– Господи, какой болван это придумал, – поддержала Женька патрона. – Акция с яйцом скомпрометировала и выставила на всенародное посмешище нашего кандидата. Штабные столичные крысы усугубили ситуацию, они решили провести митинги в поддержку пострадавшего от яйца Япановича на территории всей Закраины. А еще политтехнологами себя мнят! А мы – отдувайся по полной программе. Фу! Стыдно… Саныч, а как вы оцениваете надписи на плакатах? – поинтересовалась мнением шефа Женька Комисар.
– Обратил внимание, хорошая работа. С Волкодавом беседовала?
– Да. С остальными журналистами как быть?
– Я все решил на уровне редакторов, прорвемся.
– Ну почему там, наверху, думают мягким местом, а не головой, – Женька хотела высказаться и по этому поводу, но Куликов ее прервал.
– Тихо, слышишь!
– Гу-гу, бу-бу…
На трибуне ораторы от "Партии Губерний", вещали в порядке живой очереди мудрые речи в плохо работающий мегафон. Остальные участники митинга, рабочие местных предприятий, студенты, работники коммунальных служб изображали толпу. Изображали своим озабоченным видом поддержку пострадавшему от яйца кандидату в президенты. Они уклонялись от комментариев, когда назойливые журналисты бегали среди митингующих и совали им, чуть ли не в рот, детекторы правды – микрофоны. Что говорить, если хочется есть, хочется надеть теплые домашние тапочки и отдохнуть в кресле перед телевизором с тарелкой горячего супа. А приходится стоять на холоде и слушать выступающих ораторов от партии власти, вещающих в неисправный мегафон политические глупости.
Александр Куликов еще раз прислушался, медленно повертел своей небритой физиономией в разные стороны. Женька, глядя на него, не сдержалась и хихикнула. Потому, что шеф напомнил ей любимого пса Вика, тот вертел огромной мордой, когда в его собачей жизни происходило что-то непонятное.
– Слышишь? – внимательно прислушался Сан Саныч к происходящему на главной городской площади Задорожья.
– Не-а, – музыкально пропела Женька.
– Вот и я о том же, мегафон неисправен, – констатировал Александр Куликов.
– К счастью. Все что ни делается, к лучшему. Журналисты глупостей не напишут, все равно ничего не слышно, – улыбнулась Женька и непростительно пристально посмотрела на шефа. А у него красивые зеленые глаза, странно, почему я раньше этого не замечала, подумала она.
"Зачем я потащил ее в кусты, здесь тесно и она близко, ее глаза, они словно две карие спелые вишни провоцируют меня. Да, я начальник, но мужчина, черт побери, – подумал Куликов. – Ты на работе, возьми себя в руки!"
Женька и Куликов настойчиво продолжали смотреть друг на друга в упор, как будто добровольно участвовали в сеансе совместного гипноза. Пауза затянулась, Куликов театрально закашлялся.
– Может нам пора материализоваться и выйти из укрытия? – предложила Женька.
– Да. Ты направо, среди людей походи, а я налево. Пойду в Интурист пить с горя водку, – бесстрастным голосом сказал Куликов.
– Вы, мужчины, нас, женщин, посылаете куда-подальше, а сами, естественно, идете налево, – к месту съязвила Женька.
Александр Куликов нервно махнул рукой и быстро покинул густые заросли можжевельника, который коммунальные службы с момента высадки кустарника в грунт ни разу не стригли. Через минуту укрытие покинула Женька Комисар, стряхивая пыль с одежды. Хорошо, что внимание митингующих всецело приковано к партийцам, выступающим в защиту Виктора Япановича. Никто из них не заметил привлекательного мужчину и чертовски привлекательную молодую женщину, которые в течение продолжительного времени совещались в кустах.
Женька медленно шла среди митингующих, она пыталась почувствовать настроение людей, а потому внимательно вглядывалась в их уставшие лица, запоминала резкие высказывания. Женьке Комисар стало ясно, еще пару подобных митингов, и они безвозвратно потеряют значительную часть избирателей.
– Вечер добрый, и вы тут? – услышала Женька знакомый голос. Она повернулась и, не скрывая искренней радости, поздоровалась.
– Здравствуйте, баба Дуся, а вы какими судьбами?
– Я, как все порядочные люди, здесь Федоровича защищаю, вот, пришла на митинг, не опоздала. Что в стране делается! Видела, оранжевые яйцами бросаются, продукты паразиты переводят, – тыча указательным пальцем на противоположную сторону проспекта, озадачила собеседницу баба Дуся.
– И твой муженек там, – выкрикнула старушка. Крикнула и выстрелила в упор, без предварительной подготовки, с первого раза ее слова достигли цели, они попали в сердце пиарщицы.
Перехватило дыхание, больно дышать, изображение поплыло перед глазами. Баба Дуся, не будь она лучшим дворником Задорожья, вполне могла бы претендовать на лучшего во всем мире комментатора политических митингов.
– Я это, сначала думала, он икону держит в руках, потом взяла очки у соседки. Да, Галя? – обратилась баба Дуся за поддержкой к толстой тетке стоявшей рядом.
– Ага, – замотала та одобрительно седой головой, – оказывается, у Дуси тоже минус шесть, а вот левый глаз у меня видит хуже, по-моему на этом глазу катаракта развивается, – сообщила ненужные подробности о состоянии своего здоровья посторонняя женщина.
– У меня катаракту обнаружили три года назад, однако то, что мне надо, я очень хорошо вижу, – не без иронии в голосе сказала баба Дуся.
– Видишь, – добивала старушка Женьку, – На картине голая баба нарисована, оранжевые паруса. Что твой Сашка Громов там делает, среди оранжевых хулиганов? Хорошо, яйца до нас не долетают. Ой, батюшки, в милиционера попали, человек на посту, а они, ироды, что вытворяют. А ну дай, дай мне еще раз твои гляделки, Галя, – баба Дуся надела чужие очки и продолжила нравоучения.
– Скажи мне, деточка, что за времена пошли? Муж и жена – одна сатана, спят в одной постели, едят за одним столом, а политически по разные стороны баррикады стоят. Где преданность, где общность взглядов? Распутство! Твой Сашка, художник, нет, чтобы город, улицы рисовать, детей, так он с утра до вечера голых баб малюет. Говорила я тебе, следи за ним, Женька, а ты, дочечка, от моих мудрых советов отмахивалась. Вот результат! Считай, если с оранжевыми связался – пропал мужик. А ведь непьющий он у тебя. Бедная ты моя девочка, – Комисар готова разрыдаться прямо здесь, на площади. Поступок мужа она расценила, как предательство. Предательство и позор. На противоположной стороне проспекта митингующие дружно скандировали: "Юбченко! Юбченко! Юбченко!".
– Вы слышите, – обратился к задорожцам один из представителей "Партии Губерний", – они срывают наше мероприятие, расскажем им, кто станет следующим президентом Закраины?
– Япанович, Япанович, Япанович… – закричала толпа.
Последующие минуты превратились в соревнование, кто кого перекричит. Оппозиционеры кричали "Юбченко", "бело-голубые" возвеличивали Япановича. Комисар молчала, хотя ей, как никому другому на городской площади хотелось крикнуть: "Сашка, сукин сын! Я тебя люблю, что же ты делаешь! Ты предал меня!". Но Женька молчала, с непостижимой горечью сглатывая обиду и балансируя между обморочным состоянием и жгучим желанием пристрелить политически неверного мужа.
Результатом деятельности штаба "Наша Закраина" на площади Фестивальной Олег Рогов остался доволен. Петр Ковбасюк отдал все до последнего яйца молодым штабистам, которые зря времени не теряли. Правда, ни один куриный снаряд, запущенный "оранжевыми" в неприятелей через проспект Ленина, до места дислокации "синих" не долетел. Но есть надежда, что телевизионщики, крупным планом снимавшие политический театр абсурда, обыграют данный фарс в новостях. Ожидание "оранжевых" оправдалось, журналисты поработали творчески, радикально. Жорка Волкодав нарушил данное Комисар слово и поиздевался в сюжете над митингующими от "Партии Губерний".
Когда он приехал в редакцию новостей и рассказал Таньке Стервозовой в деталях о том, что происходило сегодня на площади Фестивальной, отступать ему, оказалось, некуда. Стервозова скомандовала Жорику "фас", а команды редактора не обсуждаются.
Поздним вечером Женька Комиссар попала домой, включила телевизор, посмотрела новости. Она в страшном сне представить не могла, какие комментарии от друга Жорика получит в подарок. Он выполнил ее просьбу с точностью до наоборот. Бедный Куликов, завтра за ехидный репортаж штабные крысы съедят его живьем, подумала Женька. Но это не все испытания, посланные ей в холодный, осенний вечер капризной госпожой Политикой. В полночь ее квартиру посетили незванные гости, пьяные и до неприличия веселые. Сашка демонстрировал им свои картины, танцевал лезгинку с Ковбасюком и ламбаду с полуобнаженной Люсей.
Бедный Вик, его Громов предусмотрительно привязал к трубе центрального отопления на кухне. Пес протестовал, он громко лаял, потом смирился, обиделся и с гордо поднятой мордой уставился в окно на сверкающие, далекие звезды.
Неужели, думал он, и на других планетах есть жизнь и там, в неведомых Вику странах и городах живут похожие на них люди и собаки, и там бесцеремонно по ночам врываются пьяные гости и поют революционные песни "разом нас багато, нас не поламати". Пес безрадостно и неприлично громко вздохнул. В его собачьих фантазиях, как защитная реакция на неконтролируемые в собственной квартире события, неожиданно возникла иная картинка.
Вик привел к себе домой знакомых собак со двора. Для них он разложил в глубокие миски свежие мясные обрезки. Он выбросил бесполезную бижутерию хозяки из огромной хрустальной вазы и наполнил ее до краев собачьим сухим кормом и совместно с хвостатыми гостями стал наслаждаться первоклассным угощением и веселиться до утра. Громову, чтобы прилично себя вел, Вик предусмотрительно до прихода гостей надел строгий ошейник и надежно привязал кожаным поводком нерадивого художника к трубе. Хозяин захочет пить, он попросится на прогулку, начнет выть, но Вику до его насущных желаний глубоко "налаять".
От собственных сладких фантазий пес взвизгнул. Он мог так мечтать до утра, если бы в кухню бесцеремонно не проникли два человека. Мужчина, которого Вик не знал и Люся, выскользнувшая не так давно из его цепких лап. Пес тихо, но настойчиво зарычал.
– Ой, я забыла, здесь собака, – запищал глупый пучек перьев.
– Она привязана, слушай мы уйдем, а ты оставайся. Покажи, Женьке, кто настоящая женщина.
– Я не проститутка.
– А я тебе спать и не предлагаю. Сашка Громов пьяный, я сомневаюсь, что у него сейчас встанет даже на тебя, моя цыпочка, – грубо сказала мужская тень.
– Что ты от меня хочешь? – запищал женский голос.
– Я хочу, чтобы завтра утром Комисар зашла к Сашке в комнату и обнаружила там тебя.
– И меня убила на месте!
– Ты ее плохо знаешь, не убьет, а жало мы у губернской змеи вырвем, – шептал мужчина.
– Неужели она тебе настолько мешает?
– Она когда-то влезла в мою личную жизнь, к тому же сегодня работает во вражеском для нас, Люсенька, штабе "Партии Губерний". Мы ее выведем из игры. Мы ей устроим такую личную драму, что она забудет о работе и политических технологиях.
– Ну, я не знаю.
– Я очень хорошо заплачу. Это важно. Очень важно. Считай, что это твое первое партийное задание. Три тысячи закраинок.
– Пять!
– Как скажешь. Я согласен.
Вик не понимал, о чем в темноте шепталась парочка, он почувствовал верным собачьим сердцем – хозяйке угрожает опасность. Пес, не раздумывая, прыгнул, намереваясь вонзить острые клыки в этих двуногих тварей, но вместо этого шипы строгого ошейника невыносимо больно, словно с десяток ядовитых шмелей впились ему в шею. Вик от боли взвыл, но не потерял самообладания, стал лаять изо всех сил. Дверь кухни распахнулась, и на пороге появился Сашка Громов, он неуверенно нащупал выключатель, и кухня за секунду наполнилась ярким светом, отчего присутствующие гости, да и сам пес сильно прищурили глаза.
– Вот вы где! – закричал сильно пьяный хозяин квартиры – Вы здесь, Петр Антонович, Люси! Ребята, побежали за коньяком, продолжим.
– Да выключи ты свет, глазам больно, – перекрикивая лающего пса, попросил Ковбасюк.
– По-шш-ли отс-ююю-да, пока Вик не со-ррр-вался, – не выговаривая половины букв алфавита, пролепетал Громов. – Нельзя, фу, фу! – скомандовал он более внятно агрессивному псу.
Все дружно покинули территорию кухни. Вик перестал лаять, уставился в окно, погрузившись в собственные собачьи неконтролируемые фантазии. Голос Ковбасюка долго слышался в квартире Женьки Комисар.
Светало. Женька сквозь сон слышала пьяные крики гостей. Она накрыла голову большой пуховой подушкой, как в детстве, когда хотела остаться наедине с мыслями и не слышать нравоучений родителей. Она дала себе слово положить конец ночным посиделкам мужа, с этой минуты творческая мастерская Александра Громова официально закрывалась для непрошеных гостей. Точка.
Петр Антонович безгранично доволен. Он ехал в такси домой. Точно попадая в ноты, Ковбасюк насвистывал гимн Советского Союза, удивляя прыщавого водителя, который периодически с интересом рассматривал в зеркальце заднего вида столь странного пассажира. Город медленно просыпался, а Ковбасюк еще не ложился спать.
Перед тем, как покинуть квартиру Женьки Комисар, он собственноручно подложил несопротивляющуюся сонную Люську на диван к бесчувственному Громову и заботливо по-отечески укрыл их полуторным ярко-красным пуховым одеялом. Жирная крыса успела стянуть с Сашки джинсы и нижнее белье. Узрев возбужденное мужское достоинство художника, Ковбасюк театрально сплюнул и не промахнулся, попал в натюрморт, валявшийся под его ногами. Бегло глянув на огромные красные болгарские перцы, аппетитно нарисованные на холсте, Петр Антонович скривился, потому что понял – размер имеет значение. Это не рекламная фраза, это факт, от которого у Ковбасюка в душе образовалась саркома, известная в народе, как черная зависть. Теперь он понимал Женьку, которая столько лет терпела выходки Сашки Громова.
– Так не доставайся же ты никому, – сказал Ковбасюк громко сонному Сашке, а возможно и мужскому достоинству художника. Достоинство нагло выпирало, намереваясь проткнуть пуховое одеяло и окончательно растоптать животное самолюбие финансиста. Петр Антонович не выдержал, набрал в рот слюней и театрально плюнул, на этот раз не на картину, а в лицо обидчику.
– Воды, – застонал Сашка Громов и облизал пересохшие губы. Ковбасюк подозревал, что Люсю после совместного пробуждения с Громовым в одной постели он потеряет. Невелика потеря, утешил себя первоклассный бухгалтер. Женщина, которой он по собственной шкале оценки самок, украшавших его крысиную холостяцкую жизнь, мысленно присвоил порядковый номер "два", его больше не возбуждала, ему хотелось новизны, острых ощущений. Да, он проигрывал Сашке Громову в размере, Бог его не наделил достойным болгарским перцем, ну и что? Зато, мысленно утешал себя Ковбасюк, он может похвастаться достойным положением в обществе, у него столько денег, что любому художнику не снилось.
– Теперь левее, затем прямо езжайте, – приказал Ковбасюк водителю такси, заподозрив, что тот хочет умышленно удлинить маршрут и заработать лишние пять закраинок. Петр Антонович не любил, когда с ним поступали нечестно, когда крысятничали.
Вдруг он поймал себя на мысли, что забыл последний куплет гимна несуществующей страны. А ведь когда-то в молодости, ранним утром, он просыпался под гимн Советского Союза, чтобы занять очередь за молоком для маленькой дочурки. Вот здесь раньше работала детская молочная кухня, вспомнил Петр Антонович, проезжая мимо неприметного одноэтажного здания. Как давно это было, в другой жизни, в другой стране. У Ковбасюка защемило сердце. Кто сказал, что жирные крысы живут только инстинктами? Они умеют чувствовать, иногда. Иногда им больно.
Отец за сына всегда в ответе
После звонка начальника управления коммунального хозяйства Николай Кузьмич Пузиков надолго закрылся на ключ в рабочем кабинете.
– Не быть добру, – так прокомментировал данный факт не до конца протрезвевший сантехник Косой.
– Сплюнь, дурак, – закричала на него маляр-штукатур Букашкина. Косой послушался и плюнул на пол, отчего вызвал еще большее негодование со стороны Букашкиной. Плотник Котов не выдержал, подошел к двери, сначала дернул ручку со всей силы, а затем наклонился и заглянул в замочную скважину.
– Что видно? – нервно поинтересовалась Букашкина, она любила сунуть некрасивый, как у Буратино нос, в чужие дела.
– Пьет, – констатировал Котов.
– Пьет, – занервничал Косой. Сантехник, не раздумывая, подошел к двери начальника жилищно-коммунальной конторы, локтями растолкал коллег, толпившихся у замочной скважины, и стал динамично бить кулаками в дверь.
– Николай Кузьмич, у меня к вам важное дело, откройте, это я, Косой.
В ответ тишина.
– Нет, вы видели, – обратился за поддержкой к сотрудникам ЖЭКа сантехник, – пьет в одиночестве, как будто ему одному нужно опохмелиться. Заматерел начальничек, брезгует с народом пообщаться.
– Слушай Косой, иди отсюда, пока я тебя, как паршивого котенка не выбросил собственными руками из нашей конторы, – разозлился Котов.
– Я-то пойду, – огрызнулся Косой, – я пойду, а вот если Пузиков в петлю с горя полезет, самим отвечать перед честным народом придется.
– Брысь, нечистая сила, – крикнула Букашкина вдогонку сантехнику.
Котов снова прилип к замочной скважине. По оценке профессионального плотника, замок необходимо смазать, видно невооруженным взглядом, изнутри он проржавел. К счастью, ржавчина не помешала рассмотреть Котову, что Николай Кузьмич пьет вторую поллитровку самогонки и при такой большой нагрузке на свой немолодой организм товарищ начальник еще шевелится. Кузьмич пил стакан за стаканом. Первоклассным самогоном Пузикова снабжала его любимая теща, живущая далеко от районного центра в глухой деревушке. Старушка не просто гнала крепкий первач, она настаивала его на разных травках. Бутылка нестандартной формы с темно-коричневой жидкостью предназначалась для особого случая. Этим летом напиток трудового народа теща Пузикова настояла на мяте, валерьянке и мелиссе.
Особый случай материализовался. Странно, тещино лекарство от нервов на Николая Кузьмича удивительным образом не действовало. Он искренне изумлялся и настойчиво продолжал пить. Стакан за стаканом.
Сегодня утром Пузикову позвонил из управления коммунального хозяйства его начальник, которого Николай Кузьмич боялся, как зубной боли и сообщил ему убийственную новость. Его сына Петеньку, студента пятого курса исторического факультета Государственного Задорожного Университета, вместе с другом работники милиции поймали за руку на месте преступления. Мальчишки бросали комья грязи в бигборды Виктора Япановича.