Посвящение
Выступали под Ярославлем.
- А эта миниатюра, - сказал я со сцены, - посвящается диктору Центрального Телевидения Юрию Ковеленову!
Ковеленов вел наш концерт, и игра показалась мне забавной.
И я прочел…
ПРИЛОЖЕНИЕ
ДИКТОР. Внимание! Передаем экстренное сообщение.
(Читает про себя).
Не может быть!
(Достает платок, вытирает пот со лба).
C ума сойти. Вот ужас!
ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Читай текст, гадина!
ДИКТОР. Может, не надо, на ночь-то?
Занавес.
Я прочел сценку. В публике рассмеялись. Ковеленов светски улыбнулся.
Дело было в июне 91-го…
Через пару месяцев, ровным поставленным голосом, ни разу не сбившись, он зачитывал из телевизора Заявление ГКЧП.
Это я ему напророчил!
Гибель советской власти
…тем жарким летом накликала моя пятилетняя дочка. Мы стояли на летном поле в аэропорту Минводы, и любознательная грамотейка заинтересовалась надписями на хвостах у всех самолетов: "сэ-сэ-сэ-рэ, сэ-сэ-сэ-рэ…".
- Что это?
- А что, - невинно спросил я, - не нравится?
Дочка пожала плечами:
- Да нет, надоело просто.
Ну и вот, пожалуйста.
"Плохой день…"
Дело было под Ригой, в тихом курортном местечке Пабажи.
Восстав ото сна часу в одиннадцатом, я спустился к кастелянше, взял у нее ключи от более просторного номера, освободившегося накануне, и начал перетаскивать туда вещи.
Новый номер выходил окнами на море. За окнами раскачивались под солнцем сосны. Я весело волок сумки по коридору, вполуха слушая бухтение диктора из радиоточки.
"Всемерно укреплять колхозное движение…" - говорил диктор.
Толком не проснувшись, я раздражился на этот пассаж довольно вяло: какое колхозное движение, пятый год перестройки, что они там, с ума сошли… Вернусь - всех убью.
Перетащив вещи, я вернулся к кастелянше - доплатить за улучшение жилищных условий. Пожилая строгая латышка аккуратно заполнила квитанцию, дошла до даты и вздохнула:
- Девятнадцатое августа… Какой плохой день.
- Почему плохой? - радостно поинтересовался я.
Кастелянша глянула мне в глаза, проверяя, не придуриваюсь ли.
- Вы радио не слушаете?
- Нет.
- У нас переворот, - сказала кастелянша.
- У вас? - уточнил я. Я уже перенес вещи в новый номер и даже оплатил его, но проснуться так и не успел. Я подумал: может быть, Рубикс сместил Горбунова… или кто там у них, в Латышской ССР… - У вас? - спросил я.
Кастелянша холодно посмотрела на меня и отчеканила:
- У вас.
Так произошло отделение Прибалтики от Советского Союза.
"Если победят наши…"
Дело было в Чите.
20 августа 1991 года, когда чаша весов колебалась, и было неясно, чья возьмет, мой приятель сцепился с подполковником КГБ. Тот, разумеется, был за ГКЧП. Упершись друг в друга лбами, они до хрипоты проспорили целый день на чьей-то кухне, прерываясь только на последние новости.
В Москве стреляли. Развязки не было, и они снова упирались друг в друга лбами.
Наконец спор иссяк по причине полной непоколебимости сторон, и, уходя, подполковник сказал: "Запомните! Если победят ваши - этого разговора не было!"
И, подумав, добавил: "Если победят наши - вы ответите за свои слова!"
Пить надо меньше!
В начале девяностых N. поехал на стажировку в США. Был он журналистом, и стажировку, по случаю перестройки энд гласности, проходил на знатной американской телекомпании.
Стажировка закончилась 18 августа 1991 года, и N., будучи человеком твердых правил, немедленно выпил . До отлета оставалось несколько дней, и за это время он успел показать янкам российские масштабы отлучки из сознания.
Затем N. (будучи, повторяю, человеком твердых правил!) принял душ, выскреб щеки, надел пиджак с галстуком и пошел на телекомпанию: прощаться с коллегами.
Он вошел в аппаратную и увидел на десятках экранов с надписью "live": на фоне Лубянки ночная стрела крана несла на тросе подвешенного за шею Железного Феликса…
И N. понял, что допился до "белочки".
А это был всего лишь конец эпохи.
Смена репертуара
Конец эпохи этот оказался гораздо заметнее, чем начало.
На сей счет в нашей семье имеется любопытный документ: почтовая открытка, посланная дедушкой моей жены родителям, в Тамбов, на Дворянскую улицу, 52.
"Дорогие! - писал семнадцатилетний Володя, занимавшийся по классу скрипки у профессора Пресса. - Сегодня, в среду 25/Х-17 г., выступаю на ученическом вечере с концертом Мендельсона-Бартольди e-moll…"
Через пару дней Володя с печалью сообщил родителям, что долгожданный концерт 25 октября не состоялся: в Москве, написал он, в этот вечер случились какие-то безобразия - и даже стреляли…
А в общем, я считаю: правильно отменили тот концерт!
Либо Ульянов-Ленин, либо Мендельсон-Бартольди…
Письмо из Аргентины
В начале двадцатого века юная N. перебралась из российской черты оседлости в Аргентину. Эмигрантский хлеб легким не был нигде, в Буэнос-Айресе тоже.
И вот однажды она получила письмо с родины…
Ключевую фразу этого письма любят цитировать правнуки N., снова сделавшие ноги из России (уже из "демократической" России, восемьдесят лет спустя), - ибо их аргентинская прабабушка последовала совету российской сестры.
"Возвращайся, - писала та из Петрограда весной 1917 года, - скоро здесь будет хорошо!"
Времена вразвес (часть первая)
Финита ля комедия
Почетный караул от Мавзолея убрали не сразу, и в августе 1992 года я своими глазами увидел чудо: улыбку на губах кремлевского курсанта при исполнении. Он еще стоял на страже мумии - стоял навытяжку! - но уже улыбался, и это означало настоящий конец эпохи.
Жизнь, как муравей, проточила свои ходы в этом замшелом дереве.
Ленин как?
Союз Советских оставил по себе тяжелую интоксикацию и горы сладких воспоминаний.
Спустя десять лет после гибели этой атлантиды, я стал участником фантастического диалога. Происходил он в сельской части Узбекистана - с милиционером, остановившим нашу машину для проверки документов.
- Откуда? - спросил он.
- Из Москвы.
- Из Москвы? А город какой?
- Да Москва же, - отвечаю, - Москва.
Последовало грандиозное уточнение.
- Где ЗИЛ?
- Где ЗИЛ.
- Работал там, - сообщил узбекский милиционер, расплывшись в улыбке. - "Выхино" метро есть?
- Есть.
- Жил там. Общежитие… - пояснил он и, помолчав, спросил главное. - Ленин как?
- Спасибо, - ответил я, - ничего.
- Лежит? - с тревогой в голосе уточнил он.
- Лежит-лежит, - успокоил я.
Милиционер удовлетворительно поцокал языком и отпустил, не проверив документы.
Тонкая работа
Из той поездки, из Бухары, были вывезены мною причудливые серьги, изготовленные из мелко резаных двадцатикопеечных монет двадцать пятого и тридцать седьмого года выпуска. Их изготовитель, поди, и не думал, что он - законченный постмодернист!
Тревожный сигнал
Лето девяносто четвертого. Еду в троллейбусе по Москве, читаю "Спорт-экспресс". Передо мной - два скорбных северных корейца: синие пиджаки, значки с Ким Ир Сеном… А его аккурат в это время по Пхеньяну лежачего возят, помер он.
И вот, значит, один скорбный кореец вежливо так трогает меня за рукав и спрашивает - что бы вы думали?
- Бразилия?
Я не понял, говорю: чего?
Он повторяет:
- Бразилия? - И пальцем в мою газету тычет. А накануне как раз чемпионат мира по футболу закончился.
Я говорю: Бразилия, Бразилия! Он широко улыбается и второго скорбного корейца локтем в бок - тырк: мол, что я говорил! И они начинают оживленно лопотать про футбол.
Вместо чтоб скорбеть.
Кажется, идеи чучхе в опасности.
"Бактерии не ошибаются…"
Древнее китайское проклятье - пожелание жить в эпоху перемен… Тяжесть этого проклятия россияне многократно испробовали на себе. Есть, однако, люди, которых не смутит никакой поворот исторического сюжета. Об Ольге Ивановне Грековой я уже рассказывал - вот персонаж еще более выразительный…
Главного редактора газеты "Московский комсомолец" г-на Гусева я помню с начала восьмидесятых. В ту пору он был товарищем Гусевым, ответственным организатором международного отдела ЦК ВЛКСМ; ходил гладко выбритым, носил пиджак со значком "член ЦК ВЛКСМ" на лацкане - и был не на шутку озабочен реализацией решений очередного Пленума партии.
Над головой товарища Гусева на его рабочем месте висел тканый коврик с изображением Владимира Ильича - дар газете какого-то среднеазиатского комсомола. Потом началась перестройка, и Павел Николаевич пошел колебаться вместе с линией партии…
Году эдак в 1989-м мой приятель Боря Рейцен, работавший в ту пору в "МК", задумчиво сообщил при встрече:
- Знаешь, кажется, перестройка победит…
- С чего ты взял? - поинтересовался я.
- Да вот, - ответил Боря, - Гусь после отпуска вышел на работу - в бороде и джинсах! Такой стал демократ-демократ…
(Значок "член ЦК ВЛКСМ" слинял с гусевского пиджака еще на прошлом повороте сюжета.)
- Гусь - он ведь зря не меняется… - глубокомысленно заметил Рейцен.
Гусь менялся не зря: прогрессивное крыло в ЦК победило. Потом случился и был подавлен путч, а на следующий день коврик с тканым Лукичом изчез со стены. И не просто исчез, а - внимание, барабанная дробь! - лег у входа в гусевский кабинет.
О Лукича было предложено вытирать ноги, в буквальном смысле.
Вскоре "МК", приватизированный бывшим членом ЦК ВЛКСМ, уже несся вперед по волнам демократии…
В середине 90-х я увидел Гуся в президиуме Конгресса русских общин, рядом с секретарем Совбеза Скоковым. Поговаривали, что этот Скоков будет следующим премьером - а может быть, даже и…
Гусь сидел в президиуме, озабоченно кивая в такт патриотическим словесам.
Когда Скокова с присными бесследно смыло очередной номенклатурной волной, Гусь немедленно вынырнул рядом с Лужковым, возле которого и маячил до появления на горизонте Владимира Владимировича Путина…
Поэт Сергей Гандлевский, услышав это жизнеописание, сформулировал, как высек на граните: "Бактерии не ошибаются".
Всегда вместе с питательной средой.
Парный конферанс
В начале девяностых два российских главных редактора (одной крупно-либеральной газеты и одной жутковато-патриотической) отправились на совместные гастроли по городам США.
С диспутом.
На это продавались билеты - и хорошо продавались! Полные залы эмигрантов, истосковавшихся по русской политической жизни, становились свидетелями нешуточной идеологической битвы, до крика и сжатых кулаков, до полной гибели всерьез…
- Вы погубили Россию!
- Нет, это вы погубили Россию!
Хорошо представляю себе это шоу. Еще лучше представляю дальнейшее: аплодисменты, высвобождение из рук эмигрантов, желающих продолжить диспут на дому; получение гонораров от скуповатого антрепренера, придумавшего этот цирк-шапито и срубившего отличный куш…
Потом, в одной машине, бочком к бочку - на совместный ужин в каком-нибудь нехитром "бургер-квине". Вроде неплохо прошло, да? Отлично прошло! И в гостиницу, в соседние номера…
А наутро - снова в машину и, бочком к бочку, в соседний штат; там попить кофейку - и на сцену:
- Вы погубили Россию!
- Нет, это вы погубили Россию!..
Сегодня они оба - верные путинцы.
Как я попал
В январе 1993-го меня приняли в Союз писателей - при весьма поучительных обстоятельствах.
Примерно за год до того Григорий Горин обнаружил, что я не состою в писательском Союзе. Я пытался кокетничать, изображая вольного питомца муз, но был сурово осажен классиком.
- Не валяйте дурака, - сказал Горин, - Состаритесь - будете лечиться в поликлинике… И потом, я же дал вам рекомендацию!
Тут выяснилось самое интересное. Оказалось: в августе 1991-го, на следующий день после победы демократии, в ЦДЛ стихийно собрались "прогрессисты" - и назло побежденным ретроградам, одним голосованием, приняли в Союз писателей человек триста либеральной молодежи.
Я не подсуетился, но два классика сами вспомнили о моем существовании - и написали по рекомендации. Это были Григорий Горин - и Леонид Зорин, автор "Покровских ворот" и "Варшавской мелодии".
Ну, раз такое дело… В общем, пошел я в Московскую писательскую организацию и написал заявление. Мне сказали: позвонят.
Позвонили почти через год и вместо "здрасьте" довольно раздраженно поинтересовались: я корочку забирать собираюсь или как? И поехал я, питомец муз, за документом.
Приезжаю в учреждение, открываю искомую дверь. Внутри пусто, а в смежной комнатке сидит мужик в бороде и говорит по телефону.
- "Макаровы", - говорит мужик, - десять стволов, новые, в масле…
Я сверился с табличкой на двери: все верно, отдел прозы. В отделе поэзии небось гранатометы ремонтируют. Времена переходные, страна входит в рынок…
- Простите, - говорю, - мне сказали сюда…
- Она отошла, щас будет, - буркнул бородатый и махнул рукой: заходи. И как-то странно на меня посмотрел.
Я зашел, сел. Послушал через стенку разговор бородатого - все про какие-то стволы и амуницию… Тетка все не шла, и я начал помаленьку свирепеть.
Когда, минут через двадцать, она наконец появилась в кабинете, я уже закипал.
- Что это такое! Мы договаривались на одиннадцать!
Тетка опешила:
- Мы договаривались?
- Конечно! Я должен получить корочку.
- Какую корочку?
Я почувствовал, что начинаю дымиться.
- Члена Союза писателей, - раздельно произнес я.
- Как ваша фамилия?
Я сказал.
- Как?
Я повторил. Фамилия моя тетку явно озадачила.
- Мы вас принимали? - уточнила она.
- Да! - крикнул я.
Тетка хмыкнула удивленно и как-то даже озадаченно.
- Сейчас посмотрю.
И она начала рыться в картотеке. Ничего похожего на "Шендерович" там не нашлось.
- А мы вас точно принимали? - спросила она.
Я понял, что сейчас из меня, как из чайника, пойдет свист. Боясь совершить убийство по неосторожности, я обогнул тетку и ее стол, чтобы найти себя в картотеке - и убить ее уже с полным основанием. Но до картотеки мой взгляд не дошел, потому что зацепился за машинописный лист под стеклом, на столе.
Это был список членов правления: Белов, Бондарев, Проханов, Распутин… Весь комплект. Через пару секунд до меня дошло, что я уже полчаса скандалю в черносотенном логове, требуя своего приема в их жидоморские ряды.
Видимо, я все-таки ойкнул, потому что тетка, понизив голос, понимающе сказала:
- Вам, наверное, в другой Союз…
- Наверное, - шепотом ответил я.
- Так это дальше по коридору, - тихо произнесла моя собеседница, косясь в сторону смежной комнаты, откуда продолжали доноситься телефонные разговоры о ценах на огнестрельное оружие.
- Извините, - прошептал я и на цыпочках вышел из отдела этой прозы.
В альтернативном Союзе на меня коршуном набросилась альтернативная тетка: где, говорит, вас носит, мы договаривались на одиннадцать!
Вот дура. Я жизнью рисковал, а она о таких мелочах.
Достоевский и К°
На одной из демонстраций нашей т. наз. "патриотической" оппозиции я увидел замечательный лозунг - огромными буквами, черным по белому: "Жиды погубили Россию!".
И подпись: Ф. М. Достоевский.
Не знаю, писал ли это Федор Михайлович - чтобы такое родить, Достоевским быть необязательно.
Но, предположим, писал - и что?
А вот что: из всего Достоевского (30 томов) они выбрали и выучили наизусть именно эти три слова! Берусь проэкзаменовать весь этот ходячий скотопригоньевск - никто не отличит Алеши от Ивана… Но вот насчет жидов - это до них дошло! Один раскопал, принес в горсти братьям по крови, намалевали, пошли по Тверской с Достоевским на знамени!
Тут задумаешься.
Мир человека огромен; мир гения бесконечнен. Вопрос лишь в том, что из этого космоса мы отбираем для себя, для своей жизни.
Можно, конечно, взять от Достоевского именно антисемитизм. От Мусоргского - алкоголизм, от Тулуз-Лотрека - сифилис…
Вольному воля.
Занимательная топонимия
- Есть же Еврейская автономная область, - мечтательно рассуждал один образованный господин, - вот пускай евреи в ней и живут!
- Ага, - согласился собеседник, - а еще там недалеко есть остров Русский…
Лингвистические трудности
В перестроечное время советскому народу открылось много удивительных вещей. Среди прочего обнаружилось, что в Израиле, помимо одноименной военщины, имеется всевозможная жизнь. А в советские времена на этот счет было твердое указание, чтобы ничего, кроме военщины, в Израиле не было!
Отчетливо помню баскетбольный матч ЦСКА - "Маккаби", и лингвистические трудности, с отчаянием и героизмом преодолеваемые комментатором Ниной Ереминой.
Вместо простого русского слова "Рабинович" она говорила "десятый номер команды соперников". Словосочетания "израильские баскетболисты" избегала, как евреи - имени Бога! Говорила: "сегодняшние соперники армейцев"…
Несчастная комментаторша мучилась не по доброй воле, и установку партии надо признать тактически верной: пойдя по логической цепочке от баскетболистов, советские граждане могли дойти до опасной мысли, что в Израиле есть скрипачи, педагоги, женщины, дети…
Что там, короче, живут люди!
Этого допустить было нельзя, и Еремина старалась.
Лингвистические трудности-2
А в девяносто втором временно демократическая Россия установила с Израилем дипломатические отношения и даже, с некоторой опаской, начала дружить. И очень скоро в Тель-Авив полетела первая делегация российских журналистов.
Вместе с коллегами в логово вчерашнего врага отправился корреспондент "Красной звезды". Вечером, ничего не подозревая, он спустился в бар отеля, надев, как приличный человек, пиджак с галстуком.
Майора не предупредили, что в этой южной легкомысленной стране пиджаки с галстуками носят только миллионеры - или люди, которые хотят, чтобы их принимали за миллионеров.
Незнание "дресс-кода" дорого обошлось российскому офицеру. Со всего Тель-Авива в бар отеля сбежались проститутки и плотно обсели майора по периметру. Чтобы вы могли представить ужас военнослужащего предметнее, я обязан проинформировать вас о том, что проститутский контингент в Израиле в ту пору составляли преимущественно марокканки (Украина подтянулась чуть позже и выбросила Африку из профессии).
Майор сидел в баре, заброшенный в тыл врага, отрезанный от своих и обнаруженный противником. Он понимал, чего от него хотят, но не понимал, почему от него!
Женщины, ища ключи к сердцу и кошельку майора-миллионера, начали заговаривать с ним на всех известных им языках. Майор отбивался, выкрикивая "найн" и "нихт ферштейн".
- Итальяно? Спэниш? Тюркиш?
"Найн", и вся любовь!
И тогда отчаявшаяся профессионалка спросила напрямую:
- Where are you from?