Возвращаясь из школы, Эберт упал в ручей, где вымок до нитки и испачкал одежду тиной и песком. Он побоялся попадаться на глаза матери в таком виде, отлично помня, как буквально на днях она отчитывала его за то, что он умудрился углем измарать выходную рубашку. Вместо того, чтобы бежать в теплый дом и обо всем честно рассказать, Эберт расположился за коровником, ожидая, пока его аккуратно расстеленные на соломе вещи не высохнут.
Это было в конце сентября, а к первому числу следующего месяца Эберта не стало. Несмотря на то, что простуду заметили сразу, она все-таки успела перейти в воспаление легких, так и сведшее маленького Келлера в могилу.
Умирая, он все плакал и просил родителей не ругать его за промокшую одежду.
- О чем ты думаешь? - притихшим голосом спросила Эльза, приподнимая голову.
Не желая тревожить ее упоминанием об умершем ребенке, Хорст вынужденно солгал:
- О тебе, красавица моя.
Эльза села перед мужем ровно, смахнула слезы, а затем вновь взяла Хорста за руки со словами:
- Мне следует тебе кое в чем признаться.
Она помедлила, не зная, с чего и как нужно начать эту трудную исповедь. Эльза опасалась не столько самого признания, сколько возможной реакции Хорста на рассказ о мужчине в золотой маске, о том, что они отнюдь неслучайно отправились в Зеенвиц, и это именно по воле незнакомца из снов они были вынуждены остановиться на постоялом дворе старика Вернена.
- Не в чем тебе признаваться, любимая, - внезапно огорошил супругу Хорст. - Мне давно все известно.
- Правда? - оторопело застыла Эльза.
- Конечно, известно. Острота моего зрения оставляет желать лучшего, особенно в сумерках, но я все еще довольно наблюдателен и точно не ополоумел. Милая моя, я даже боюсь представить себе, какие по силе страдания выпали на твою долю. Мне прекрасно видно, что твое состояние ухудшается, болезнь развивается, и ты с трудом выносишь боль. Это очень заметно, и я отлично понимаю причины твоего желания скрыть от меня правду. Не подумай, будто я осмелюсь ругать тебя за такой поступок, в конце концов, если бы мне пришлось оказаться на твоем месте, поверь, я сделал бы то же самое. Милая Эльза, будь уверена, к утру погода вернется в прежнее русло, изменится к лучшему, и мы сразу же двинемся в Зеенвиц. Не сомневайся, молодой доктор поможет тебе обязательно. Не может не помочь.
Эльза сидела, боясь пошевелиться, чтобы ненароком не перебить Хорста. Так просто все у него складывалось после того, как отвар лишил его памяти о затмении, случившемся в трактирном зале, о странных свечах и прочем. И женщина решила, что пусть пока так оно и будет. Пожалуй, незачем разрушать представления мужа о происходящем в трактире.
Словно камень упал с плеч Эльзы, но все невысказанное огнем пекло в ее груди, и она решилась подробнее рассказать о своем сне.
- Мне снилось, как, ломая ветки, я продираюсь сквозь вечерний лес, ничего даже близко не узнавая вокруг себя. На плече висела сумка, и мне было известно, что в ней лежал травяной сбор, который бы лишил меня неких сложных проблем. Выйдя из леса, я столкнулась с мерзкой старухой, которая подошла ко мне вплотную, осклабилась беззубым ртом и заговорщицки шепнула, что я беременна. Отскочив от нее, я посмотрела на себя внимательно и не обнаружила никаких признаков беременности, хотя откуда-то точно знала - старая ведьма права.
Там, во сне, я действительно ждала ребенка и... Хорст, умоляю, только пойми меня верно, - Эльза запнулась, перевела дух и заглянула в глаза мужа. - Во сне я не хотела это дитя.
- Ну-ну, - поспешил успокоить Хорст. - Это лишь сон, и тебе не стоит связывать его с нашим мальчиком.
- Спасибо, милый. Дальнейшее я помню довольно смутно и урывками. Хорст, мне снилось, будто начались роды, прямо посреди осеннего поля, под проливным дождем, и я увидела этого ребенка, то есть то существо, которое во сне я считала новорожденным ребенком.
Глава восемнадцатая
- Родившееся существо можно было назвать кем угодно, но только не человеком! - закончил Николаус, которого все слушали так внимательно, что низко склонились к столу и ловили каждое слово.
Первым из ступора вышел Пауль, откинувшийся на спинку стула и с легким укором сказавший:
- При всем уважении, Николаус, но вы поступили не совсем корректно, изложив нам сон Эльзы Келлер. Все-таки это настолько личное. Окажись я в вашем положении, то ни в коем случае не стал даже слушать, не то что кому-то передавать услышанное.
Виллем, обдумав фразу нотариуса, кивнул, а вот Михаэль Бреверн заметил:
- Подождите, Пауль. Николаус молод, но, полагаю, у него достаточно представлений о приличиях. Наверное, Николаус сделал какие-то умозаключения из услышанного, если рассказывает нам сон фрау Келлер.
- Я с вами согласен, Пауль, - ответил молодой фон Граусбург. - При других обстоятельствах мой поступок следовало бы расценить как бестактный, однако мой рассказ и впрямь важен для понимания разыгравшихся вокруг нас событий.
- Тогда попробуйте объяснить эту самую важность, - настаивал Рейхенштейн, не сдавая позиций. - Мне и самому привиделся кошмар, но что он может...
- Многое может, Пауль, - подскочил Николаус. - Я уверен, что на многое наши глаза откроются. На самом деле сон Эльзы Келлер - реальная история, которую я слышал давным-давно.
Пауль пожал плечами:
- - Эльза тоже могла ее слышать. Она даже могла узнать ее от того же человека, что и вы, Николаус. Все объяснимо. Ничего странного, ничего удивительного. Разве никому из нас не снились вещи, о которых мы раньше читали в книгах или слышали?
- О да. Когда мне в детстве прочитали отдельные места из Книги Самуила, я несколько ночей подряд сражался с Голиафом, - повеселел Виллем. - То есть как сражался? Голиаф со мной сражался, а я пытался от него убежать.
Приглаживая свои редкие усики, потом вновь взлохмачивая их, Николаус молчал, гадая, как бы изложить свои доводы более понятно, но к какому-либо решению так и не пришел. Ему было трудно растолковать собравшимся свои выводы, не описав для начала то, на чем они были основаны. И юноша предложил:
- Давайте договоримся: я просто расскажу историю о давно умершей девушке, после чего выдам вам свое умозаключение.
- Сдается мне, нам так и не удастся избежать вашего рассказа, - коротко хохотнул Рейхенштейн. - Лично я не стану возражать, если вы, Николаус, не будете забывать о благопристойности.
Никаких возражений не последовало, и все мужчины уставились на фон Граусбурга выжидающе.
Он начал:
- Некогда в Саксонии жила прекрасная и наивная девушка, чье имя стерлось из памяти обитателей тех мест. Ее отцу принадлежал большой участок плодороднейшей земли, позволявший семье жить в достатке. Многие хотели завести с ними дружеские отношения или даже породниться, и зажиточность семейства не играла здесь ключевой роли. Среди соседей эта семья имела вес и уважение в первую очередь из-за честности, порядочности и неутомимого трудолюбия, а старшие отличались еще и глубокой религиозностью. Но последняя их черта периодически переходила за рамки простой набожности, превращая и мужчин, и женщин в черствых поборников морали.
Как иногда бывает, ребенок, воспитанный без примеров зла и непристойности перед глазами, огражденный, подобно цветку в оранжерее, от неприятностей реального мира, вырастает излишне простодушным, доверчивым, совершенно неподготовленным к козням, подстерегающим на каждом шагу. И наша несчастная девушка выросла именно такой.
Год, в котором произошла трагедия, выдался урожайным, и глава семейства нанял работников, чего обычно не делал, обходясь собственными силами. Среди работников был парень, ровесник нашей героини. Они приглянулись друг другу, а в сердце юной красавицы впервые в жизни вспыхнули взрослые чувства. И, между нами говоря, это романтическое чувство принесло с собой другое, не столь возвышенное - желание близости, не ограничивающейся невинными поцелуями в укромном уголке.
Молодой человек оказывал девушке знаки внимания, которые та с радостью принимала, но преследовал он вполне заурядную цель: получить запретное, сорвать выросший в теплице бутон. Впрочем, в этом девушка оставалась непреклонной и всякий раз отвечала решительным отказом на настойчивые попытки парня добиться своего.
Так бы все и оставалось довольно невинным, если бы не добрые намерения, обернувшиеся во зло. Как-то отец застал парочку целующейся и, не желая, чтобы это заходило в область недозволенного, примерно наказал дочь и пригрозил работнику, что основательно проучит его и выставит вон без расчета.
Отец не оскорблял девушку, не допустил в ее адрес обидной брани, всего лишь выпорол вожжами. С той минуты ею без остатка овладел гнев. Гнев и желание отомстить отцу тем способом, который чудился девушке единственным доступным. На тот момент ей нравилась ее задумка.
Теперь уже пришлось добиваться согласия молодого человека, которого отнюдь не прельщала перспектива остаться без работы и оплаты - пожалуй, самое меньшее, что ему грозило. Однако девушка добилась согласия, и на ее беду все случилось.
Связь длилась не один день, и они безоглядно наслаждались друг другом, получая дополнительное удовольствие от осознания того, с какой легкостью могут нарушать правила. В своем грехе глупая девушка видела наказание для отца, но если бы она тогда догадывалась, как сильно ошибается.
Закончилась уборка урожая, и парень исчез, испарился, не сказав и пары прощальных слов обманутой любовнице. Та же быстро поняла, что ждет ребенка. И для бедной девушки рухнул весь мир.
Никому не открывшись, она полностью ушла в себя, наконец осознав глубину своего падения и свалившееся на нее горе. Прекрасно зная нравы своих родных с их чрезмерным религиозным рвением, несчастная скрывала признаки беременности, туго затягивая втайне сшитый пояс, берясь за самую тяжелую работу и все чаще небрежно причитая, что полнеет. Любыми приемами она пыталась избежать разоблачения, опасаясь стать изгоем в семье, нежеланным ее членом, которого рано или поздно прогонят прочь. Но бесконечно так продолжаться не могло.
Неизвестно, кто мог подсказать девушке старинный рецепт избавления от ребенка, и неясно, как она рассчитывала совершить задуманное в одиночку. Скорее всего надеялась, что стоит ей сделать решающий шаг, и родным не останется ничего другого, кроме как смягчить свои сердца, помочь дочери и скрыть все от посторонних.
Ближе к середине осени девушка отправилась в лес, в самую мрачную и дикую его часть, где не без труда собрала необходимые ингредиенты для особого настоя. Уже возвращаясь домой, она столкнулась с тощей старухой, одетой в обветшалые лохмотья, едва державшиеся на ее костях.
- Ты уже придумала имя для своего мальчика? - ни с того ни с сего проскрипела старуха, будто треснувшее дерево на ветру. - Наверное, назовешь в честь его сбежавшего папаши?
Девушка оторопело смотрела на ведьму, пытаясь отыскать разумное объяснение ее осведомленности, а та потянула носом воздух, косясь на холщевую сумку.
- В твоей суме я чую ядовитые грибы, коренья и черный мох, что растут только в заповедной части леса. Если все это высушить, перетереть в пыль и настоять на вине, то... - старуха ухмыльнулась, ощерив редкие гнилые зубы. - Хм, так тебе, похоже, не нужен малыш, и ты надумала избавиться от него?
- Проваливай! Сгинь!
Развернувшись, девушка со всех ног бросилась бежать, но ведьма крикнула вослед:
- Стой!
И повинуясь чужой воле, девушка остановилась недвижимо. Замерев от ужаса, не смея посмотреть назад, она слушала, как шаркает ногами приближавшаяся колдунья.
Обойдя девушку и почмокав губами, старуха попросила:
- Не бойся, милое дитя. Я так долго живу вдалеке от людей, что забыла, каким должно быть доброе общение. Пожалуйста, выслушай меня.
От внимания глупышки не ускользнуло, как изменилось лицо старухи, став мягче и приветливее, да и глаза пожилой женщины засияли добротой и заботой. Говорила она с теплотой и искренним переживанием за судьбу, вроде бы, совершенно незнакомого человека.
- Ты затеяла нехорошее. Убить еще нерожденного ребенка такой большой грех, что ты никогда не вымолишь прощения. Никакими праведными делами, никакими молитвами. По сравнению с теми бедами, что ожидают тебя впереди, если ты решишься осуществить задуманное, твои сегодняшние горести - ничто. А кроме того, вытравить плод не так-то просто. Приготовить и выпить настой - вовсе не самое главное. Без посторонней помощи тебе не обойтись. Иначе истечешь кровью и умрешь.
- Ничего другого мне не остается, - слабо запротестовала несчастная.
- Не говори так, - утешала старуха. - В моих силах забрать малыша, не лишая жизни ни его, ни тебя. Плод уже достаточно созрел, и если ты разрешишь его взять, он будет мне любимым сыночком.
- Мне без разницы, кем он тебе будет, но если это действительно в твоей власти, то помоги мне, - поспешила ответить девушка, как будто не придавая своим словам значения, не видя в них вреда и не думая о последствиях.
- Тебе достаточно сказать, что отдаешь мне ребенка. Все остальное я сделаю сама.
- Изволь, - кивнула девушка. - Ребенок твой. Можешь забирать его, когда угодно.
Тотчас лицо старухи вновь изменилось, но на этот раз его черты стали резкими и отвратительными. Грубо расхохотавшись, ведьма принялась танцевать вокруг вмиг охваченной страхом девушки, двигаясь так несуразно, словно ее кости, обтянутые пергаментной кожей, болтались соединенные нитками. Затем она отступила, как-то вся сжалась и пропала, растворившись в воздухе. Остался лишь ее рокочущий несмолкаемый хохот, который преследовал убегающую девушку до тех пор, пока она не оказалась в пустом поле неподалеку от родного очага.
Чтобы чуть перевести дух, девушка замедлила бег и тут же сложилась пополам от боли, буквально разрывавшей ее чрево. Громыхнуло в сером небе, и хлынул ливень.
Девушка каталась по земле в немыслимых муках, которые казались ей предсмертной агонией. Она извивалась, корчилась, дергалась в конвульсиях и кричала, кричала, кричала, захлебываясь хрипом. Может, сам дьявол не позволял ей потерять сознание, вынуждая переносить поистине адскую боль.
Она разродилась прямо там, в поле. Вяло шевелящийся комочек плоти, не издавая ни единого звука ни при рождении, ни после, шмякнулся в грязь, перемешанную с кровью его матери.
Мало-помалу боль отхлынула, но только для того, чтобы уступить место трепету и ужасу, явившимся, когда новорожденный стал карабкаться наверх и очень скоро очутился на животе девушки. Он подполз к материнской груди, разорвал одежду и припал к соскам, в которых все равно не было ни капли молока. И он принялся высасывать кровь.
Девушка не сразу нашла сил приподняться. На ней сидело мерзкое осклизлое существо, чьи маленькие остроконечные уши, рожками торчали у самой макушки. Поросячьи глазки звереныша бегали из стороны в сторону, а он не отрывался от груди, продолжая насыщаться кровью с явным наслаждением. Заглянув в лицо матери, он приподнял верхнюю губу, демонстрируя свои мелкие зубки, ровные, белые и острые, как лезвие. Он рыгнул и помахал трехпалой лапой, на которой сквозь слипшуюся шерсть проступили коготки.
До наступления ночи девушку нашли и отнесли домой. Она была без сознания довольно долго, потом столько же металась в бреду. Всего однажды она пришла в чувства и, рассказав обо всем, умерла.
- Занятно, - похвалил Пауль с ехидцей, стоило Николаусу замолчать.
- Это не все.
- Простите, - осекся нотариус, округлив глаза.
- Занятна не только история. Я вспомнил ее, стоило Эльзе Келлер заговорить о своем видении. Однако обстоятельства, при которых этот случай стал мне известен, всплыл в моей памяти одновременно с тем, как Михаэль назвал настоящее имя мошенника Нави. Так вот, господа, десять лет тому назад отец взял меня в Саксонию, где в одном крупном городе его старинный приятель служил казначеем. Поездка была сложной, но увлекательной, а встреча теплой и радушной. Вечером мужчины крепко выпили, и друг моего отца рассказал историю о несчастной трижды обманутой девушке. Так вот, господа, - вздохнул Николаус после паузы. - Готов поклясться на Библии, я никогда в жизни не бывал в Саксонии, и у моего отца нет и никогда не было приятеля-казначея в тех землях.
Виллем открыл рот и удивленно охнул:
- Тогда откуда...
- Вот тут и должна выстрелить моя версия происходящего, согласно которой, мы шестеро как-то умудрились обменяться своими воспоминаниями. И среди нас должен быть человек, который побывав в Саксонии десять лет тому назад, слышал рассказанную мной историю.
- Вы назвали девушку трижды обманутой? - послышалось с лестницы.
Мужчины резко обернулись, а Николаус, увидев спросившего, вскочил и принялся торопливо и путано извиняться. На лестнице, поддерживаемая Хорстом, стояла Эльза Келлер.
- Вам не в чем извиняться. Вы ничем меня не задели. Прекратите, - улыбнулась женщина, когда Николаус стал путаться еще больше, и размотать клубок из его слов стало совсем невозможно. - Лучше ответьте, почему трижды обманутая? Ведь ее обманули любовник и ведьма, то есть двое.
Николаус продолжал смущаться, и ответить пришлось Михаэлю Бреверну:
- В первую очередь глупая девушка сама себя обманула.
- А-а, - протянула Эльза. - Николаус, я правильно поняла, что согласно вашей версии воспоминания о поездке в Саксонию, городском казначее, которые непонятно как появились у вас, должны принадлежать кому-то из нас?
- Верно.
- Ничего подобного у меня не бывало, - ответил Бреверн.
- У меня и подавно, - добавил Пауль.
Все отрицательно закачали головами.
- Извините, Николаус, ваша версия не выстрелила, - проговорил Хорст.
- Однако не отчаивайтесь, - поспешил успокоить юношу Рейхенштейн. - Да, никого из нас ничто не связывает с Саксонией, но одной версией стало меньше, а это уже кое-что.
- Это, конечно, не относится к сути дела, - сказал Эльза, присаживаясь за стол, - но вообще-то мой отец родом из Саксонии. Поссорившись с семьей, он задолго до моего рождения вынужденно перебрался в герцогство Мекленбургское, о чем никогда не сожалел. Поведанная вами история именно та, что я видела во сне, и заверяю вас, я слышу ее впервые.
- Все мы видели сны в этом чертовом трактире, - задумчиво произнес Михаэль. - И они что-то несут в себе. Определенно. Что-то, чего мы пока не понимаем.
- Так давайте поделимся ими, если никто не против, - предложил Хорст. - Если желаете, начните с меня.
- Не буду возражать при условии, что в видениях, которые каждый из нас переживал, нет бесстыдства, - кивнул Пауль. - После Хорста могу продолжить я.
Все согласились, и мельник во всех доступных ему подробностях описал свой сон о чужом городке, матери у окна и призраке. Когда он закончил, жена пихнула его в бок.
- Только не говори мне, что не знаешь эту легенду о грешном расхитителе могил.
- Клянусь, никогда прежде не слышал, - запротестовал Хорст.
- Ну, может быть, кто-то из подружек рассказал мне ее в юности? - пожала плечами Эльза.
- Не томите, фрау Келлер, - взмолился Виллем.
- Хорошо. Я начинаю.
Глава девятнадцатая