- Интересная вещица, - задумчиво протянул он, мановением руки привлекая мое внимание. - Старинная. Не сочтите невежливым вопрос о том, за великую ли плату вы изволили ее приобрести, и, что особо любопытно мне, где состоялась сделка?
- Мой дед по матери, покойный ныне, был купцом. Он много плавал за моря, привозил из дальних стран как драгоценности, так и разные безделушки. Крест подарил он мне, когда я был ребенком. И не сказал, где взял его.
- А что за камень в нем, известно вам? - полковника сильнее разбирало любопытство?
- Нет, я того не знаю. В книгах о самоцветах не нашел и близкого. Не мрамор, не гранит, и не рубин. Не яшма даже, - в пытливой задумчивости я посмотрел на сделанное из камня распятие, бело - розовое с красными прожилками. - А вам известно, что это за камень? Так просветите меня, окажите милость.
- Как называется он точно, я вам не открою. Не знаю сам. Но обладателей его немного, прямо скажем. Пожалуй, двое вместе с вами. И цена ему огромна.
Константин надолго оборвал нить разговора. Мы молча ужинали. Гость ел мало, без аппетита, и одним этим нагонял на меня тоску. Дарья Прокофьевна тоже на удивление медленно управлялась со своим ужином. Стараясь разделять салат и мясное, она передними зубами выуживала мелкие кусочки из миски и немного их разжевывала, прежде чем проглотить. Любая из моих собак расправилась бы с предложенной едой в разы быстрее.
"Наверное, сибирские лайки соблюдают особый этикет приема пищи", - мысленно улыбнулся я.
От вина полковник отказался, а чая попросил покрепче.
Окончив чаепитие, он решительно посмотрел на меня. Глаза его при этом открылись наиболее широко за весь вечер.
- Прежде я не хотел вам портить аппетит. И без того немного подкислил его напоминанием о страшной кончине мельника. Ну а теперь настал черед совсем дурных для вас вестей, Тихон Игнатьевич. Не так давно я спустился с Балканских гор. В горах тех, в маленьком одном селении, довелось мне познакомиться с молодым офицером Алексеем Свириным. Вы с ним учились вместе. Помните его?
- Ну разве мог забыть я друга?
- С нынешней ночи забудьте его, чтоб долго не пришлось горевать. Погиб ваш друг. Убит весьма жестоко.
- Кем? Турками убит?
- Нет, турки злы, не спорю, мстительны еще, но невиновны в этот раз они… Его убил хорват… Вышкович… Валко.
Константин сообщал мне жуткую новость, запинаясь и делая остановки для глубокого вдоха.
- Валко - это имя, - на всякий случай пояснил он, видя мое полубессознательное от горя состояние. - Так еще названо маленькое, но симпатичное село близ Вуковара. Названо, между прочим, в честь него, Вышковича. Вы слышали легенду? О ней писал вам Алексей?
- Полгода целых я не получал он него письма, - я сложил на коленях дрожащие руки.
- Принесите, пожалуйста, письмо для господина Подкорытина - Тарановского. Оно в моем портфеле выше всех бумаг, - обратился полковник к собаке.
Сбегав в вестибюль, Дарья Прокофьевна принесла в зубах мятый пыльный конверт и отдала хозяину.
- Держите последнее его письмо, вам адресованное. Я счел долгом привезти его в Россию, чтобы передать вам лично в руки.
Константин отдал мне запечатанное письмо. Читать его сразу же, в присутствии полковника, я не решился, оставил конверт на столе.
- А душегуб пойман, ему воздано по заслугам? - дрожащим голосом осведомился я.
- По сей день он свободен, - уныло ответил полковник. - Поверьте, я не меньше вас о том жалею.
- Что же вы приехали? Почто бы вам с солдатами не поискать его в горах?
- Нас срочно отозвали. Я не мог ослушаться приказа.
Дарья Прокофьевна подбежала ко мне, дружелюбно помахивая хвостом. Она хотела было положить морду мне на колено, но я испуганно вздрогнул, и собака отступила.
- Давайте закругляться, отходить ко сну, Тихон Игнатьевич. Не буду больше бередить вам нервы, - выйдя вслед за мной из-за стола, сказал полковник. - Мне надо очень рано встать, с первым петухом. Будьте любезны, проводите меня в комнату для гостей.
Выполнив его просьбу, я вернулся в столовую, вскрыл конверт и, не присаживаясь от волнения, на одном дыхании прочитал письмо.
Поначалу оно не было тревожным. Алексей описывал, как его взвод остановился на постой в сербском горном селении. Отмечал радушие хозяев, красоту пейзажей. Турки не предпринимали набегов, их было не видно и не слышно. Но в конце Алексей написал нечто странное.
"На десять дней мы уходили в горы: смотрели сверху, не видать ли турок на подходе, лазутчиков искали по ущельям. Когда мы возвратились, будто помешалось все село. Сказали нам, девчонку поутру убитую нашли, и труп ее спалили на костре. И все судачили об упырях, о колдунах. Мне стоило неимоверного труда удержать отряд от суеверия. Так убедительны безрассудные речи полудиких непросвещенных людей, что боюсь я за солдат. Как бы не пустился кто из них в дезертирство от страха. Селяне по ночам не спят, а молятся. Одна семья, как сказывал мне унтер - офицер, совершала непонятные обряды. Все домочадцы то по дому бегали вприпрыжку иль на корточках скакали, то становились вверх ногами, то плясали перед зеркалом. И всей семье конец пришел в одну же ночь. Все сгинули".
Крепко сжав над головой подушку, я лежал на кровати в темноте. "Не может быть, чтобы страшные сказки стали реальностью. Разумный, просвещенный человек не должен верить в россказни деревенской бабки и выдумки суеверных сербов, уставших от турецкого гнета…"
Уснул я неожиданно для себя. Сон был глубоким, темным как бездна. И вдруг из темноты появилась фигура человека - очень высокого, хорошо сложенного. Он двигался ровной, скользящей походкой. Его широкоскулое лицо резко сужалось к подбородку. Нос был с горбинкой. В черных глазах зияла бездонная пропасть. Взгляд его таил всепоглощающую ярость и тайную власть. Слабо вьющиеся волосы, спереди обрезанные до мочек ушей, а сзади - отпущенные немного длиннее, были растрепаны.
Одет он был весьма странно, во все черное. Я даже в европейских альбомах не встречал такого костюма - нечто среднее между жилеткой и рубашкой прилипло к его телу, выделяя округлые мышцы. Кожаный ремень его узких брюк, сшитых из грубого материала, напоминавшего мешковину, пересекали надписи на неопределимом языке. Ноги его были босы.
- Ты решил бросить мне вызов… Почему? Чтобы погибнуть героем? Или наивно надеешься, что сможешь победить? Мечтаешь править моим народом? Так, Тихон? - насмешливо говорил он с сильным южнославянским акцентом.
- Это и мой народ, Валко. Не забывай, что ты - самозванец. Они не пойдут за самопровозглашенным царьком, который не дорожит их жизнями.
- Так ты хочешь драться со мной из-за них? - Валко подошел ближе.
Мой напряженный взгляд упал на его золотой медальон с круглым бело - розовым камнем, по которому будто бы текли кровавые струйки.
- Нет. Я просто хочу убить тебя.
Валко оскалился, как дикий зверь. В его глазах вспыхнуло оранжевое пламя…
Я пригнулся, готовясь к броску…
Задыхаясь, я вскочил с кровати, и прислонил правую ладонь к горячему лбу. Меня трясло, как в лихорадке, но скоро все прошло, жар угас, и я ощутил себя вполне здоровым.
Чтобы раз и навсегда выяснить, что же на самом деле происходит, я на цыпочках спустился в вестибюль. Заветный портфель лежал на обувной комоде, полуоткрытый. Я заглянул в него и наугад вытащил бумагу с царской гербовой печатью. Ей оказался путевой лист.
Читать его я начал с предпоследней строчки.
"…полковник Седьмого отдела Собственной Его Императорского Величества канцелярии Константин Юрьевич Толмин…"
Все стало ясно. Царский шпион заморочил мне голову, дал подложное письмо, написанное им самим. Хотел усыпить бдительность, заставить поверить в сказки, а сам, наверное, пока я спал, перевернул вверх дном мою библиотеку в поисках запрещенной литературы и писем от заговорщиков.
Возвращая бумагу на место, я заметил в портфеле несколько склянок с прозрачной жидкостью. "Яд!" - ужаснулся я, но любопытство вынудило меня получше рассмотреть маленькую склянку, которую легко было спрятать в руке.
По вестибюлю эхом прокатилось гневное рычание. Краем глаза я заметил позади себя подкрадывающуюся Дарью Прокофьевну. От испуга я нечаянно раздавил склянку, к счастью не порезался. Я моментально взлетел по лестнице, прыгая через две ступеньки. Запершись в туалетной комнате, тщательно вымыл руки, но слабый запах с оттенком древесины надолго въелся в кожу.
До первого петуха я ждал ареста. Не дождавшись, завернулся в халат, чтобы не идти под суд в исподнем, и спустился в вестибюль. Лакей помогал Константину одеться. Дарья Прокофьевна стояла рядом, держа портфель в зубах. А за окном Ерофей вел по дороге из конюшни оседланную каурую кобылу.
- Доброго вам утречка, Тихон Игнатьевич, - полковник кивнул мне, придерживая край шляпы. - И до свидания. Нам с Дарьюшкой пора в путь. Продолжать следственное дело и охоту на душегубов.
- Счастливого пути, - громко сказал я, ответно притворяясь, что ночного происшествия вовсе не было.
- Доброго здоровья вам, огромного достатка… - напоказ пожелал царский шпион, - и берегите себя, - зловеще шепнул он напоследок, выходя дверь.
Я проверил тайные письма, которые у меня обычно лежали на самых видных местах - письменном столе, книжных полках. Они выглядели нетронутыми. Хоть одно утешение…
Глава 3. ОПРОКИНУТЫЙ МИР
Несколько дней я вел себя особенно осторожно - практически стал затворником. Изнывавший от хронического безделья Павел быстро соскучился по диспутам с просвещенным другом, но мой отказ от прогулок он воспринял как нежелание помириться.
17 июня 1832 года друг детства не пришел на семейный праздник в честь моего двадцать второго дня рождения.
Я появился на свет в десять часов вечера. До этого момента собравшиеся в столовой мои родители, Любонька и супруги Тузины часто посматривали на большие напольные часы с гремучим маятником в ожидании минуты вручения подарков. Отсутствие лучшего друга меня сильно обидело, поэтому я охотнее налегал на выпивку, чем на закуску. И к долгожданным десяти часам так развеселился, что начал отпускать в адрес Павла неприличные шуточки.
Под бой часов двери столовой открылись. Первым вошел Павел с тяжелой книгой в руках. За ним, приплясывая, ввалились шумные нарядные цыгане с гитарами, трещотками и бубнами. Веселых кочевников было шестеро, поровну мужчин и женщин.
- Прошу извинить, что задержался в пути, - Павел вручил мне книгу. - С праздником, друг. Прими в уплату за оскорбление новый сборник стихов Пушкина. Я ездил за ним в город, и по дороге встретил шебутной народец. Надеюсь, они украсят твое торжество, развеселят тебя песнями и плясками.
- Благодарю, Павлуша, - я трижды наперекрест поцеловал колючие от бакенбардов щеки друга и усадил его на почетное место рядом с собой.
Праздник начался. Высокие статные цыгане заиграли веселую мелодию. Грациозные цыганки пустились в пляс, размахивая веерами и платками, шелестя разноцветными многоцветными юбками. Самая красивая цыганка танцевала в кругу. Она высовывала из-под юбки то одну, то другую точеную ножку и манила плавными движениями белых рук.
Я не отводил счастливого взгляда от темноглазой красотки. Заметив мое пристальное внимание, она вытянула меня в круг под аплодисменты гостей.
- Назови свое имя, ангел, - взволнованно прошептал я.
Кружась с прекрасной незнакомкой в шальном танце, я забыл о назначенной на июль свадьбе с Любонькой и не замечал сердитого взгляда невесты.
- Людмила, - цыганка кокетливо поправила шелковый цветок в каштановых волосах. - Увы. Я отнюдь не ангел, дорогой барин. Мне милее тьма, нежели свет.
- Да будь ты хоть демоном. Я за тобой в самое пекло пойду! Опущусь на дно ада. Позволь мне стать твоим Русланом, прекрасная Людмила, - я покрыл грудь и шею девушки страстными поцелуями и, опустившись на колени, поймал ногу, чтобы поцеловать и ее.
- Сладки, барин, твои речи. Любы они мне. Да хмель в тебе играет. Не от сердца говоришь.
- От сердца!.. От благородного сердца, пронзенного амуровой стрелой. Желаю я, чтоб и твое сердечко пронзила та стрела.
- Типун тебе на язык, барин, - цыганка шлепнула меня по губам тряпичным веером. - Неровен час, накаркаешь нам осиновых стрел… Эй, Фома! - она окликнула гитариста. - Не ведаешь, в каком краю амуровое дерево растет? Не губительно ли оно для нас?
Парень недоуменно тряхнул медно - каштановыми кудрями.
- Вели пир начинать, атаманша, - странно утяжеляя слова, произнес угрюмый верзила с бубном. - Мы умаялись ждать.
Меня напугал злобный прищур его мелких раскосых глаз. Я повис на плече Людмилы.
Верзила наклонился ко мне, но его резко оттолкнула сильная рука Фомы.
- Не зарься на чужой кус, Ахтымбан, - сдержанно процедил Фома. - А со мной поделишься, Лютик? - он ласково обратился к Людмиле, - Полно нам скоморошиться. Барчонка тешить. Пора и повечерять.
- Тихон с нами пойдет, - Людмила прижала меня к груди. - Будет одним из нас.
- Не бывать тому, - отрезал Фома. - Я не попущу самодурства.
- Негоже нарушать заветы, атаманша, - подхватил Ахтымбан. - Беду накличешь.
- Вы мне не указ, - сухо возразила Людмила. Она приподняла мою голову и взволнованно шепнула. - Плюнь на моих невежд. Чуют они в тебе великую силу. Будешь ты над ними атаманом, - она склонилась к моей шее. - Скажи мне, родненький, согласен ли ты променять вольготную жизнь на бродячее скитание ради нашей любви? Хочешь примкнуть к табору?
- Хочу, любимая, - пробормотал я. - На край света с тобой уйду. Все брошу.
- А клянешься ли, барин, любить меня вечно, до самого конца времен?
- Клянусь, - я чмокнул холодную ладонь Людмилы. - Клянусь любить тебя вечно.
- И я тебе клянусь, - девушка ударила меня по щекам, пробуждая от пьяной дремоты. - Гляди на нас. Перенимай наши повадки. Они сгодятся тебе, - она шире раскрыла рот, показывая выросшие клыки, и вонзила их в мою шею.
Я потерял сознание от боли. В чувство меня привел новый ее виток, расползавшийся от горла по всему телу.
Тут я вспомнил и сказки Никитичны, и предупреждение полковника императорской канцелярии, и страшный сон. Вспомнил и о том, что в старину наше имение считалось заколдованным местом. Деревенские бабы и мужики издавна с увлечением рассказывали страшные байки о нападениях упырей и встречах с русалками, не считая их чистой выдумкой.
Людмила извлекла зубы из моей шеи и потащила меня за руки к столу. Я не мог пошевелиться. Глаза не закрывались. Неподвижным трезвым взором я смотрел на разыгравшуюся в столовой трагедию. Я видел дрожь раскинутых рук матери, в шею которой впился Ахтымбан; видел, как светловолосая вампирша бешеной собакой вгрызалась в грудь отца; видел как пара вампиров: грязно - русый мужчина и женщина с короткими черными кудряшками, пожирали старших Тузиных. Ужасные предсмертные крики пробирали до костей мое скованное болью тело.
- Оставь барышню мне, Фома, - спокойно распорядилась Людмила, усаживая меня на стул.
Она связала мои руки толстой льняной бечевкой, потом, болезненно морщась, прокусила запястье правой руки и направила струйку хлынувшей из вены крови в мой приоткрытый рот. Я не пытался выплюнуть просочившуюся в желудок соленую жидкость. Я временно потерял власть над потребовавшим крови телом. Контроль над разумом вернулся после того, как Людмила вырвала руку из моих зубов.
- Мертвая хватка. Погляди, - она посмотрела налево.
Вампирская кровь вернула мне способность двигаться. Я повернулся и увидел Фому. Он приподнялся от лежащего на столе бездыханного Павла.
- Пустое дело, - Фома насмешливо улыбнулся. - Образумься, Лютик. Не по плечу нам такое поприще - барчонка пестовать. Давай его съедим.
"Ешьте меня! Грызите! Лучше вы меня съедите, чем я уподоблюсь вам", - рвалось из моей несчастной души.
- Не замай! - Людмила угрожающе приподняла губу. - Дай ему срок до зимы. Коли Тихон не сделается путным добытчиком, мы вместе съедим его.
Фома не ответил. Его отвлекли прибежавшие на шум люди - Ульяна Никитична и Ерофей. Летящим прыжком Фома пересек столовую и повалил кучера на паркет. Ахтымбан прыгнул с другой стороны от камина и приземлился рядом на четвереньки с ним. Фома яростно оскалился.
Ахтымбан тряхнул косичкой черных волос, издал хриплое рявканье и огрызнулся. Секунду помедлив, он раздумал сражаться за намеченную добычу и настиг улепетывавшую с визгом кухарку.
Я закрыл глаза, опустил голову. Слеза медленно покатилась по щеке.
- Кушать подано, Тихон, - Людмила отвесила мне легкую пощечину.
Она втащила Любоньку на стол и, схватив меня за голову, прижала губами к кровоточащей ране на шее девушки.
- Нет… нет… не могу, - сплюнув человеческую кровь, я отвернулся от шеи Любоньки и попытался вырваться.
Я задыхался от рыданий. Горячие слезы капали на розовую кожу, пропитанную ароматами резеды и жасмина.
- Знать, рано тебе, - сделала безжалостный вывод Людмила.
Любонька вздрогнула, когда вампирша впилась в ее рану. Ее глаза широко распахнулись. Она понимала, в кого мне суждено превратиться, но в ее последнем взгляде я видел нежность. Любонька не испытывала ко мне отвращения. Когда она умерла, в ее остекленевших глазах продолжала светиться любовь.
- Глянь, Лютик, чего мне под руку попалось, - измазанный кровью от носа до подбородка Фома помахал книгой в зеленом переплете. - Не чурайся, барчонок, - он улыбнулся мне. - Я крепко набил брюхо. Вошь можно придавить. Аж в огонь от жаркой кровушки бросает.
Разорвав когтями залепленную красными пятнами рубаху, он скинул ее и усмехнулся, любуясь своим рельефным торсом, будто выточенным из бело-розового мрамора.
- Что-то ты не хочешь умыть меня, - Фома понюхался с Людмилой, подставляя для вылизывания подбородок.
- Видишь, не до тебя мне, - она отвернулась. - Умойся в корыте.
- В корытах свиньи банничают, - когти Фомы прочертили глубокие борозды на ореховой столешнице. - Ужель, ты отныне почитаешь меня за свинью?
- Уйди, - разъяренно зашипела Людмила.
Левой рукой прижимая меня к стулу, она сделала резкий выпад. Ее челюсти сомкнулись в опасной близости от приплюснутого на кончике носа.
Слева раздалось тонкое хихиканье.
- Знать, не мил я тебе боле, - отступивший Фома постукивал когтями по кожаному поясу гусарских штанов. - Что ж, с барчонком возись, коли он полюбился тебе. А я докучать не стану. Зимы обожду.
- Примерь… ш-шежь… незанош-шену одежу, коршунок, - зашипела светловолосая вампирша, увешанная одеждой, снятой с жертв. Она подскочила к Фоме и, бросив на меня беглый взгляд, лизнула его подбородок. - Ш-шо же тебе красоту под кровавой коркою таить? Дай же-ж, я тебя ображу.
Фома с напускным отвращением позволил блондинке вылизать его лицо, а затем сам очистил от крови ее щеки и губы. Людмила едва сдерживала гнев.
- Хороша заноза! - Фома вдавил пальцы под ребра блондинки, заставив ее вздрогнуть от боли.