Он решительно поставил так и не откупоренную бутылку вина на полку и закрыл дверцы шкафа, после чего вернулся к лавке и набросил на себя шаль, которую Эльза подложила ему под голову. В голове по-прежнему шумело, взгляд не мог преодолеть колыхавшуюся муть. Запах любимой женщины, исходивший от шали, успокаивал, баюкал, потихоньку замедлял ход мыслей.
- По-моему, мне снилось лето, - успел проговорить Хорст перед тем, как вновь провалиться в сон и перенестись куда-то, где было тепло и спокойно.
Он открыл глаза, точно зная, что мир вокруг него есть ни что иное, как видение, путаное и головоломное. Без какого-либо удивления мельник обнаружил себя стоящим на ногах в крохотном переулке явно чужого города. Неровная линия теснившихся, едва ли не наползавших друг на друга домов заканчивалась унылой лачугой, в единственном окне которой мерцал огонек.
Была тихая летняя ночь, и в этом темном проулке Хорст каким-то непостижимым образом догадывался, что расположенная к востоку центральная площадь городка с недостроенной церковью сейчас залита светом полной Луны. Он ничего не узнавал, просто не мог узнать, ведь никогда прежде здесь не бывал. Прекрасно отдавая себе отчет, что находится внутри сновидения, Хорст поражался отсутствию хотя бы малейших признаков иллюзорности окружающего мира. Нет, все вокруг было удивительно реальным, а сердце подсказывало, что город не просто знаком Хорсту. Это была его родина, где покосившаяся лачуга - его дом, его милая колыбель, давно оставленная и забытая им.
Хорст отошел к ближайшему дому, спиной оперся о стену и отчетливо почувствовал каждый стык каменных блоков, каждый их выступ, каждую щербинку. Тотчас в окне лачуги качнулся свет - кто-то невидимый пронес через комнатку свечу. Не имея возможности разглядеть этого человека, Хорст отчего-то ясно представил себе образ матери, которой абсолютно нечего было делать в чужом доме, стоявшем на окраине чужого города.
Он это прекрасно понимал, однако отчетливо рассмотрел маму, на считанные секунды выглянувшую в окно. Никаких сомнений не осталось: эта женщина была его матерью, и в столь поздний час она не спала, ожидая своего милого сына.
По щеке Хорста побежали тонкие ручейки горячих слез. Испытывая острое желание сорваться, вбежать в убогую развалюху и скорее обнять матушку, Хорст в то же время был парализован ужасом, ведь в мире за этим чудовищным сном его мать умерла четыре года назад.
От промчавшегося прохладного ветерка, который принес с собой запах затхлости и плесени, Хорст поморщился, и все его тело нервно передернуло. Он уже был готов поспешить к матери, как под ногами загудело, мостовая мелко и часто завибрировала, а складывавшие ее камни местами довольно высоко приподнялись.
Из щелей лениво заструился сизый дым, имевший тяжелый дух, перехватывавший дыхание. Он свился в подобие полупрозрачной змеи, которая ползла к Хорсту. Когда тот не совладал с собой и бросился было бежать, дым фонтаном выстрелил вверх, перехватил жертву за грудь, туго стянув руки, и опрокинул навзничь. Обдав зловонием могилы, нечто приблизилось к лицу Хорста, и он застонал, увидев перед собой призрака. Его безобразный лик был перекошен: вся левая сторона вдавлена внутрь, одна глазница пустовала и была разворочена до виска, а разрубленная нижняя губа лохмотьями висела на подбородке.
- Ты должен нам еще пять жизней, - грозно просипел призрак.
Хорст попытался набрать в легкие немного воздуха для вздоха или, скорее, для крика, но немедленно услышал душераздирающий визг. Он узнал его. Это звала на помощь его любимая Эльза.
Глава шестнадцатая
Измученный острыми впечатлениями и переживаниями, навалившимися на него за весь этот бурный день, Пауль Рейхенштейн заснул, стоило приложить голову к подушке. И сон его был очень беспокойным.
В горячем поту нотариус метался по кровати, будто его било в сильном приступе лихорадки. Он непрерывно постанывал, страдая от неясных образов, рождавшихся во сне, то и дело взбрыкивал ногами, хватался за воздух и отбивался, как если бы убегал и боролся с пригрезившимися противниками, набросившимися с дурными намерениями.
Это продолжалось достаточно долго, пока Пауль не зашептал охранительную молитву, услышанную им в далеком детстве и непонятно как всплывшую в памяти именно сейчас, да еще и во сне.
И беспокойство постепенно сходило на нет, липкий пот по телу уже высыхал, превращаясь на морщинистом лице в неприятную тонкую пленку, когда из соседней комнаты, занятой Эльзой Келлер, раздались душераздирающие вопли, переходившие то в вой, то в сдавленное всхлипывание.
Пауль Рейхенштейн проснулся так стремительно, как будто его резким рывком выдернули из полумрака на яркий свет. Нотариус не сразу вернулся к действительности, поначалу полагая, что шум ему мог и померещиться, однако топот в коридоре и окрики с первого этажа трактира растормошили, заставили подняться и выйти. Дверь соседней комнаты была распахнута настежь, около нее толпились мужчины, и только Хорст Келлер сидел на коленях у постели супруги, тщетно пытаясь ее успокоить.
Эльзу трясло, она рыдала, явно сорвавшись в истерику, и, по-видимому, даже не слышала слов мужа.
- Что случилось? - спросил Пауль у Михаэля Бреверна, стоявшего рядом и тершего виски.
- Должно быть, кошмар, - ответил Михаэль. - Мне тоже приснился какой-то бред. Короткий запутанный сон, но ощущение такое, будто я целую жизнь прожил.
Николаус резко обернулся со словами:
- И у меня то же самое.
Пауль и Михаэль тут же заметили свежие ссадины на лице юноши.
- А с вами-то что приключилось? - поинтересовался Михаэль, как-то подозрительно покосившись на Виллема.
- Похоже, потерял сознание от усталости. Рухнул, как подкошенный, прямо на пол, - отмахнулся Николаус. - Но толком этого не помню. Кстати, господин Бреверн, Виллем рассказал мне кое-что, связанное с историей господина нотариуса, и мне бы хотелось с вами этим поделиться.
- Конечно, - ответил Михаэль. - Давайте спустимся в зал.
- Да, господа, - обратился Хорст ко всем мужчинам, - не могли бы вы оставить меня наедине с женой?
Коротко, но основательно Николаус изложил Бреверну суть рассказа, поведанного Виллемом, когда они остановились у лестницы, обозревая пустой трактирный зал, словно пытались в нем что-то найти.
- Друг мой, - заинтригованно спросил Михаэль, обращаясь к молодому фон Граусбургу. - Вы пришли к каким-то выводам в связи с этой историей?
- Нет, к сожалению, - сокрушенно развел руками Николаус. - Никаких выводов. Ничего толкового на ум не идет.
- Господа, - вмешался Пауль, - если бы я знал, что ваше обсуждение трагедии моего рода настолько затянется и затянет вас всех, включая теперь и Виллема, то подумал бы трижды, прежде чем делиться своими воспоминаниями. Почему они кажутся вам столь важным? С чего?
- Ну-у, - протянул Николаус. - Мне почему-то видится в ней некий сложный в применении ключ к тайнам происходящего с нами. Или вы, Пауль, уже запамятовали о карете в сарае, которая одновременно и ваша, и не ваша? Разве вам не хотелось бы узнать, что на самом деле происходит?
- Я уверен, что раскрытие такого рода загадок мне не по зубам. Да и к чему искать ответы, если даже сами вопросы пугают до смерти? - спросил Пауль. - Так можно докопаться и до дьявола, и разве станет от этого легче?
Николаус спорить не стал, хотя и думал, что при других обстоятельствах непременно кинулся бы переубеждать нотариуса. Он обратился к Виллему, зажигавшему свечи в зале:
- А вы так и не вспомнили настоящего имени Нави? Может быть, Пауль чем-то сможет помочь?
Бродяга-писарь отрицательно покачал головой и продолжил обходить зал, расставляя свечи на каждом столе, от чего уже скоро в помещении не оставалось ни одного темного уголка.
- О, Виллем, - посоветовал Пауль, - и не мучайте себя воспоминаниями. Мне стоило большого труда заставить себя забыть имя этого гнусного проходимца.
Михаэль Бреверн остановился, как вкопанный. Прикрывая веки и потирая переносицу, он прислонился к перилам, чтобы не упасть. С усилием, но так, чтобы Виллем мог отчетливо слышать его, купец проговорил:
- Настоящее имя Нави Влодзимеж Качмарек.
Виллем едва не упал, от неожиданности запнувшись за ножку стола, мимо которого проходил.
- Вы абсолютно правы, - удивился он. - Именно так его и называли.
Пауль тяжело опустился на стул и печально произнес:
- Да, Влодзимеж Качмарек. Тьфу, язык можно сломать. Но, Михаэль, я апеллирую к вашим способностям делать верные логические умозаключения: как вы могли вспомнить это проклятое имя, если никогда прежде и о человеке-то таком не слышали?
- Разрази меня гром, я не имею ни малейшего понятия, откуда в моей голове эти знания! Это чьи-то чужие мысли, не мои! - Бреверн осторожно спускался вниз, часто моргая, потому что воспаленные глаза саднило, и смотреть на ожидавших его выступления было больно. - Я не знал Нави и никогда ничего о нем не слышал. Получается, что одной загадкой стало больше, и Николаус прав лишь отчасти: ключ у нас есть, но он только один, и мы все равно не имеем возможности им воспользоваться, потому что не знаем как.
Подоспевший Николаус помог Михаэлю дойти до стола, хотя купец храбрился и убеждал товарищей, что с ним все в порядке.
- Присядьте, Михаэль, а вы Виллем составьте нам компанию, - позвал юноша. - Предлагаю кое-что обсудить сообща. Когда господина Бреверна посетило неожиданное просветление, которому по идее неоткуда было взяться, у меня родилась совершенно идиотская версия происходящего.
- Ну, не спешите так, - не согласился Михаэль с грустной усмешкой. - По-настоящему идиотские версии появляются лишь в моей голове. Так и что у вас?
- Друзья, рискну предположить, что мы шестеро, встретившись здесь, каким-то непостижимым образом передали друг другу часть себя, - сказал Николаус, постучав указательным пальцем по своему лбу, - часть своих воспоминаний, даже если эти воспоминания касаются анекдотов или чего-то услышанного от других.
- Хорошо, - проговорил Михаэль. - Но это не объясняет, почему те или иные исторические события мы описываем совершенно по-разному.
- По-разному? - переспросил Пауль.
- Как знать, это ведь может объясняться чем-то другим, - ответил Михаэлю юноша и переключился на нотариуса: - Пауль, вечером вы и Келлеры уже ушли, когда мы втроем сопоставили некоторые факты из общих разговоров и пришли к мнению, что история мира, излагаемая каждым из нас, подчас выглядит как истории совершенно разных миров.
- А-а, - согласился Пауль. - Этот нелепый рассказ о завоевании турками Вены.
- Да, например, завоевание Вены.
И юноша поведал нотариусу обо всем, что было предметом разговора в трактире с момента, когда Пауль Рейхенштейн удалился в свою комнату. Закончился этот экскурс не так, как следовало ожидать: Пауль сидел за дальним столом спиной к остальным и бросал свои язвительные насмешки, даже не оборачиваясь.
- То есть вы хотите сказать, что Вессберг разрушен шведами? Вам самому-то не смешно? Нет?! А должно бы.
- Ну не так же, - уже вяло протестовал Николаус. - Это утверждение принадлежит Михаэлю, а Вессберг, известный мне, существует, и фон Граусбурги закупают там для своих лошадей, пожалуй, лучший фураж на севере. Но в Вессберге, опять же в том, что известен мне, нет католического монастыря.
- Конечно-конечно. Там университет. Вы говорили. Я помню, - отрезал Пауль и обратился к писарю: - Виллем, а чем вы меня позабавите?
- Ничем, господин Рейхенштейн. Я полностью на вашей стороне.
- Так ли? - вскинул брови Михаэль. - А как же битва не на жизнь, а на смерть между католиками и протестантами, новый виток охоты на ведьм? Виллем, неужели вы и тут согласитесь с господином нотариусом?
Было ясно, что писарю не очень хотелось отвечать, да и вообще весь спор, затеянный не к месту, не нравился ему, однако серьезный взгляд Бреверна вынудил дать ответ:
- Здесь господин Бреверн прав. Я ведь не из этих мест, Пауль, и в Мекленбургском герцогстве недавний гость, однако мне никогда прежде не доводилось слышать ни о каком новом витке охоты на ведьм. Мы ведь не испанцы какие-то! И я также не могу согласиться с вашими словами о победе католиков, несмотря на то, что готов был бы отпраздновать ее вместе с вами, поскольку сам являюсь католиком и тяжело переживаю современное религиозное разобщение. Могу подтвердить, Пауль, что на севере германских владений сохранились аббатства, и я более чем уверен, что при одном из них вы служите церковным нотариусом, но тем не менее вынужден признать, что большинство жителей северных княжеств Империи это протестанты.
На эти слова Рейхенштейн обернулся, но лишь за тем, чтобы оборонить с желчью в голосе:
- Прекратите нести вздор, Виллем. Вы падаете в моих глазах.
Гневную тираду прервал Михаэль Бреверн, направившийся к нотариусу. Он тихо сказал:
- Помните, Пауль, я был с вами непозволительно резок в начале нашего знакомства? Не повторяйте моей ошибки. Когда здравый смысл восторжествовал надо мной, я принес вам искренние извинения, при этом неприятный осадок от былого недостойного поведения так и оставил след в моем сердце.
- Не надо этих нравоучений, прошу вас, - скривился Рейхенштейн, однако по всему было видно, что сказанное Бреверном запало ему в душу.
Виллем не счел себя обиженным, но вот желание что-то доказать Паулю, объясниться взяло верх.
- Господин Рейхенштейн, по вашему выходит, что мы лжем?
- Не знаю, - коротко ответил Пауль. - Мне все равно.
- Но подумайте, пожалуйста, если мы действительно обманываем вас, то для чего? Какую цель преследуем?
- Понятия не имею. Я не читаю мыслей других людей, и то, какую цель или цели вы трое преследуете, известно только вам. Может быть, вы таким образом развлекаетесь, так сказать, коротаете время в позабытом полупустом трактире.
- Развлекаемся, сводя людей с ума, - горько рассмеялся Михаэль. - Да уж, мы такие.
Николаус фон Граусбург подхватил настрой Бреверна и добавил:
- Из разных концов Империи мы прибыли в это злосчастное место исключительно для того, чтобы позабавиться, играя на нервах господина нотариуса.
На некоторое время все умолкли, даже избегая встречаться взглядами, пока Виллем не возобновил тему, спросив:
- Господин Рейхенштейн, вы ведь не станете отрицать, что на постоялом дворе с нами творится какая-то чертовщина?
- Не стану.
- А у вас есть мнение на этот счет?
Нотариус собрался с мыслями, затем приосанился, словно готовясь прочесть доклад какому-нибудь высокому чину, и выдал, как по-писаному:
- Друзья, мы все переживаем непонятное наваждение, путающее нашу память фактами и событиями, которых не было в действительности, или же они имели место в настоящем, но не там, не так, не с теми людьми и при совершенно иных обстоятельствах.
Никто не пропустил мимо ушей того, что Пауль назвал их друзьями. Он сам, наверное, и не обратил на это внимания, а Михаэль, Николаус и Виллем в момент отбросили от себя какие-либо намеки на обиду по отношению к Рейхенштейну.
- Вот, - протянул Михаэль с улыбкой. - Это уже достаточно дельное мнение. И эту версию следует обязательно обмозговать. Пойдемте-ка за общий стол, Пауль, и прекращайте дуться.
- Да-да, идемте, - позвал Николаус. - Тем более мне есть, что вам рассказать, пока к компании не присоединились Келлеры. Я собирался начать сразу, но наш спонтанный спор спутал карты.
- А что вы намеревались рассказать? - возвращаясь к общему столу, осторожно спросил Пауль, словно от ответа зависело, будет он присаживаться или нет.
- Кое-что видится теперь доказательством моей версии о том, что мы восприняли память друг друга. Не стану ходить вокруг да около. Думаю, вы сами все сопоставите и поймете, когда я закончу. Итак, когда фрау Келлер закричала во сне и разбудила нас, я вбежал в ее комнату сразу после Хорста и краем уха услышал, что именно так сильно напугало бедную женщину. Она всхлипывала, причитала, но суть перепугавшего ее видения я уловил четко.
Глава семнадцатая
Как ни старался Хорст и к каким только ухищрениям не прибегал, жену успокоить не получалось. Ее колотило не переставая, она громко рыдала, передавая и мужу свое запредельное волнение, с которым не могла справиться самостоятельно.
Не найдя выхода в объятьях и ласковых причитаниях, Хорст крепко прижал жену к груди и смешным голосом ни с того, ни с сего затянул колыбельную, сперва путая слова и промахиваясь с мотивом, потом все увереннее и увереннее.
Он полагал, что Эльза вновь заснет, стоит ей немного успокоиться, как обыкновенно случается с долго капризничавшими детьми, но этого не произошло. Его ожидания не оправдались. Убаюканная незамысловатой песенкой Эльза довольно скоро прекратила рыдать, чуть погодя закончились всхлипывания и нервная дрожь. Лишь слезы, повисшие на густых ресницах, мелкими бусинками обрамляли темно-бирюзовые глаза красивой женщины.
Вскоре уже Эльза держала руки Хорста в своих руках, целуя их точно так же, как он совсем недавно целовал ее светлые волосы.
Хорст продолжал петь. За первой колыбельной последовала вторая, за ней - третья, потом он стал напевать простенькие мелодии без слов, поражаясь тому, как много их знает и помнит.
Детей у Келлеров не было. Своего первенца они потеряли несколько лет назад вследствие случайности, в которой каждый винил себя, не перекладывая друг на друга груз ответственности.
У Эльзы тяжело протекала беременность, а роды были очень долгими и мучительными. Повитуха, проведшая в доме Келлеров без малого сутки, несколько раз выходила к Хорсту, переживавшему и не находившему себе места. Сокрушенно она предупреждала, что ребенок может родиться с травмами. Выйдя к Хорсту в очередной раз, она печально прошептала, что нет никаких шансов помочь ребенку появиться на свет живым, и остается лишь бороться за Эльзу. Теперь уже ее жизнь находилась под угрозой.
Всю ночь безутешный Хорст провел в молитвах, а к утру его ожидала ошеломительная новость. Все сложилось как нельзя благополучно: Эльза родила крепкого мальчугана и сумела сама выкарабкаться с того света. Только несколько позже выяснилось, что Эльза больше никогда не сможет забеременеть. Она осталась бесплодной. Впрочем, поразмыслив немного, Хорст не обнаружил в этом ничего запредельно скверного, ведь многие супруги живут и вовсе бездетными, а у них есть малыш, их Эберхард, их Эберт.
Им с Эльзой вполне хватало и одного белобрысого сорванца, подчас устраивавшего такие проделки, до которых и дюжина детей постарше не додумалась бы. Но кто-то наверху, однажды внявший молитвам Хорста, решил забрать у Келлеров их маленькое счастье, когда Эберту было семь.
Придавая большое значение грамоте, Хорст определил сына в приходскую школу в таком возрасте, когда другие дети еще озорничают днями напролет, не задумываясь об учебе.