* * *
Когда она умолкла, факел почти догорел, и Растар мысленно похвалил себя за то, что взял запасной. Кажется, он сошел бы с ума, доведись ему слушать этот усталый, чуть хрипловатый голос в полной темноте.
– И все-таки как же так получилось, что душа из кристалла завладела твоей плотью? – спросил он, глядя на ее застывший профиль.
– Ах, если б я знала это сама! – уронила Лань с легким демонстративным раздражением. – Слезы я на эти камешки и раньше проливала, так что вряд ли дело в них…. Да и вообще какое это имеет значение? Вы же изгнали его из меня. И зря, наверное, изгнали – кому я такая нужна? Себе – и то не очень.
Лайя, точнее, лаиллис, высшая эльфа…. В дрожащем свете факела ее тонкое лицо выглядело особенно изможденным и в изможденности своей – неожиданно и невероятно прекрасным. И этот устало-равнодушный голос…. Даже потерявшая все, что только мыслимо, брошенная в темную келью на грязную солому, в чужой нелепой одежде, была она настолько выше обычных людей с их мелкими вседневными заботами, что казалась почти величественной.
– Страсти играют твоей душой, – наконец выговорил Растар.
– Вряд ли ты и в самом деле любила его. Я всегда считал, что истинная любовь возвышает, а не убивает. И зрению души является золотом, зеленью и лазурью – твои же чувства окрашены в черный и алый.
– Может быть, – спокойно согласилась Лань. – Мы, лаилле, наверное, просто не умеем по-другому. Черный и алый, говоришь?
– она не то вздохнула, не то усмехнулась. – Аки бездны адские….
– Или как его обычная одежда, – неожиданно даже для себя вырвалось у Растара.
Она приподнялась, опираясь на локоть.
– Слушай, монах, а расскажи мне о нем! Он же у вас в городе четыре месяца провел – вполне достаточно, чтобы получить впечатление….
Растар задумался.
– Что ты хочешь услышать, Лань? Где бы он ни появлялся, он тут же притягивал к себе все взоры, еще до того, как брал в руки гитару. Было в нем что-то…. даже и назвать не могу.
Словно свет над бездной. По-моему, все женщины в городе были в него влюблены – от дочери бургомистра до последней судомойки.
Отцу Эллери было угодно видеть в этом дьявольский соблазн – что ж…. это не мои проблемы. Его называли красивым, но даже если это и так, то красота эта словно светилась изнутри – из взгляда, из улыбки…. Порой он и мне самому казался ведомым какими-то силами – но так не хотелось верить, что это силы мрака! А песни его…. да что тут говорить, ты же Владычица Песен, ты про них все лучше всех знаешь….
Странное выражение разлилось по лицу Лани – какой-то тихий мечтательный экстаз.
– А ведь все вы видели его моими глазами, – раздельно, почти счастливо прошептала она. – И это я целовала его губами всех тех женщин, что были без ума от него!
Глаза ее заблестели, голос обрел серебристые нотки:
– Может, я и идеализировала его в чем-то, может, наоборот – знала лучше, чем он сам себя…. Но как же хотелось, чтобы весь мир увидел его таким, каким он виделся мне! Стыдно признаться – иногда просто сидела, смотрела в свое несчастное зеркало и одежду ему придумывала. Такую, чтоб подчеркнула в нем все то, что видно было лишь мне одной…. – она снова рухнула на солому и зарылась лицом в куртку.
– Знаешь, кажется, я понял, – медленно проговорил Растар.
– Это же главный твой дар – передавать людям собственные переживания. Ты делала это, и когда пела сама, и когда несла людям чужие песни – видела небо, которого не видели другие, и делала так, чтобы и они увидели…. И когда его душа завладела твоим телом, этот дар достался ему в наследство – но не только дар. Уж не знаю, каким он был на самом деле, но ты призвала его в мир таким, как видела сама, и сделала таким, каким хотела, чтобы он был. Пересоздала заново по своему образу и подобию.
Не знаю, чем стало для него это – болью или благом, но ты все-таки подарила миру то, что желала. И получила свое право и свою причастность.
– А вы, значит, уничтожили мое лучшее творение, – горько рассмеялась Лань. – В назидание потомкам, чтоб никто не смел равняться могуществом с вашим богом. Мракобесы вы, монахи, и нет вам другого названия. Кстати, можешь передать своему Эллери, что такая магическая мощь и среди лаилле не на каждом углу встречается. Он же это не столько своим каноном доморощенным проделал, сколько личной энергией….
Неожиданно она запустила руку под куртку и стала рыться в соломе. Когда же выдернула ее назад, в руке ее был большой кристалл – густо-коричневый, отблескивающий то золотом, то кровью. А одну из граней украшала маленькая щербинка.
– Вот он, видишь? Все сюда ушло, как вода в песок, только голос и остался…. Хочешь, научу его вызывать?
– Меня?! – Растара прямо-таки ошеломило это предложение.
– А что в этом такого? Мне-то одна дорога – на костер. Не ты, так Эллери расстарается. Так пусть хоть голос останется людям на память. Можешь себе взять, а можешь подарить той женщине, что с ним странствовала – все лучше, чем без толку камешку пропасть….
Лань взяла кристалл в лодочку ладоней, поднесла к лицу, дохнула медленно и сильно…. Слабый свет запульсировал в камне, и тишину темной кельи разорвал так хорошо знакомый Растару серебристый, сияющий голос:
Зов скрипки – или зов трубы?
Что ж, выбирай себе дорогу!
Лиг неотмерянных столбы -
Или сонаты в зале строгом,
И друг святой, и враг слепой,
И догорающие свечи -
Или тебе по сердцу бой….
Некоторое время Лань так же держала кристалл у лица, затем привычным движением зажала в левом кулаке, опуская руку – песня продолжала литься и так.
– Вот и вся премудрость, – Растар услышал ее совершенно отчетливо, хотя ее голос был тише звенящего голоса певца. – Теперь будет звучать подряд, все двадцать песен. А захочешь раньше остановить – так же к лицу, и с силой вдохни. Только есть тут одна загвоздка: песни здесь не на кастельском. Ты понимаешь слова, потому что перевод идет через меня. А не станет меня – боюсь, только голос вам и останется.
Лицо ее при этом было абсолютно спокойно. Высшая эльфа – даже в этом обличье некрасивой смертной женщины никто бы не усомнился, что и вправду высшая! Растар поймал себя на том, что его тянет опуститься перед нею на колени.
– Вряд ли ты его любила, – шепнул он пересохшими губами. – Только больше и выше этой вряд-ли-любви, наверное, одно милосердие Господне. Не в моей власти отпустить тебе грехи, но….
Растар поднял наперсный крест:
– Силой, что дарует моя вера, снимаю с тебя оковы, наложенные отцом Эллери, и отпускаю тебя! Отныне вольна идти ты куда угодно, чтобы нести миру то, чем обладаешь…. amen!
Лань вскинула голову, передернула плечами…. Казалось, она прислушивается к чему-то внутри себя.
– Спасибо тебе, монах, – наконец выговорила она серьезно и печально. – Только запоздало твое разрешение. Я уже успела понять, что жить мне дальше незачем. И все равно спасибо – все не костер…. Что ж…. По прирожденному праву, что можно отнять у меня только с кровью….
Растар ничего не успел понять. Продолжая сжимать кристалл в левой руке, Лань вскинула правую в свет факела – и в ней блеснул длинный кинжал с позолотой на лезвии и ясно различимой магической аурой.
– ….ухожу добровольно!
В следующий миг кинжал легко и точно вонзился ей под сердце. Растар бросился к ней, уже понимая, что такие, как она, либо не решаются, либо не промахиваются, торопливо вырвал клинок и отбросил прочь…. И тогда она слабеющим движением прижала к груди, словно пытаясь остановить рвущуюся толчками кровь, левую руку с зажатым в ней и все еще звучащим кристаллом. Подобие улыбки мелькнуло на тонких губах – и голова ее тяжело ткнулась в солому.
– Зачем ты так, Владычица Песен? – как во сне, прошептал Растар, вглядываясь в угасающие черты изможденного лица.
И тут…. И тут он увидел, как мертвая уже рука разжалась – но никакого кристалла в ней больше не было. Ало-золотое сияние разгорелось между разжатых пальцев, растеклось по руке, живым огнем охватило кровь, вытекшую из сердца, и на глазах затянуло рану, а затем безудержно хлынуло во все стороны, одевая тело Лани огненным саваном….
– Sanctus Deus! – выдохнул Растар, отшатываясь к стене кельи и наконец-то осознав, ЧТО сейчас творилось на его глазах!
* * *
"Подарю я тепло своих рук не Ему – воску цвета огня с затаенной надеждой: а вдруг Он услышит меня? Подарю я дыханья тепло не Ему, а кристаллу в руках: все, чем был для меня Он – прошло, и в ладонях лишь прах…. Подарю я три тысячи слов не Ему, а тому, кто прочтет, чтоб не жил за пределами снов тот, чьи волосы – мед.
Подарю я свое естество не Ему, а тому, кто любим. Минет ночь, и придет Рождество…. Бог мой, слышишь? Будь с Ним!"
* * *
Стемнело. Со стороны "Рогатого орла" доносился нестройный гул голосов: сегодня попойка была какой-то нетипично шумной.
Чуть в отдалении, на уже знакомой каменной скамье под тополями сидели две женщины. На одной был крестьянский наряд с подолом, расшитым травами. Другая, лет сорока, наглухо затянутая в черное платье, прятала волосы под накидкой из черного же гипюра.
– Так когда он от вас ушел, Адалена? – повторила Лиула свой вопрос в сотый, наверное, раз за сегодняшний день.
– Да говорю же тебе, Льюланна – как только начало светать.
Ушел, как всегда, довольный, свистел, что твой соловей. Так что если с ним что-то стряслось, то скорее всего, по дороге от нас.
В кабаке-то утром тишь да гладь….
Как и предсказывал Гинтабар, Лиула хватилась его еще утром, но лишь к полудню догадалась кинуться в дом рыцаря делле Вальдиад. Там она выяснила, что ночь менестрель провел, как обычно, и ушел, как водится, на рассвете, а заодно до смерти перепугала Дину Вальдиад. Та уже готова была броситься вместе с Лиула на розыски, но Адалена, ее дуэнья и компаньонка, силой загнала госпожу в комнату, заперла на ключ и отправилась с Лиула сама.
С полудня до заката две женщины носились по Олайе, но тщетно – у фонтана на площади Лилий Гинтабар так и не появился, и никто во всем городе не знал, где бы он мог быть. Лет десять назад Лиула просто заподозрила бы, что менестрель разомкнул мироздание, не взяв ее с собой. Но она давно уже не была той взбалмошной девчонкой, которая так утомляла Гинтабара. К своим двадцати девяти она успела научиться трем вещам: улыбаться, молчать, если не спрашивают, и думать, прежде чем что-то сделать. А еще она успела понять характер Гинтабара в достаточной мере, чтобы ни на минуту не заподозрить его в предательстве.
– Ладно, – Лиула тяжело вздохнула, поднимаясь со скамьи. – Пошли в трактир. Там сейчас пьянка в самом разгаре, может, хоть кто-нибудь знает хоть что-нибудь.
Не успели они перешагнуть порог трактира, как на них обрушилось:
– Как, госпожа Адалена, вы – здесь, в сем злачном месте?
– Добрый вечер, отец Гилеспий, – Адалена церемонно склонила голову перед монахом-квентинцем, их с Диной духовником. – А что здесь делаете вы? Или в устав Ордена святого Квентина внесены какие-то изменения?
– Да какие, к черту, изменения! – Отец Гилеспий, энергичный толстяк одних лет с Адаленой, взмахнул рукой, едва не задев Лиула по носу. – Просто сегодня у нас в приюте такое произошло, что сейчас все квентинцы по всей Олайе либо грехи замаливают, либо пьянствуют.
– И что же у вас случилось? – Вопрос Адалены явно был лишним – отцу Гилеспию и без него не терпелось поделиться потрясающей новостью с еще одним слушателем.
– Столичный отец-инквизитор с утра экзорцизм затеял, да какой-то странный: взялся некого доброго дьявола изгонять, и не из кого-нибудь, а из менестреля Хено…. (Услышав олайское имя Гинтабара, Лиула так вся и напряглась.) Ну вот, лежит себе менестрель головой к алтарю, а столичный инквизитор вокруг него кадильницей машет да приговаривает "vade retro". А как договорил, – отец Гилеспий торопливо перекрестился, – тут поднялся красный туман, да менестреля совсем и скрыл. А рассеялся, видим – лежит в кругу совсем другой человек. То есть мы подумали, что человек, а инквизитор тот побледнел и крестом замахнулся: сгинь, мол, нелюдь! Баба это оказалась, да к тому же еще и киари! И вроде бы обличье этого менестреля на нее каким-то чародейством неслыханным наложили. Мы, конечно, перепугались, да и кто, скажите, от такого не перепугался бы? В общем, сидит эта киарья в подземной келье, а инквизиторы, наш с приезжим, головы ломают: как ее допрашивать, если она ничего не боится и боли не чувствует? А нас всех отец приор отпустил, говорит – не для слабых сие зрелище, так что молитесь усердно об избавлении от соблазна…. Да только молиться из наших едва ли треть будет, а остальные все больше по кабакам….
– Да…. – только и смогла выговорить Адалена по окончании монолога отца Гилеспия. – Слава Пречистой Деве, что я Дину на ключ в комнате закрыла. И не дай Бог вы, преподобный отче, хоть когда-нибудь ей это расскажете…. – в этот момент она ощутила, что ее дергают за рукав.
– Адалена, – сквозь зубы проговорила бледная как мел Лиула, – ступайте домой, а я побегу в квентинский приют. И, в самом деле, ничего пока Дине не говорите. Не знаю уж, сколько правды в словах этого монаха, но, кажется, в самом деле случилось что-то страшное….
….Во всяком случае, в одном отец Гилеспий не погрешил против истины: квентинский приют казался вымершим. Только у ворот торчал обычный сторож в серо-красном. Лиула даже не пришлось особенно ломиться в ворота, требуя главного инквизитора Олайи – ее быстро и без особых формальностей провели в кабинет Растара.
Однако самого Растара в кабинете не оказалось. Брат Теверин же, которого Лиула месяц назад избавила от камня в почке, лишь подтвердил все услышанное от отца Гилеспия с новыми подробностями. И прибавил, что сейчас Растар как раз допрашивает помянутую киарью, так что если Лиула столь нуждается в нем, то пусть сидит и ждет.
Ничего другого не оставалось. Но Лиула не могла сидеть спокойно на одном месте, выскочила в коридор, нервно прошлась по нему туда и назад…. и вдруг застыла: приглушенный толщей камня, до нее ясно долетел голос Гинтабара! И не просто голос, но хорошо знакомая ей песня!
– Брат Теверин! – воскликнула она, снова врываясь в кабинет. – Зачем вы сказали мне неправду?!
– Какую неправду? – растерянно переспросил секретарь.
Вместо ответа Лиула выдернула его в коридор – и тогда брат Теверин тоже услышал:
Свист ветра, кони на дыбы,
Связали руки – и на дыбу!
Зов скрипки или зов трубы -
И невозможно сделать выбор….
– Это его голос! – Лиула выглядела так, что, казалось, способна в одиночку взять любую крепость. Во всяком случае, попыталась бы это сделать – и секретарь тоже это понял.
– Я должна быть с ним! Можете пытать, можете на костер отправить – но только вместе с ним! Где эти ваши грешные кельи?
– Вниз по левой лестнице, – машинально указал брат Теверин. В следующую секунду Лиула, будучи женщиной крупной и сильной, буквально отшвырнула его с дороги, ринувшись в указанном направлении.
* * *
Голос менестреля умолк, как обрезанный ножом. Ало-золотое сияние уже выстроило защитный кокон над вмятым в солому телом, и Растар знал, что увидит, когда оно начнет гаснуть.
И тут за его спиной заскрипела дверь.
– О мать моя, что это?!!
На пороге кельи, вцепившись в дверной косяк, застыла знахарка Льюланна. Зрачки ее расширились так, что не видать было радужки.
– Скажите мне, что это?! Что тут происходит?!
– Смотри сама, – выдавил из себя Растар.
На этот раз сияние разгоралось долго, а померкло почти сразу. Только что метались алые и золотые сполохи – и нет их, а на соломе, с рукой, прижатой к груди, лежал менестрель Хено.
Глаза его были закрыты, но лицо странно напряжено, не позволяя поверить, что он всего лишь спит. И….
Возгласы изумления одновременно вырвались у Лиула и Растара. У Лиула – потому что она разглядела, во что одет Гинтабар. Снова золотое с коричневым, но на этот раз по изысканнейшей кастельской моде. Искусно расшитый камзол, узкие штаны-чулки, золотая пряжка на берете, почти скатившемся с головы…. И плащ, примятый телом, но все же видно, что не зеленый и не черный, а роскошный темно-лиловый, атласный, с тонкой алой каймой.
Растар же совсем не обратил на это внимания, ибо впервые за всю жизнь его зрение души включилось само собой. Теперь у менестреля была одна аура – но столь ослепительно яркая, что, по прикидкам Растара, была немыслима даже у святого – разве что у огненного ангела, кого-нибудь вроде архистратига Михаила!
Казалось, ало-золотой отсвет – а цвет ауры был именно таков – навек задержался вокруг головы Хено, обличая его непохожесть на остальных людей….
….Знание нахлынуло, как река, и на миг он даже растерялся – но лишь на какой-то миг. А потом все срослось, улеглось и выстроилось в ослепительно ясную картину. Он знал, кто такая Ланнад, знал, что она сделала с ним, знал, что оба раза это было практически невозможно, ибо требовало сочетания трех условий: выщербленного кристалла, капли крови, попавшей на щербинку, и экстатического состояния оживившей кристалл…. Знал – и в конечном счете даже чувствовал за это благодарность, ибо она сделала его большим, чем он был, оставив ему в наследство все, что могла сама. Но при этом он все-таки сумел остаться самим собой, и в этом была только его заслуга – заслуга тех двенадцати лет, что пролегли между Сарнаком и Олайей.
А сквозь блистательную картину солнечным лучом прорезалось главное знание: ИМЯ. Его Истинное Имя, которое он сознавал сейчас так же ясно, как если бы снова стоял в Кругу Света. И имя это было хаанарским, и вместе с именем вернулись способности, да что там вернулись – тысячекратно усилились. Для него больше не существовало непрямых дорог, достаточно было сделать шаг – и миры послушно распахнулись бы перед ним.
Он открыл глаза и ничуть не удивился, увидев перед собой Лиула и Растара с одинаково искаженными лицами. Естественно – зрелище не для слабых нервов.
– Кто ты? – слетело с губ Растара. – Кто ты, мой господин?
Он никак не среагировал на обращение, поскольку и в самом деле сейчас ощущал себя чем-то большим, чем обычный человек.
– Огонь, – ответил он, все еще пьянея от ощущения ослепительного знания и сияющей полноты. – Тах-Серраис, Тот, кто служит Истине.