели.
– Ты куда? – сонно спросила Алина, видя, как я натягиваю трусы и майку, мы спали голыми, да и в туалет ходили не одеваясь.
– Поработаю, – ответил я.
– В такую рань?
Было всего девять утра.
– У меня вдохновение.
– Сумасшедший.
Чтобы окончательно не растерять уже начавшее покидать меня вдохновение, я даже не заходя в туалет, сел за письменный стол и… сразу же выпачкался чернилами. Ну да это была ерунда.
Через сорок минут рассказ в принципе был готов:
ИЗБАВЛЕНИЕ
Впервые я увидел его еще в детстве. Было мне тогда лет десять, одиннадцать, сейчас уже и не помню. Высокий, худой, с длинными черными волосами. На нем был старинный, как в фильмах про пиратов или мушкетеров плащ, полинявший от времени и такая же, повидавшая на своем веку шляпа. Он ехал, не торопясь, на огромном черном коне по далекой, в наших краях такой земли нет, огненно-красной пустыне. Наши глаза встретились, и меня поразила вселенская грусть этих всепроникающих глаз, для которых не было тайн в этом мире. Он ехал за мной, этот странный человек. Меня накрыла волна панического неконтролируемого ужаса. Я проснулся от собственного крика, моя постель была мокрой.
– Успокойся, милый, это всего лишь сон, – успокаивала меня мама, перестилая постель, – это всего лишь сон…
С тех пор я видел его каждый месяц. Он был все такой же грустный, все в той же черной старинной одежде, все на том же огромном коне. Но каждый раз он был все ближе и ближе. Иногда наши глаза встречались, и тогда он смотрел на самое дно моей души, а я, парализованный его волей, не мог отвести глаза. Проснувшись, я больше не мог уснуть до самого утра. Я сидел в темной комнате, закутавшись с головой в одеяло, и ждал, когда мама, начнет тарахтеть на кухне тарелками, давая тем самым разрешение на подъем.
Я был совершенно беспомощный перед своими страхами. Уже тогда я был одинок, как никто другой, потому, что у меня были отец, мать, друзья-приятели, но вместе с этим я жил один на один со своими страхами, изображая обычного парня, такого, как все. Мне не к кому было обратиться за помощью или сочувствием. Отец был всегда занят. Мать, но разве мать способна серьезно относиться к душевным мукам сына, да еще к таким, которые выходили за рамки ее житейских представлений. Друзья бы просто меня засмеяли.
Я пустился в бега, как только обрел самостоятельность. Я постоянно переводился из одного университета в другой, менял работу, отправлялся во всевозможные экспедиции. Ни семьи, ни друзей, ни врагов. Из вещей у меня был только походный чемодан и скоростной автомобиль, всегда отлаженный, всегда с полным баком бензина. Я был самым одиноким человеком на земле, самым одиноким и самым испуганным. Если я и не сошел с ума, то только потому, что мое проклятие стало и моим спасательным кругом. Жизнь в постоянной опасности. Только рефлексы, только самосохранение.
Я превратился в адепта бегства, стал тенью, без имени, без адреса, без лица. Я появлялся и исчезал совершенно незаметно.
Он постоянно шел по моему следу, постоянно сокращая расстояние между нами. Теперь он был уже не в далекой пустыне, а совсем рядом, в тех местах, откуда я мчался на полном ходу пару дней назад. Теперь нас разделяли часы.
Это был поединок длинною в жизнь, танец охотника и жертвы, борьба умов, где оружием были воля, скорость, реакция и умение не оставлять следов.
Мои постоянные метания между страхом и одиночеством, постоянное напряжение и усталость, постоянная походная жизнь превратили меня в инвалида. У меня было практически все, начиная с мигреней и гипертонии, заканчивая сахарным диабетом и одышкой. Сердце мое не годилось даже на свалку, а нервы… Несколько раз я думал, что умираю, но я так и не решился позвонить в скорую помощь, боясь засветиться, боясь задержаться на одном месте на лишние несколько часов.
Так не могло продолжаться вечно, и вот однажды… Фраза из приключенческого романа прошлых веков. Сегодня. Сегодня я понял, что больше не могу, что это выше моих сил, и я сдался, я сломался, и вместо того, чтобы собирать вещи и мчаться дальше, куда заведет эта сумасшедшая гонка, я, не торопясь, оделся, купил самое дорогое вино и вернулся в номер. Я решил ждать.
Когда вторая пачка сигарет подходила к концу, я услышал, как к гостинице подъехал автомобиль, как хлопнула дверца. Я отчетливо слышал это, хотя номер был защищен от посторонних звуков. Минута, другая, третья… В дверь уверенно постучали.
– Входи, – сказал я ему без церемоний.
Было бы неуместно и глупо после стольких лет нашей извращенной близости обращаться к нему на "вы".
Он был таким же, как во сне, только разве что немного старше, да и одет в обычный, не дешевый, правда, современный костюм.
– Я пришел тебя избавить, – грустно сказал он.
– Выпьешь?
– Не откажусь.