Татагатха внимательно оглядел человека, лежавшего на спальном мате: тонкие бледные губы, высокий лоб, высокие скулы, тронутые инеем брови, острые уши; Татагатха догадывался, что глаза должны быть бледно-голубые или серые. Было что-то просвечивающе-хрупкое в его облике; это могло быть результатом лихорадки, мучавшей его тело, но дело было не только в болезни. Не похоже было, чтобы этот маленький человек носил вещь, которую Татагатха сейчас держал в руке. На первый взгляд пришелец казался очень старым, но потом становилось ясно, что седые волосы и хрупкий костяк еще не означают преклонного возраста и что во внешности этого человека есть что-то детское. Глядя на его комплекцию, Татагатха сомневался, чтобы этому человеку приходилось часто бриться. Возможно, между щеками и углами рта были скрыты сейчас озорные морщинки. А может, и нет.
Будда держал малиновый удушающий шнур, который могли носить только священные палачи богини Кали. Он провел пальцами по его шелковистой длине, и шнур обвился вокруг его руки, слегка прилипнув к ней. Будда не сомневался более, что шнур таким манером должен был обвиться вокруг его шеи. Он почти бессознательно сжимал его и непроизвольно дергал рукой.
Затем он взглянул на изумленную физиономию монаха, улыбнулся своей невозмутимой улыбкой и отложил шнур. Монах вытер сырой тканью потный лоб больного.
Человек на спальном мате вздрогнул от прикосновения и открыл глаза. В них было безумие лихорадки, они по-настоящему не видели, но Татагатха почувствовал внезапный удар от встречи их взглядов.
Глаза были темные, почти агатовые, так что нельзя было отличить зрачок от радужной оболочки. Было какое-то удивительное несоответствие между глазами такой силы и хрупким, слабым телом.
Будда наклонился и слегка ударил по руке человека; можно было подумать, что он коснулся стали, холодной и нечувствительной. Он резко провел ногтями по тыльной стороне руки. Ни царапины, ни даже следа на коже, ноготь скользнул по ней, как по стеклу. Будда сжал ноготь большого пальца человека и отпустил. Ни малейшего изменения цвета. Словно это были мертвые или механические руки.
Будда продолжал осмотр. Феномен кончался где-то возле запястья и снова появлялся в других местах. Руки, грудь, живот, шея и часть спины были омыты в ванне смерти, что и дало ему особую несгибаемую силу.
Смачивание всего тела, конечно, оказалось бы роковым; а тут человек вроде бы отказался от части своей осязательной чувствительности и получил взамен невидимые перчатки и стальную броню, прикрывающую шею, грудь и спину, Он действительно был одним из избранных убийц страшной богини.
- Кто еще знает об этом человеке? - спросил Будда.
- Монах Симха, который помог мне принести его сюда.
- Он видел это?
Татагатха указал глазами на малиновый шнур.
Монах кивнул.
- Найди его и приведи сейчас ко мне. Никому не говори об этом, скажи только, что пилигрим заболел и мы здесь о нем заботимся. Я сам займусь его лечением и наблюдением за его болезнью.
- Слушаюсь, Просветленный.
И монах поспешно вышел из павильона.
Татагатха сел рядом со спальным магом и стал ждать.
Прошло два дня, прежде чем лихорадка спала и разум вернулся в темные глаза. Но в течение этих двух дней проходившие мимо павильона слышали голос Просветленного, твердящий снова и снова, как если бы он обращался к своему спящему подопечному. Время от времени человек громко бормотал, как в бреду.
На второй день человек открыл глаза, посмотрел вверх, нахмурился и повернул голову.
- Доброе утро. Ральд, - сказал Татагатха.
- Кто ты? - спросил тот неожиданным баритоном.
- Тот, кто учит путям освобождения, - сказал Татагатха.
- Будда?
- Так меня называли.
- Татагатха?
- Я носил и это имя.
Человек хотел подняться, но не смог. Глаза его сохраняли мирное выражение.
- Откуда ты знаешь мое имя? - спросил он наконец.
- Ты много говорил в бреду.
- Да, я был очень болен и, без сомнения, болтал. Я простудился в этом проклятом болоте.
Татагатха улыбнулся.
- Одно из неудобств одиночного путешествия: если упадешь, тебе некому помочь.
- Истинно так, - согласился человек.
Глаза его снова закрылись, дыхание стало глубже.
Татагатха сидел в позе лотоса и ждал.
Когда Ральд снова проснулся, был уже вечер.
- Пить, - сказал он.
Татагатха дал ему воды.
- Голоден? - спросил он.
- Пока не надо. Желудок возмутится.
Он приподнялся на локтях и пристально посмотрел на ухаживающего за ним, а затем снова упал на мат.
- Ты - Будда, - утвердительно сказал он.
- Да.
- Что ты собираешься делать?
- Накормить тебя, когда ты скажешь, что голоден.
- Я хотел сказать - после этого.
- Следить, как ты спишь, чтобы ты снова не впал в горячку.
- Я не это имел в виду.
- Я знаю.
- Что будет после того, как я поем, отдохну и снова обрету свою силу?
Татагатха улыбнулся и вытянул шелковый шнур откуда-то из-под своей одежды.
- Ничего, - ответил он. - Совершенно ничего.
Он набросил шнур на плечо Ральда и отдернул руку.
Ральд качнул головой и откинулся назад. Затем потянулся и, ощупав шнур, накрутил его на пальцы, затем на запястье. Он погладил его.
- Это священный шнур, - сказал он через некоторое время.
- Похоже на то.
- Ты знаешь его употребление и его цель?
- Конечно.
- Почему же ты не хочешь ничего делать?
- У меня нет нужды ходить или действовать. Все приходит ко мне само. Если что-то должно быть сделано, это сделаешь ты.
- Я не понял.
- Это я тоже знаю.
Человек уставился в темноту наверху.
- Теперь я попробую поесть, - объявил он.
Татагатха дал ему хлеба и масла. Затем человек выпил еще воды. Когда он закончил трапезу, дыхание его стало тяжелым.
- Ты оскорбил Небо, - сказал он.
- Это я знаю.
- И ты уменьшил славу богини, чья верховная власть здесь никогда не оспаривалась.
- Знаю.
- Но я обязан тебе жизнью, я ел твой хлеб…
Наступило молчание.
- И поэтому я должен нарушить самый священный обет, - закончил Ральд. - Я не могу убить тебя, Татагатха.
- Значит, я обязан тебе жизнью, потому что ты обязан мне своей. Давай посчитаем, что эти долги оплачены.
Ральд хмыкнул.
- Так и будет.
- Что ты будешь делать, раз ты отказался от выполнения своей миссии?
- Не знаю. Мой грех слишком велик, чтобы я мог вернуться. Теперь я тоже оскорбил Небо, и богиня отвернет свое лицо от моих молитв. Я обманул ее ожидания.
- В таком случае оставайся здесь. По крайней мере, будешь жить среди сотоварищей по проклятию.
- Хорошо, - согласился Ральд. - Мне больше ничего не остается.
Он снова уснул, а Будда улыбался.
В последующие дни праздник продолжался. Просветленный проповедовал толпам, проходившим через пурпурную рощу. Он говорил о единстве всех вещей, больших и малых, о законе причинности, о появлении и умирании, об иллюзорности мира, об искре АТМАНА, о пути спасения через самоотречение и объединение со всем; он говорил о понимании и просветленности, о бессмысленности браминских ритуалов и сравнивал их формы с пустыми сосудами. Слушали многие, слышали немногие, кое-кто оставался в пурпурной роще, чтобы надеть шафрановую одежду искателя.
И каждый раз, когда он проповедовал, Ральд в своей темной одежде садился поблизости, и его черные глаза всегда были устремлены на Просветленного.
Через две недели после выздоровления Ральд пришел к Учителю, прогуливающемуся по роще в раздумье, упал ниц перед ним и через некоторое время сказал:
- Просветленный, я слушал твои поучения и слушал хорошо. Я много думал о твоих словах.
Будда кивнул.
- Я всегда был верующим, - продолжал Ральд, - иначе меня не избрали бы на тот пост, который я занимал. Когда я не смог выполнить свою миссию, я почувствовал великую пустоту. Я изменил своей богине, и жизнь не имела для меня смысла.
Будда молча слушал.
- Но я слышал твои слова, и они наполнили меня радостью. Они показали мне другой путь спасения, путь, который, как я чувствую, выше того, которому я следовал до сих пор.
Будда изучал лицо Ральда, пока тот говорил.
- Твой путь отречения поразил меня, и я чувствую, что он правилен. Он подходит к моим нуждам. Поэтому я прошу позволения войти в твою общину искателей и следовать твоему пути.
- Уверен ли ты, - спросил Просветленный, - что не ищешь простого наказания за то, что ты в своем сознании считаешь падением, грехом?
- В этом я уверен, - сказал Ральд. - Я задержал в себе твои слова и почувствовал истину, содержащуюся в них. На службе богине я убил больше людей, чем пурпурных листьев на молодых ветках. Это не считая детей и женщин. Так что я нелегко поддаюсь словам - слишком много я слышал слов, сказанных всевозможными тонами, слов умоляющих, убеждающих, проклинающих. Но твои слова подействовали на меня, они выше учения браминов. Я с радостью стал бы палачом на твоей службе, убивал бы твоих врагов шафрановым шнуром или клинком, или пикой, или голыми руками - потому что я знаток всякого оружия и потратил три срока жизни на изучение его - но я знаю, что это не твои путь. Жизнь и смерть - одно для тебя, и ты не ищешь уничтожения своих врагов. И я прошу разрешения войти в твой орден. Для меня это не так трудно, как было бы для другого. Кто-то должен отказаться от дома и семьи, родины и собственности, у меня же ничего этого нет. Кто-то должен отказаться от собственной воли, а я это уже сделал. Единственное, что мне теперь нужно, - это шафрановая одежда.
- Она твоя, - сказал Татагатха, - вместе с моим благословением.
Ральд получил платье буддийского монаха и стал укрепляться в медитации. Через неделю, когда праздник близился к концу, он пошел в город со своей чашкой для подаяния вместе с другими монахами. Однако он не вернулся с ними. День перешел в вечер, вечер в ночь. Рога Храма уже пропели последнюю ноту НАГАСВАРАМ, и многие путешественники начали разъезжаться с праздника.
Долгое время Просветленный ходил по роще, размышляя. Затем он тоже исчез.
Будда шел вниз от рощи, через болота, в город Аланашз, над которым возвышались каменные холмы, а вокруг лежали сине-зеленые поля, в город Аландил, наполненный путешественниками, многие из которых еще пировали, по улицам Аландила, к холму с Храмом.
Он вошел в первый двор: там была тишина. Собаки, дети и нищие ушли. Жрецы спали. Один дремлющий служитель сидел на скамье на базаре. Многие алтари были теперь пусты, статуи унесены в Храм. Перед несколькими другими стояли на коленях почитатели в поздней молитве.
Он вошел во внутренний двор. На молитвенном коврике перед статуей Ганеши сидел аскет. Он тоже казался статуей, поскольку был неподвижен. Вокруг дворца мерцали четыре масляные лампы, их пляшущий свет только усиливал тени, лежащие на алтарях. Маленькие жертвенные свечи бросали свет на статуи.
Татагатха прошел через двор и остановился наплотив величественной статуи Кали; у ее ног мерцала крошечная лампа. Улыбка Кали казалась подвижной, когда богиня смотрела на стоящего перед ней человека.
На ее протянутой руке висел малиновый шнур, зацепленный одной петлей за острие кинжала.
Татагатха улыбнулся ей, и она как бы нахмурилась.
- Покорись, моя дорогая, - сказал он. - Ты проиграла этот раунд.
Она, казалось, кивнула, соглашаясь.
- Я рад, что добился такого высокого признания с твоей стороны за столь короткое время, - продолжал он. - Но даже если бы тебе и удалось, старушка, это принесло бы тебе мало хорошего. Теперь уже слишком поздно. Я кое-что начал, и ты не можешь уничтожить сделанное. Слишком много было произнесено древних заклинаний. Ты думала, что они пропали, и я так думал. Но мы оба ошиблись. Религия, которой ты правишь, очень древняя, но и мой протест тоже имеет давние традиции. Так что зови меня протестантом и помни - теперь я больше, чем просто человек. Прощай!
Он оставил Храм и гробницу Кали, где глаза Ямы пристально смотрели ему в спину.
Прошло много времени, прежде чем чудо свершилось, а когда оно свершилось, оно не казалось чудом, потому что возникало медленно и постепенно.
Ральд, пришедший с севера, когда по стране дули весенние ветры, Ральд, несший смерть в своей руке и черный огонь в глазах, Ральд с белыми бровями и остроконечными ушами заговорил однажды днем, когда весна уже прошла и длинные летние дни жарко висели под Мостом Богов. Он заговорил своим неожиданным баритоном, отвечая на вопрос путешественника.
Тот задал ему вопрос, а затем третий.
Ральд продолжал говорить, и несколько других монахов и пилигримов собрались вокруг него. Ответы следовали за вопросами, которые задавались теперь всеми, становились все длиннее и длиннее, потому что сделались сравнениями, примерами, аллегориями.
Затем все сели у его ног, и его темные глаза стали странными озерами, и голос его шел как бы с Неба, чистый, мягкий, мелодичный и убедительный.
Они слушали. Затем путешественники пошли своей дорогой. По пути они встречались с другими путешественниками и разговаривали с ними, так что, прежде чем лето кончилось, пилигримы шли в пурпурную рощу и просили встречи с учениками Будды и слушали его слова.
Татагатха разделил с ним проповедование. Они вместе учили Пути Восьмисложной Тропы, говорили о славе Нирваны, об иллюзии мира и о цепях, какие мир накладывает на человека.
А затем настало время, когда даже сладкоречивый Татагатха слушал слова своего ученика, который переваривал все, что проповедовал Будда, долго и глубоко размышлял над этим, и теперь, когда нашел вход в тайное море, погружал свою твердую, как сталь, руку в месте скрытых вод и брызгал истиной над головами слушателей.
Лето кончилось. Теперь уже не было сомнения, что просветленность имеют двое: Татагатха и его маленький ученик, которого здесь звали Сугатой. Говорили даже, что Сугата - целитель и что, когда его глаза странно сияют, а ледяное прикосновение его рук проходит но искривленному телу больного, это тело выпрямляется. Говорили, что к слепым внезапно возвращается зрение во время проповеди Сугаты.
Сугата верил в две вещи: в Путь Спасения и в Татагатху Будду.
- Прославленный, - сказал он однажды Татагатхе, - моя жизнь была пуста, пока ты не открыл мне Истинную Тропу. Когда ты получил свою просветленность, было ли это, как напор огня, как рев воды, и ты везде, и ты часть всего - облаков и деревьев, животных в лесу, всех людей, снега на горных вершинах и костей, зарытых в поле?
- Да, - сказал Татагатха.
- Я тоже познал радость всех вещей, - сказал Сугата.
- Да, я знаю.
- Теперь я понимаю, почему ты однажды сказал, что все идет к тебе. Ты принес в мир такое учение - я понимаю, почему боги завидуют. Бедные боги! Они достойны жалости. По ты знаешь. Ты знаешь все.
Татагатха не ответил.
Когда весенние ветры снова пронеслись по земле и год прошел после прибытия второго Будды, с Неба однажды раздался страшный вой.
Граждане Аландила останавливались на улицах и глядели в Небо. Шудры в полях бросили работу и глядели вверх. В большом Храме на холме настала внезапная тишина. В пурпурной роще за городом монахи повернули головы.
Оно шло с Неба - существо, рожденное править ветром.
Оно шло с севера - зеленое и красное, желтое и коричневое… Оно скользило, как в танце, дорогой его был воздух.
Снова послышался вой, а затем биение мощных крыльев, когда оно поднималось над облаками, чтобы стать крошечной черной точкой.
А затем оно упало, как метеор, горя в пламени, все его цвета сверкали и ярко горели, когда оно росло и увеличивалось, и нельзя было поверить, что может быть живое существо таких размеров, такого движения, такого великолепия…
В небе темнела легендарная полуптица, полудух.
Верховное создание Вишну. Его клюв разбивал колесницы.
Над Аландилом кружилась птица Гаруда.
Покружилась и улетела за каменистые холмы, стоящие позади города.
- Гаруда! - неслось по городу, по полям, в Храме, в роще.
Она летела не одна; и все знали, что только бог может пользоваться птицей Гарудой, как ездовым животным.
Затем наступила тишина. После воя и грохота крыльев казалось естественным, что голоса понизились до шепота.
Просветленный стоял на дороге перед рощей, его монахи столпились вокруг. Все повернулись к каменистым холмам.
Сугата подошел и встал рядом с Татагатхой.
- Это было всего лишь прошлой весной, - сказал он.
Татагатха кивнул.
- …Ральд не выполнил поручения, - сказал Сугата, - и вот новая вещь идет с Неба?
Будда пожал плечами.
- Я боюсь за тебя, мой Учитель, - сказал Сугата. - Во всех моих жизненных делах только ты и был моим другом. Твое учение дало мне мир. Почему они не могут оставить тебя в покое? Ты самый безвредный из людей, и твое учение самое благородное и необходимое; какое зло ты можешь принести?
Будда отвернулся.
В этот момент птица Гаруда, сотрясая воздух и издав крик из раскрытого клюва, снова взмыла над холмами. На этот раз она не кружилась над городом, а поднялась высоко в небо и полетела на север с такой скоростью, что мгновенно исчезла из виду.
- Ее наездник спешился и остался здесь, - предположил Сугата.
Будда пошел в пурпурную рощу.
Он пришел из-за каменистых холмов пешком.
Он шел по каменистой троне, и его красные кожаные сапоги ступали совершенно бесшумно.
Вдали послышался шум бегущей воды. Маленький поток ее пересек ему путь. Поддернув свой ярко-красный плащ, он пошел в обход тропы. Рубиновая рукоятка его кривой сабли сверкала в малиновых ножнах.
Обогнув скалу, он остановился. Вдали его кто-то ждал, стоя у бревна, перекинутого через овраг, где бежал поток.
Его глаза на миг сузились, но затем он снова двинулся вперед.
Там стоял невысокий человек в одежде пилигрима и кожаных доспехах, с которых свисало короткое лезвие из светлой стали. Голова человека была почти лысой, если не считать маленького пучка седых волос. Брови лад темными глазами белые, кожа бледная, уши казались заостренными.
Путешественник поднял руку и сказал этому человеку:
- Доброе утро, пилигрим.