Когда-то измены огорчали меня, и я плакал в собачьей корзине внизу, но со временем привыкаешь к чему угодно.
В четверг Луи убила еще одну молодую женщину, на этот раз кирпичом, и я понял, что нам опять переезжать придется.
Спор вылился в ожесточенное таскание за волосы и пинки ногами за пляжными домиками – из-за того, что я поздоровался с привлекательной женщиной, прогуливавшей собачек мимо нашего бивуака на одеяле. Луи и на собачек набросилась, я смотрел в сторону, в даль моря, когда она схватилась со спаниелями.
С наступлением темноты в тени деревьев я привел Луи домой, завернув ее в бивуачное одеяло. Дрожащая, вся в пятнах спереди, она всю дорогу домой разговаривала сама с собой, а на следующий день ей пришлось полежать с маской на лице. Случившееся вызревало не день и не два: Луи ненавидела молодых женщин.
Пока она поправлялась, я смотрел телевизор в одиночестве (понятия не имел, на какой канал он все еще был настроен) и думал о том, куда нам дальше податься.
Когда через два дня Луи сошла вниз, на глазах у нее было много грима, на ногах сияющие сапоги, со мной она была мила, но я оставался сдержан. Никак не мог выбросить из памяти визг испуганной собачки на пляже, потом удар, будто кокос раскололся, потом брызги.
– Опять придется переезжать. Уже две на одном месте, – устало молвил я.
– Мне этот дом никогда не нравился, – вот и весь ее ответ.
Обеими руками она укутала меня в банное полотенце, поцеловала, а потом плюнула мне в лицо.
За три недели я ее больше не видел. К тому времени отыскал дом с террасами в двухстах милях от места, где Луи совершила убийства двух прелестных девушек. И на новом месте начал надеяться, что она больше не вернется ко мне никогда. Напрасное и бесполезное дело желать такого, я знаю, потому как, прежде чем исчезнуть с побережья, Луи, глядя мне прямо в глаза, медленно и дразняще заводила свои золотые часики, так что мои надежды на разлуку станут самообманом и ничем больше. Единственно возможный разрыв между мной и Луи, как представляется, выглядел бы так: моя глотка склонена над обыкновенной раковиной в доме с террасами, а она деловито отыскивает портновские ножницы, пока я мастурбирую. Так она избавилась от последних двоих: какого-то художника в Сохо в шестидесятых и хирурга, с которым жила много лет. Либо быстрый развод с помощью ножниц над винтажным фарфором, либо в один воскресный день меня могли бы зарезать публично в лавке для старья. Ни один из вариантов не был мне особо по нраву.
В новом городке есть след "Движения". Члены его засели в двух враждующих организациях: "Обществе перелетных птиц", которое встречается над лавкой легальных наркотиков, открытой только по средам, и в "Группе по изучению М. Л. Хаззард", которая проводит встречи в старой методистской церкви. Никто, будучи в здравом уме, не пожелал бы связываться ни с одной из групп, и подозреваю, их будут сотрясать расколы, пока они совсем не исчезнут. Впрочем, проходит несколько свадеб, и в городке уже значатся пропавшими слишком много молодых людей. Но надеюсь, что близость других к вере Луи успокоила или отвлекла бы ее.
В конце концов Луи пришла в свободную спальню нового дома – голая, если не считать золотых часиков, лысая и пощипывающая свои тонкие ручонки. Мне немало часов понадобилось, чтобы с помощью горячей ванны и множества чашек водянистого чая привести ее в себя и сделать так, чтобы тиканье в доме замедлилось и притихло, а от кожистых змей с собачьими мордами остались одни лишь грязные пятна на ковре. Она измучилась, пока была вдали от меня, это я видел, и ей просто хотелось сделать себе больно по прибытии. Однако через несколько дней я вернул ей обличие той Луи, какой мы ее помнили, и она стала понемногу пользоваться губной помадой, причесываться и носить нижнее белье под домашним халатом.
В конце концов мы вышли на улицу – только до конца дороги, потом до местных магазинчиков (порадовать ее новыми нарядами), потом до набережной и вдоль нее, где съедали детские порции ванильного мороженого и сидели на лавочках, вглядываясь в туманный серый горизонт. Мы еще и до моря не дошли, как какой-то неухоженный пьяница попросил ее сделать что-то грубое и испугал Луи, а потом еще один юноша-грязнуля в неопрятном спортивном костюме на мотоцикле полмили ехал за ней и старался ухватить ее сзади за волосы.
В тот второй раз, пока я скармливал двухпенсовые монетки игровому автомату, чтоб выиграть коробок спичек и пачку сигарет, обернутые в пятифунтовую банкноту, Луи от меня и убежала. Я весь пирс обегал и берег в поисках ее, а нашел только после того, как услышал звук, как будто кто-то, по-моему, шлепнулся в лужу в общественном туалете. А потом я увидел возле туалета мотоцикл.
Она завлекла малого, хватавшего ее за волосы на набережной, в женский туалет и расправилась с ним в последней кабинке. Когда я наконец вытащил ее оттуда, от лица малого почти ничего не осталось, это я видел, а кожа у него на макушке отлетела, как корочка от пирога. Когда я привел Луи домой, пришлось выбросить ее лучшие сапоги в мусорный бак, и все колготки у нее были порваны.
Два человека из "Движения" пришли навестить нас дома после этого случая, они просили меня не беспокоиться, потому как едва ли что-то подобное теперь расследуется, а кроме того, полиция уже обвинила двух мужчин. Очевидно, размозженный малый все время с ними слонялся, и они взяли моду приставать к людям на грязных улочках. Визитеры из "Движения" пригласили нас быть свидетелями на свадьбе, к чему я тут же ощутил отвращение, несмотря на ненасытное желание снова увидеть Луи разодетой в пух и прах.
Свадьба проходила на складе домика "Морских скаутов", где пахло бочкой, и там через какие-то минуты Луи встретилась еще с одним: лысым толстяком, который всего-то плотоядно на нее поглядывал и насмешничал надо мной. Она опять очень постаралась потерять меня в толпе, и там было полно народу, желающего постегать жениха кожаными ремнями, но я не сводил с нее глаз. На свадебном завтраке я увидел, как толстяк угощает ее чипсами, что появлялись из пакета, обсыпанные солью. Толстяк не был женат, не был он и в "Движении", так что я был неприятно поражен, что одиноким мужчинам разрешалось посещать подобные события. Дошло до того, что, когда я укрылся пониже от взгляда Луи, я даже поймал ее на том, что она сунула толстяку наш номер телефона. Всем остальным женщинам стало жалко меня.
После свадьбы в домике "Морских скаутов" я едва узнавал Луи. Целыми днями она пребывала в приподнятом настроении и поступала так, будто меня там вовсе не было, а потом она разозлилась, потому как я там был и явно мешал ей воспользоваться очередной возможностью.
Толстяк даже подошел ко мне на улице, когда я за покупками вышел, заговорил со мной, сказал, что я вполне могу оставить Луи в покое, ведь наши отношения уже сдохли, а вот он намерен жениться на ней через несколько недель. "Это вы так думаете?" – спросил я, и он шлепнул меня по лицу.
Я на три дня затаился под кухонным столом после случая с толстяком, прежде чем вылезти и обрядиться в одежду Луи, отчего у меня голова пошла кругом. Когда я правильно наложил тени на глаза, у меня едва не подогнулись колени. Только мне все равно удалось выйти из дома с утра пораньше и нанести визит толстяку. Луи выбежала за мной на улицу, крича: "Не смей его трогать! Не трогай моего Ричи!" Когда некоторые из соседей стали выглядывать в окна, она ушла в дом, всхлипывая.
Отлично зная, что без моего добровольного участия в разводе Луи абсолютно не запрещалось вести разговоры о подобных вещах с новым партнером, Ричи не сумел удержаться от того, чтобы не подбить к ней клинья. Через глазок в двери своей квартиры он увидел меня с лицом во всем гриме и решил, что я – это Луи. Он никак не мог открыть дверь, а ему казалось, что все делает быстро. Потом стоял в дверном проеме, улыбаясь, с пузом, выпиравшим из халата большим блестящим мешком, а я ткнул в этот пузырь с кишками пару острых ножниц, действуя рукой по-настоящему быстро. У него не было даже возможности закрыться своими волосатыми ручищами: я глубоко врезался во всякие его трубочки с требухой.
Нам в "Движении" нельзя простофиль иметь. Это всякому известно. Позже я выяснил, что ему позволили прийти только потому, что женщина из "Группы перелетных птиц", та, что всегда дома ходила в дождевике с поднятым капюшоном, положила глаз на Ричи и верила, что ей с ним выпал шанс. Всего неделя отделяла и ее от перехода в мир иной, но, по-моему, я уберег ее от нескольких десятилетий скорби. Позже она за разделку Ричи даже прислала мне пакетик печенья и открытку, предназначенную девятилетнему мальчику – с гоночной машиной на лицевой стороне.
Так вот, прямо по длине прихожей квартиры Ричи я прошелся по нему, как швейная машинка, заставив его блеять. Руки мои были в резиновых перчатках для мытья посуды, потому как я понимал, что руки будут скользить на пластиковых ручках ножниц. Воткнул и вытащил, воткнул и вытащил, воткнул и вытащил! А когда он замер и стал сползать по стене прихожей, прежде чем завалиться в свою скромную гостиную, я сбоку всадил ножницы глубоко ему в шею, а потом закрыл дверь, пока толстяк не перестал кашлять и давиться свистящей одышкой.
Тяжелый, вонючий мерзавец, поросший по спине, как козел, жесткими черными волосами, с широким, податливым, мясистым лицом, что когда-то насмехалось и ухмылялось, но я разделал его, чтобы вынести из квартиры по частям. Невероятно, но, когда я соединил его тушу в ванной, он ожил на мгновение, чем перепугал меня до полусмерти. Впрочем, ненадолго его хватило, и я закончил все секаторами, которые были хороши для мяса. Я нашел их на кухне под раковиной.
Три ходки я сделал: одну в старый зоопарк, который должны были закрыть много лет назад, где бросил куски в заросший вольер казуаров (там находились три птицы), одну ходку – туда, где морские чайки устраивали драки возле сливной трубы, и еще одну к домику "Морских скаутов" – с головой, которую похоронил рядом с военным мемориалом так, чтобы Ричи всегда мог посмотреть на место, где закрутил бал.
Добравшись домой, я запер Луи на чердаке, поснимал все дымоуказатели и, открыв окна, сжег в кухонной раковине всю ее одежду, кроме лучшей пары колготок на выход. Прошелся по дому, собирая все ее вещи, и то, что не выбросил в мусорные баки, пустил на милостыню.
Прежде чем оставить Луи, рычавшую, как дикая кошка, на чердаке среди наших старых рождественских украшений, я сказал ей, что, возможно, увижу ее в нашем новом доме, когда найду его. Я спустился по лестнице, надел ее дамские часики на руку и прислушался к их быстрому тиканью: бились, как сердце, готовое разорваться. Внутри горки маленькие черные воины ударили своими деревянными ручками в кожаные барабаны.
Луи все еще царапала ногтями фанерный люк чердака, когда я вышел из дома только с одним чемоданом.
Лиза Татл
Лиза Татл в 1970-е жила в Остине, в 1980-е – в Лондоне, а с 1990-х обитает в сельской глубинке Шотландии.
Ее рассказы были отмечены наградами и щедро включались в антологии. Первый ее роман, "Шторм в Гавани ветров", написанный в сотрудничестве с Джорджем Р. Р. Мартином, вышел в свет в 1981 году, с тех пор он переведен на многие языки и часто переиздается. Ее последний роман, The Curious Affair of the Somnambulist and the Psychic Thief ("Необычная история любви лунатички и вора-экстрасенса"), открывает новое направление, он первый в серии фантастических детективов, берущей начало в 1890-е годы. Книга была запланирована к выходу в свет в 2016 году.
Лиза Татл
Гостиница Голодная
Никогда никому не говорила, что знала его; если честно, я его вообще едва знала.
Случилось это более двадцати лет назад, когда мне было двадцать два и я была помолвлена с Маршаллом, которого не было все лето: он стажировался за пределами штата. Наше надвигающееся расставание подтолкнуло его сделать предложение. Мы любили друг друга, и все такое, три месяца ничего не менялось в наших чувствах, однако формальное обручение было лучше, оно не оставляло места сомнению.
У меня никогда и мысли не мелькало быть неверной, я и не представляла, что могла бы подвергнуться искушению. Так что не могу объяснить, отчего, когда этот миловидный, но низенький, темный и чумазый тип (он не мог бы быть более несхож с Маршаллом) взглянул на меня и наши глаза встретились, я в ответ повела себя так, будто зашла в тот бар, отчаянно желая подцепить какого-нибудь парня. На самом же деле я была там только потому, что рассчитывала с подружкой встретиться (как раз она-то и хотела послушать этот оркестр), а она, увы, в последний момент хвостом вильнула.
Когда он подошел, я позволила угостить меня низкоалкогольным пивом, и мы разговаривали, насколько только это было возможно в том шумном месте: я едва ли хоть слово слышала из того, что он говорил, только это значения не имело, потому как тела наши вели свой собственный разговор. Когда он указал на мятую пачку сигарет в кармане своей рубашки, я пошла с ним на улицу. Мы сидели в моей машине и целовались около часа. Больше, чем до поцелуев, дело не дошло, но и того хватало с лихвой.
Ему надо было идти (оркестр начал второе отделение), и он спросил, не подожду ли я его. Не смогли бы мы после представления провести время вместе?
Я вдохнуть не могу, голова кругом, опьяневшая от его поцелуев, – согласилась.
Но в бар с ним не пошла. Села за руль и уехала. В окне нашей квартиры, когда я подъехала, не было света. Я вспомнила: Лорен ушла на ночь со своим хахалем. Так что я дальше покатила. Не знаю, долго ли я ехала – мимо знакомых мест и вокруг кампуса, где когда-то жила студенткой, пока не оказалась в окрестностях мне не знакомых, где темные петляющие дороги возвращались обратно к самим себе или оказывались тупиками. Я вела машину безо всякой цели, куда глаза глядят, пока наконец не вернулась обратно на стоянку позади бара, а он стоял там и курил. Лицо его засияло, когда он меня увидел.
– Я уж было решил, что ты передумала, – сказал он, забираясь в машину. – Зарок себе дал: еще одна сигарета.
– Я, видно, чокнулась. У меня же хахаль есть, то есть жених мой.
– Но его здесь нет, а я тут. – Он положил руку на мою ногу. – Нам нет нужды что-то вытворять. Мне бы хотелось узнать тебя поближе и провести с тобой какое-то время. Просто – чего только захочешь. Через пару дней я уеду. И уж точно я не хочу испакостить твою жизнь.
Я спросила, есть ли у него номер в гостинице. Нет. Оркестр разместили в съемном доме, по несколько человек в комнате. Его сейчас, может, и пуста, только рано или поздно остальные заявятся: наедине не побудешь. Но если я не возражаю, если я желаю лишь время провести…
Я опять напомнила ему, что помолвлена. Мне, сказала, рисковать нельзя, я не перенесу, если до Маршалла хоть словечко дойдет, что я проводила время со странными парнями. Переживала бы я так о том, как это выглядит, коль скоро то была невинная дружба? Разумеется, нет. Только я уже знала – мы оба знали, – что это не невинно. Такие поцелуи!
Значит, я его к себе повезла. История была бы совсем иной, если бы моя соседка в тот день ночевала дома. Но я знала, что ее не будет, точно так же, как и понимала: одними разговорами мы не обойдемся. Забавно, между прочим, потому как можно подумать, будто секс – вот что было главное (именно им была вызвана наша встреча, этим неожиданным, несуразным, неоспоримым физическим желанием, что свело нас вместе, и, уж несомненно, именно эту черту проведенного нами совместно времени Маршалл мог бы посчитать непростительной), а вот запомнилось мне совсем не это.
Разумеется, не хочу сказать, что я забыла то, что мы вытворяли в ту ночь в моей постели: помню его губы, его руки, его кожу, какой она была гладкой и как приятно было ощущать ее своею кожей в тех местах, о каких я до той поры и не думала как об эрогенных зонах… и, да, эротические подробности я и потом буду вспоминать долго-долго. Не в том дело. Как любовник он был ничем не лучше Маршалла – просто был иным.
Что мне больше всего запомнилось с той ночи, так это то, как много мы разговаривали и как совсем не спали. И его, и меня слишком возбуждало и волновало присутствие другого, чтобы наконец-то утихомириться и улечься спать. Так что сказать, что мы занимались любовью или сексом, можно, но мы никогда не спали вместе.
Когда я была маленькой (до того как прознала про так называемые факты жизни), мне говорили, что для того, чтобы появился ребенок, два человека должны очень сильно полюбить друг друга и пожениться. Однако потом стало ясно, что у соседки-подростка в животике дитя, а замужем она не была, и любящего папаши тоже нигде не видно. Кто-то сказал, что она спала с каким-то парнем… и из этого я вывела, что любящие создают ребенка в своих снах. Если ребенку суждено появиться на свет (я уже в возрасте пяти лет знала из наблюдений за страдалицей-соседкой, что желания потенциальных родителей значения не имеют), тогда, спя вместе в одной постели, в одно и то же время, они и во сне увидят одно и то же, и сон этот каким-то образом попадает в животик будущей матери и вырастает в ребенка.
– Значит, люди – это сны, облекшиеся в плоть, – проговорил он. – Потрясающе!
Беседа наша не походила на обычный разговор, во всяком случае, ни на один из тех, что я вела прежде. Мы не являлись друг к другу на свидание и не строили планов совместной жизни. Нам незачем было поражать друг друга, или оценивать на пригодность, или закладывать начало очень длительного общения. Мы были чужаками, свободными говорить что угодно. Я не плела ему никаких небылиц про себя. Не знаю, лгал ли он мне: он фантазировал и сочинял всякие истории, но я знала, чем он занимался – писал песни. Одну написал только для меня (глуповатую вроде, впихивал в текст сомнительные словечки, подбирая рифму к моему имени), но я была очарована. Жаль, что сейчас уже не помню ее. Спела бы, подбодрила себя.
Своими творческими способностями я никого и никогда не поражала, самое себя считала лишенной воображения, приземленной. Он этого не знал: не было каких бы то ни было особых ожиданий, а потому и дела не было, если я разочаровывала его. Такое положение давало мне свободу.
Когда на следующее утро я услышала, что пришла Лорен, то заставила его выбраться через окно. Это было просто, совершенно безопасно, и я показала ему, как добраться до кафе поблизости, где пообещала встретиться с ним через полчасика за завтраком. Однако вид его, вылезавшего в окно моей спальни, стал добавлением к старомодному фарсу, словно бы происходило это в черно-белом кино или на старинной карикатуре, но никак не в моей реальной жизни.
О данном обещании позавтракать я пожалела, едва он ушел. Что, если кто-то из моих знакомых увидит нас вместе? Я остановилась у кафе заказать кофе с бубликами и приветствовала его как обычного знакомого: "Привет, отличная партия прошлой ночью!"
Мы обменялись тайными, заговорщическими ухмылками. Вид у него помятый, но довольный, говорит, что уже собирался доковылять до кровати и проспать в ней весь остаток дня. Говорю: "Слава богу, сегодня суббота!" – потому и я смогу сделать то же самое. Сообщает, что оставит мне контрамарку, если я соберусь вечером посмотреть их шоу, и я сказала: приду.