Пузиков до дна осушил очередной стакан и почувствовал, как на нервной почве у него заныли все девять зубов, которые он недавно вылечил и надежно спрятал под золотыми коронками. Николай Кузьмич сморщился от боли. Но сильней всего ныла его стареющая коммунальная душа. Ее пронизывала боль, острая, невыносимая боль. Пузиков продолжал наполнять очередной стакан тещиным самогоном. Ему придется выплатить немалые деньги рекламному агентству за нанесенный ущерб, и это не самое страшное. Сыну, вместе с другом, грозит отчисление из вуза. Пять лет Пузиков давал деньги на обучение сына. Хотел из него сделать культурного человека. И вот! Зачем Петька это сделал, ведь он не школьник, понимать должен. Как сынок осмелился влезть в большую политику, замарав грязью не только портрет уважаемого человека, он замарал честное имя отца. От этих скорбных мыслей Пузикову снова захотелось выпить. Он взял в руки граненый стакан и, решительно наполнив его, выпил. Хотелось умереть, чтобы ничего не помнить, ничего не чувствовать.
– Паразит, паразит, – стукнул по столу кулаком Пузиков. И безошибочно набрал номер домашнего телефона.
– Я сейчас приеду, – грозным голосом сказал Николай Кузьмич жене, – Этот паразит дома? – поинтересовался судьбой сына Кузьмич. Получив утвердительный ответ, Пузиков повесил трубку.
Он нашел в себе силы остановиться, взял пробку и закрутил почти пустую бутылку. На бутылке советского образца большими буквами написано слово "Коньяк" и нарисованы пять звездочек. Николай Кузьмич взял шариковую ручку с красной пастой и дорисовал на этикетке недостающие, по его глубокому убеждению, две звезды. Он страстно поцеловал стеклянную тару и бережно отправил ее на хранение в нижний ящик рабочего стола. Бутылка ему дорога, как память. Он ею пользовался лет пятнадцать. Завтра Николай Кузьмич поедет к любимой теще, и та наполнит стеклянную тару спасительной жидкостью.
Как по команде, одновременно зазвонили три городских телефона. Кузьмич демонстративно скрутил им большой кукиш правой рукой и громко, выкрикнул:
– Уволить хотите заслуженного коммунального работника? Нет меня, работал Пузиков и весь вышел. – Вот вам, гадам, съешьте, – промычал вслух заслуженный коммунальный работник. Сильно пьяный Николай Кузьмич изловчился и скрутил трудовыми мозолистыми руками назойливым телефонам два неприличных кукиша. Телефоны не обиделись и продолжали вдогонку уходившему Кузьмичу бессмысленно трезвонить.
Со второго раза Николай Пузиков преодолел порог рабочего кабинета, шагнул в коридор, и сразу столкнулся нос к носу с Букашкиной. Она, не церемонясь, протянула начальнику тарелку с казенными пирожками, которые приобрела в столовой, расположенной в одном здании с их коммунальной конторой.
– С чем? – поинтересовался начальник.
– Капуста, картошка, – отрапортовала Букашкина.
Пузиков остановился и стал есть, пирожки показались ему вкусными. Тщательно пережевывая начинку, он смотрел на Букашкину помутневшими от самогона глазами и мысленно благодарил ее за своевременно доставленную закуску, а фактически, скорую помощь. Наверное, он неплохой начальник, если подчиненные в трудные минуты угождают ему пирожками.
– Что случилось, Кузьмич? – ласково поинтересовалась Букашкина.
– Не спрашивай, думаю, скоро у вас появится новый начальник.
– Бог с вами, Кузьмич, что вы такое говорите, – искренне сокрушалась Букашкина.
– То и говорю, мы все нынче по самое горло увязли в политике. Как бы не утопиться, – философски сказал Кузьмич. Он обиженно махнул рукой, на секунду замер, пристально посмотрел на Букашкину. Затем так же страстно, как и тещину бутылку самогонки, Кузьмич поцеловал женщину в ее самое уязвимое место, в горлышко. От неожиданности Букашкина ойкнула, ее лет, уже не вспомнить сколько, никто не целовал в морщинистую шею, да еще так страстно.
– Спасибо, душа моя, – сдавленным голосом прорычал Николай Кузьмич и, очень сильно шатаясь, пошел к выходу. Самогон стал действовать, но Букашкина, как настоящая женщина, уверяла себя, что ее немолодое тело еще способно вскружить голову мужчине. И какому! Она приложила правую руку к левой груди и почувствовала, как аритмично забилось ее сердце. Господи, что это? Мысленно обращаясь с непростым вопросом к высшим силам, поинтересовалась Букашкина. Любовь ла-ла-ла, любовь ла-ла-ла донеслось из радиоприемника, женщина на цыпочках подошла к закрытому кабинету Пузикова, слова незатейливой песенки прозвучали отчетливей.
– Мистика! – тихо сказала Букашкина. И вспомнила, что у нее тоже есть бедра, спрятанные от мира в измазанном краской рабочем комбинезоне. Стареющая быстрыми темпами женщина, выпрямила спину, поправила растрепавшиеся рыжие кудри и пошла настолько сексуально, как умела, по служебному коридору родной коммунальной конторы.
Николай Кузьмич не помнил, как доехал домой на собственном новеньком автомобиле. Он открыл входную дверь квартиры ключом и, снимая верхнюю одежду в коридоре, почувствовал родной, любимый запах домашних щей. Жена хлопотала на кухне. Сына Пузиков обнаружил в комнате, которую по привычке называл детской. Сынок вырос и превратился в молодого, симпатичного парня, а привычка считать Петьку ребенком осталась. Как показали последние события, не без основания. Петька лежал спиной к отцу, на новеньком диване.
Надев наушники с громыхающим тяжелым роком, юный мститель отстранился от повседневных проблем, а главное – от последнего инцидента, о котором думать без пяти минут историку вообще не хотелось.
– Ну! – адресовал Николай Кузьмич немногословное послание сыну.
Тот не прореагировал, тогда Пузиков тронул недоросля за плечо. Сработало, Петька, увидев отца, улыбнулся, но наушников не снял. Это пришлось сделать Кузьмичу.
– Ты, чего, батя? – возмутился Петька.
– Я чего? Нет, вы посмотрите на этого юного историка, мать вашу. Я чего? Это ты чего к рекламным плакатам такую нездоровую страсть испытываешь, что забрасываешь их грязью?
– Батя, ты знаешь, что эти плакаты в народе называют Биг-Морды? Портреты Япановича по всему Задорожью висят с надписью "Потому, что…". Хочешь, я продолжу эту фразу?
– Ага, типа ты такой умный. А я старый дурак ничего не вижу, ничего не понимаю! Вон сигареты и напитки по городу рекламируют, чего ты не возмущаешься, чего ты их грязью не забрасываешь! Смотрите, люди добрые, народный мститель нашелся!
– То реклама, а это политика, – оправдывался Петька.
– Вот именно, политика! Куда ты лезешь, я надеюсь, ты хорошо подумал? Мать говорила, что ты в штабе Юбченко подрабатываешь, все началось с распространения агиток, а чем закончилось? Заработал тридцать серебряников, а отца по миру пустил!
– Отец, ну зачем ты, так?
– Зачем? Тебя из института исключат за хулиганство, а ты здесь лежишь, музычку слушаешь! Я завтра без работы останусь, что есть будем или ты на мамину пенсию по инвалидности рассчитываешь?
– Я рассчитываю только на себя в этой жизни. Так больше жить нельзя. Бандитам тюрьмы! Свободу оппозиции, партии "Наша Закраина"! – как из двустволки выпалил Петька.
– Надо же, – сорвался на сына Пузиков, – Лежа на новом диване, с новым компьютером и набитым животом легко рассуждать о свободе. Как ты сказал, сынок, "бандитам тюрьмы"? Ты думаешь, все это, чем ты сегодня пользуешься, наша новая машина на мою зарплату начальника ЖЭКа куплена? Вместо капитальных ремонтов жилых домов я провожу косметические ремонты, а разницу кладу на карман. Я ворую, вся Закраина ворует сверху и до самого низу. Мои дворники – и те моющие средства крадут, они тоже бандиты? Или бандиты те, кто установил им зарплату ниже прожиточного минимума? Ты не задумывался, почему те, кто живет на прожиточный максимум, пишут законы для тех, кто живет на прожиточный минимум? Давай жить по закону! Недавно депутаты дружно проголосовали за новый закон о том, что в Закраине мысли материальны. Они понимают бредовость закона, люди смеются, а Закраина живет. Парламентарии в нашей стране живут в виртуальном мире, они довольны собой, законами, которые эффективны только на бумаге, они не знают, что такое жить от зарплаты до зарплаты. Справедливости захотел. Где ты ее видел? Справедливость, выходи!
Пузиков демонстративно стал на колени, разыскивая справедливость под диваном сына.
– Где же ты прячешься? Справедливость! Ку-ку! Не вижу! Сынок, а ну ты посмотри, ты глазастый. Хотя бы раз на эту справедливость одним глазком взглянуть, как она выглядит. Может, ты знаешь?
– Батя! – глядя на отца, Петька испугался за его душевное здоровье. Таким он его еще не видел.
– Фонарик есть?
– Батя, зачем тебе фонарик?
– Под диваном темно, справедливости не видно, прячется паскуда!!! Справедливость, выходи!
Новый диван, поневоле участвующий в театрализованном представлении на троих, предательски скрипнул. Мол, мужики, вы думайте, что делаете. Использованные презервативы, обертки от конфет, завалявшийся военный билет под диваном есть. А вот искать Справедливость – это из области фантастики. Пузиков усилил звук в произносимой им поучительной речи, отчего новый диван еще больше напрягся. Его пружины заскрипели, подталкивая тело Петьки встать, уж если с отцом отважился спорить.
– Но не все так трагично, нашелся среди нас один честный, с чистыми руками, миссия. Родился в деревне, работал бухгалтером в районе и за короткий срок стал управляющим столичного банка. Честный финансист! Как его зовут? Виктор Андреевич Юбченко.
– А Янукович твой в тюрьме сидел, так что, он лучше?
– Честнее, сынок, честнее. Этот по глупости в молодости за решеткой отсидел, а твоего оранжевого героя поймают за ангельские крылышки и посадят, обязательно посадят. На какие такие деньги он проводит предвыборную кампанию? Каждые пять секунд его ролики крутят по телевизору, что, это он из собственного кармана деньги достал?
– Отец, есть фонд кандидата, куда предприниматели и просто избиратели перечисляют деньги, – спокойным тоном, пытаясь охладить пыл отца, сказал Петька.
– Вот ты оранжевую футболку носишь, спишь в ней, сколько денег лично ты пожертвовал в этот фонд, про который мне рассказываешь? Молчишь, а я тебе скажу, ты в штаб к ним бегаешь, чтобы денег заработать. Ты – мой сын, и я тебя, Петька, насквозь вижу. А потому слушай отца и молчи. Возможно, твой Юбченко станет президентом. Пройдет год-другой, а люди как нищенствовали в Закраине, так и будут влачить жалкое существование. Ты же историк, твою мать…
Дверь открылась и на пороге детской появилась Петькина мать.
– Я предлагаю перемирие. Может, по тарелочке щей съедите? А, мальчики? – дрожащим голосом сказала женщина.
– Ну, ты, мать, всегда вовремя. Спасибо, конечно, но дай нам с сыном выяснить отношения до конца. Щи, я надеюсь, красного цвета, и политика их не коснулась?
– А может, сначала поедите? – нежно замяукала женщина. Но Кузьмич так пристально посмотрел на жену, что та не решилась больше вмешиваться в разговор мужчин. За долгие годы семейной жизни с Пузиковым его жена четко усвоила одно незыблемое правило – ее место на кухне. Там она хозяйка нержавеющих кастрюль, царица пельменей, повелительница фаршированной рыбы и пирогов с кислой капустой, а на остальной территории просто жена и мать. Дверь захлопнулась.
Пузиков не любил, когда его прерывали, но на этот раз утраченную в разговоре с сыном мысль он с завидной быстротой восстановил, как только посмотрел на Петьку.
– Вот, Петька, ты историк. Помнишь, чем закончилась перестройка Горбачева? И таких исторических примеров я тебе приведу тысячу. Ты из себя ученного корчишь, отец – работяга неотесанный. А я, сынок, жизнь прожил, я историю не в книжках изучал, а на собственной шкуре знаю "ху есть ху". Я поспорить с тобой могу, что все эти оппозиционеры и революции к добру не приводят. Проходили такое, и не раз. Ничего не изменится, вспомнишь через пару лет мои слова. Ничего. Рыба гниет с головы. Можно, конечно, поменять голову, только вся рыба из одного болота. Понимаешь меня Петька? Вся рыба. Я вор, а ты сын вора, у тебя появятся дети, и ты начнешь воровать, чтобы потомство прокормить. Думай, сынок, что нам с тобой делать, чтобы тебя из института не исключили.
Петька надул щеки, молчал. Он искренне верил Виктору Юбченко, но и отец ему не чужой человек. С доводами старшего Пузикова он не согласен, но то, что в примитивных аргументах отца есть ложка сермяжной правды – неоспоримый факт.
В дверь квартиры настойчиво звонили. Кто это? Николай Кузьмич недовольно хмыкнул и на правах хозяина пошел открывать незваному гостю тяжелую железную дверь. Как это он раньше не догадался, на пороге стояла в атласном красном мини-халатике соседка Люся. Халатик добросовестно отутюжен, а вот лицо юной красавицы выглядело помятым.
– Что это с тобой, заболела? – отечески поинтересовался Пузиков.
– Ага, нездоровится, – болезненным голосом ответила Люся.
Пузиков показал ей рукой, чтоб проходила. Приказал жене срочно налить Люське пятьдесят граммов тещиной самогонки от простуды и накормить ее горячими щами.
О Люсе всегда заботились в доме Пузикова. Молодая девушка жила не только на одной площадке с их семьей, но и являлась Петькиной невестой. Петька рассказал родителям, что Люся работает манекенщицей, им профессия будущей невестки страшно не понравилось, потом они смирились. Однако Пузиковы поставили условие сыну: если он на ней женится, Люська должна бросить подиум, и найти для себя приличную работу. В крайнем случае, Николай Кузьмич возьмет ее работать к себе в контору паспортисткой.
Работать манекенщицей, об этом Люся искренне мечтала. На самом деле она зарабатывала себе на хлеб профессией натурщицы. Ей знакомы расценки продажной любви, по которым она общалась с мужчинами задолго до встречи с Ковбасюком. Об этом юный историк и его родители, слава Богу, не догадывались, а потому жалели и подкармливали бедную Люсеньку. Нахваливая щи будущей свекрови, натурщица мысленно прикидывала, сколько денег она заработала за минувшую ночь. Мало того, что "жирная крыса" опустошила ее холодильник, не оставив ей на завтрак ни одного яйца! Так еще Ковбасюк надумал вылепить из нее настоящую Мата Хари. И практически без согласия уложил ее юное тело в постель к другому мужчине. Мужчина, ах этот мужчина, это что-то особенное. Жаль только, что художник называл ее в порыве страсти Женечкой. Измена налицо, так что пусть Ковбасюк раскошеливается. От последней мысли Люся подавилась горячими щами, и семейка Пузиковых в полном составе дружно хлопала ее по спине, проявляя трогательную заботу о здоровье будущей невестки.
Благие намерения, как диагноз
Наташка Благова шла по коридорам родной телекомпании и чувствовала неминуемое приближение грандиозного скандала. Баллов на восемь, нет, пожалуй, на двенадцать. Сюжет Жоры Волкодава о митинге на площади Фестивальной, естественно, возымел действие разорвавшейся бомбы. Джип учредителя телеканала Артура Лысого, припаркованный возле главного входа, прямое тому подтверждение. Бедный Сюсюткин. Наверное, именно сейчас Лысый с присущей ему страстью добрался до самого уязвимого места Богдана Степановича, его щупленькой шейки. Неужели снимут? Навстречу Наташке Благовой по коридору, демонстрируя красивые ножки, в неприлично короткой юбке шла Лара Лисичкина. Сейчас прояснится, успокоила себя Наташка.
– День добрый, – умышленно делая ударение на слове добрый, приветствовала коллегу Наташка Благова.
– Ты что, шутишь? Или еще не в курсе последних событий? – возмутилась неосведомленности Наташки главная сплетница всех времен и народов госпожа Лисичкина.
– Знаешь, у меня Санька заболел, я утром вызывала врача, слава Богу, температуру удалось сбить.
– А на кого ты ребенка оставила?
– Соседка присмотрит, не в первый раз. Поэтому, сама понимаешь, я не в курсе последних событий.
– Тут такое происходит, такое. Артур прилетел с утра злой, как черт. Кричал на Сюсюткина минут сорок, кричал так, что его крик слышали журналисты спортивной редакции на втором этаже. Слов они не разобрали, впрочем, и так понятно. На ковер вызывали Таньку Стервозову, она, естественно, отморозилась, крайним оказался Волкодав. Жорку, наверное, уволят. Артур Лысый его лично допрашивал, он говорил Жорке: "тебя просили подать материал, как факт".
– А Жорка что? – поинтересовалась Наташка Благова.
– Что, что не будет же он Таньку Стервозову сдавать? Знаешь, Наташка, я утром просмотрела газеты, там пишут, что второго тура президентских выборов не избежать. Господи, хотя бы первый пережить нашему брату журналисту!
– Неделя осталась, – констатировала Благова. – Ты за кого?
– Стервозова говорит, надо голосовать за Виктора Юбченко. Доводы убедительные приводит.
– А ты, ты сама что думаешь? – настаивала Наташка.