- А кто тебя теперь возьмет? Не то чтоб у тебя был выбор. Мне надо повидаться с Реганой, пока проколотые уши байстрюка не отравят своим гнойным воском все наше правое дело. Доставишь ей посланье, Кент… ой, Кай?
- Наденешь ли штаны, Карман? Или хотя бы гульфик?
- Надо полагать. Это всегда входило в план.
- Тогда и я доставлю ктиву герцогине.
- Скажи ей… нет, спроси ее, держит ли она еще ту свечку, что обещана Карману. А потом спроси, не может ли она встретиться со мной в каком-нибудь укромном уголке.
- Ну я пошел. И пока меня не будет, шут, постарайся никак не убиться.
- Киска! - молвил я.
- Ничтожный грызунишка, - рекла в ответ Регана, облаченная в сияющий кармин. - Тебе чего?
Кент привел меня в келью где-то глубоко в кишках замка. Невероятно, чтобы Глостер селил монарших гостей в заброшенной темнице. Должно быть, Регана сама ее отыскала. У нее всегда была тяга к подобным норам.
- Стало быть, ты получила весть от Гонерильи? - осведомился я.
- Да. А тебе-то что, дурак?
- Госпожа мне доверилась, - ответил я, прыгая бровьми и предъявляя чарующую ухмылку. - Что скажешь?
- Чего ради мне увольнять отцовских рыцарей, а тем паче брать их на службу? У нас в Корнуолле и свой гарнизон есть.
- Так ты ж сейчас не в Корнуолле, солнышко, нет?
- К чему ты клонишь, дурень?
- К тому, что сестрица твоя призвала тебя в Глостер, дабы перехватить Лира и его свиту и тем не дать им доехать до Корнуолла.
- И мы с господином моим прибыли сюда с великой поспешностью.
- И с весьма невеликим эскортом, верно?
- Да, в депеше говорилось: поспешите. Вот мы и спешили.
- Стало быть, когда прибудут Гонерилья с Олбани, вы будете вдали от своего замка и почти что беззащитны.
- Она не посмеет.
- Позволь-ка уяснить мне, госпожа. Кому, по-твоему, граф Глостер будет верен?
- Он наш союзник. Он открыл нам двери замка.
- Глостер, которого едва не сверг его же старший сын, - думаешь, он с тобой на одной стороне?
- Ну… тогда с отцом, но это ведь одно и то же.
- Если только Лир не объединится с Гонерильей против тебя.
- Так она ж лишила его рыцарей. Приехав сюда, он целый час бесился, обзывал Гонерилью всеми гадкими именами, что лишь есть под солнцем, а меня превозносил за ласковость и верность. Пренебрег даже тем, что я гонца его забила в колодки.
Я ничего не ответил. Стащил колпак, почесал голову и, сев на какой-то запыленный пыточный инструмент, уставился на госпожу. При свете факелов глаза ее блуждали - видно было, как с шестерен ее рассудка слущивается ржа. Красы она была неописуемой. Я вспомнил, что мне говорила затворница: мудрец ожидает совершенства в чем-либо столько, сколько его выделит природа. Мне казалось, я и впрямь вижу пред собою совершенный механизм. Глаза Реганы расширились, когда ее догнало пониманье.
- Вот сука!
- Знамо дело, - подтвердил я.
- Они сполна получат оба - и она, и отец.
- Знамо дело, - опять подтвердил я. Ясно, что гнев ее вспыхнул не от измены, а оттого, что не она сама это придумала. - Тебе нужен союзник, госпожа, - такой, у кого влиянья больше, нежели может предоставить скромный шут. Скажи-ка мне, что думаешь ты об ублюдке Эдмунде?
- Наверное, годится. - Она задумчиво погрызла ноготь и сосредоточилась. - Я б завалила его в люльку, если бы мой господин его после такого не прикончил… Хотя, если вдуматься, может, именно потому и завалила бы.
- Идеально! - молвил я.
О, Регана, святая покровительница Приапа, самая скользкая из трех сестер, - что нравом драгоценно масляниста, манерой восхитительно суха. Моя вирулентная вираго, моя сластолюбивая заклинательница змей - поистине ты совершенство.
Любил ли я ее? Конечно. Хоть меня и упрекали в рогометной ебливости, рожки у меня нежные, улиточьи, - да и рог похоти свой я не вздымал без нужды. Сперва меня стрекала колючка Купидона. Я их всех любил, всем сердцем и от всей души, а у многих даже имена выучил.
Регана. Идеал. Регана.
О да - ее я любил еще как.
Красавица она была, это уж точно. В целом королевстве никто не мог сравниться с ней красой. Лик ее вдохновлял стихотворцев на поэзы, а тело распаляло похоть, тоску, татьбу, измену, а то и войну. (С надеждами я трудно расстаюсь.) Состязаясь за ее милости, достойные мужи убивали друг друга до смерти - супруг ее Корнуолл этим развлекался. К чести Реганы, хоть она и улыбалась, если какой-нибудь дурачина истекал последней кровью с ее именем на устах, но на милости не скупилась. Лишь добавляла перцу одна мысль, что в ближайшем будущем кто-то ею отымет до разжижа мозгов. Ну а восторг гораздо сильнее, если, спуская штаны, знаешь, что жизнь твоя висит на волоске. Вообще, конечно, если вдуматься, расчет на чью-либо кровавую кончину был для принцессы Реганы тем же, чем служил нектар самой Афродиты.
Зачем иначе она требовала меня казнить - после того как я столько лет служил ей верой и правдой, когда Гонерилья уехала из Белой башни и вышла за Олбани? Похоже, в истоке была ревность, не иначе.
- Карман, - сказала как-то раз она. Лет ей тогда было восемнадцать-девятнадцать, но, в отличие от Гонерильи, женские свойства свои она испытывала на разных замковых парнях не первый год. - Мне оскорбительно, что ты выступал личным советником моей сестры, однако если тебя к себе в покои призываю я, от тебя никаких советов не дождешься. Только поешь и кувыркаешься.
- Вестимо, но что еще потребно для духоподъемности юной дамы? Песенки да кувырки. Если позволите.
- Не позволю. Не красива ль я?
- Невообразимо красивы, миледи. Воспеть ли мне вашу красу в стихах? "Потрясная шмара из Джерси…"
- Неужто я не так красива, как Гонерилья?
- Рядом с вами она невидимее невидимки - лишь мерцающая завистливая пустота, вот она какова.
- Но считаешь ли ты, Карман, меня привлекательной? В плотском смысле. Такой же, как моя сестра? Вожделеешь ли ты меня?
- Ах, ну разумеется, миледи, как просыпаюсь по утру, так первым делом же и вожделею. Лишь одна мысль бьется в голове моей, одно виденье лишь перед глазами - ваша нагая аппетитность извивается под сим скромным и недостойным шутом и кричит по-мартышечьи.
- Правда? И больше ни о чем ты не думаешь?
- Лишь об этом. Ну, еще про завтрак иногда, но это лишь на краткий миг, а потом вновь обращаюсь мыслями к Регане, извиеньям и мартышечьим крикам. Вам не хотелось бы заиметь себе обезьянку? Нам она в замке пригодится, что скажете?
- То есть думаешь ты только об этом? - С этими словами она стряхнула с плеч одеянье - как обычно, алое - и встала предо мной: волосы что вороново крыло, фиалковые глаза, вся изрядно сложенная и снежно-светлая, словно бы вырезанная богами из глыбы чистого желанья. Переступила лужицу кровавого бархата и сказала: - Бросай свой жезл, дурак, иди сюда.
И я, послушнее ягненка, пошел.
Так начались долгие месяцы скрытных мартышечьих криков - воя, хрюка, визга, скулежа, чвака, хлюпа, шлепа, смеха и немалого гавка. (Однако до метания помета, чему так подвержены мартышки, не доходило. Лишь самые благопристойные мартышечьи крики, без выкрутасов, что производятся лишь должным радением.) И я вкладывал в это занятие всю душу, однако романтика наших случек вскоре канула, раздавленная ее нежной и жестокой пятой. Наверное, я никогда ничему не научусь. Шута, похоже, не так часто принимают как средство не только от скуки, но и от меланхолии, а она у привилегированных сословий неизлечима и рецидивна.
- В последнее время ты что-то много возишься с Корделией, - молвила Регана, достославно нежась в мягком сияньи послеслучки (меж тем рассказчик ваш растекся лужей пота на полу - его без долгих рассуждений свергли с ложа по оказаньи им услуги благородной). - Я ревную.
- Она же еще маленькая, - молвил я в ответ.
- Но когда ты у нее - ты не у меня. А она меня младше. Это неприемлемо.
- Но, госпожа моя, мой долг - развлекать юную принцессу, дабы улыбка не сходила с ее уст. Так распорядился ваш батюшка. Кроме того, если я бываю занят, у вас может бывать тот крепкий парняга из конюшни, он же вам нравится, или тот молодой йомен с бородкой клинышком - ну или тот шпанский герцог или кто он там, что в замке уже месяц. Он хоть одно слово по-английски-то знает? Мне кажется, он потерялся.
- Они все не то.
На сердце мне потеплело от этих слов. Может, это и называется нежностью?
- Ну да, у нас с вами зародилось нечто…
- Они покрывают меня, как козлы, - в том нет искусства, и я уже устала орать им, что нужно делать. Особенно испанцу - ты прав, ни слова по-английски он не понимает.
- Прошу прощения, миледи, - молвил я. - Но мне при всем при том пора. - Я встал, извлек свой камзол из-под шифоньера, рейтузы из очага, а гульфик снял с шандала. - Я обещал рассказать Корделии про грифонов и эльфов за чаем с ее куклами.
- Никуда, - рекла Регана.
- Я должен, - рек я.
- Хочу, чтоб ты остался.
- Увы, расставанье повергает в сладкую тоску, - молвил я. Нагнулся и поцеловал опушенную ямочку у нее в истоке попы.
- Стража! - рявкнула Регана.
- Простите? - недослышал я.
- Стража! - Дверь ее светлицы распахнулась, заглянул встревоженный йомен. - Взять этого мерзавца. Он надругался над твоей принцессой. - За два мгновенья ока она выжала из себя слезы. Ну не чудо ли, а?
- Ебать мои чулки, - рек я, когда двое здоровых йоменов подхватили меня под мышки и поволокли вслед за Реганой в большую залу. Ночной халат ее был распахнут и вился полами за ней, а она выла во всю глотку.
Мотив сей мне казался знакомым, но уверенности в исполнении, что приходит с повтореньем, я не ощущал. Возможно, дело было в том, что когда мы вошли, Лир правил суд. Там выстроилась целая очередь крестьян, купцов и мелких аристократов, король выслушивал каждого и выносил сужденье. У него как раз настал христианский период - он начитался про мудрость Соломона и экспериментировал с властью закона. Ему казалось, что это весьма затейливо.
- Отец, я настаиваю, чтобы вы повесили этого шута тотчас же!
Лир опешил - не столько пронзительностью дочернего требования, сколько тем, что она стояла с голым фасадом перед просителями и даже не пыталась прикрыть наготу. (О том дне впоследствии слагали легенды: сколько жалобщиков, узрев снежнокожую принцессу во всем ее достославном величии, сочли беды свои банальными, да и всю жизнь свою никчемной, и разошлись по домам бить жен или топиться в мельничных прудах.)
- Отец, этот дурак меня осквернил.
- Сие граненый пузырь крысиной икоты, государь, - рек я. - Покорнейше прощенья просим.
- Глаголешь ты поспешно, дочь моя, и, похоже, бесновата до пеноизверженья. Успокойся и реки свою жалобу. Как оскорбил тебя мой шут?
- Он трахнул меня грубо, против моей воли и кончил слишком быстро.
- Взял тебя силою? Карман? Да в нем и на праздничном пиру не будет восьми стоунов. Силой он и кошки не возьмет.
- Это неправда, государь, - молвил я. - Ежели кошку отвлечет рыбка, то… ну, в общем, неважно…
- Он надругался над моею добродетелью и девственность мою нарушил, - продолжала Регана. - Я желаю, чтобы вы его повесили, - притом повесили дважды, второй раз - пока он совсем не задохнулся от первого. Вот это будет справедливым наказаньем.
Я молвил:
- Что распалило кровь возмездьем вам, принцесса? Я лишь собирался пить чай с Корделией. - Поскольку малютки в зале не было, я надеялся, что одно упоминанье имени ее расположит ко мне старого короля. Однако Регана только больше распалилась.
- Снасильничал меня, воспользовался мной, как низкой шлюхой, - продолжала она, сопровождая свои речи такой пантомимой, что просители не выдержали. Некоторые принялись мутузить себя кулаками по головам, прочие рухнули на колени, хватаясь за промежности.
- Нет! - рек я твердо. - Многих дев брал я украдкой, нескольких - коварством, каких-то - очарованьем, пару взял по ошибке, потаскушку-другую - монетой, а когда все прочее бывало тщетно, уламывал мольбами. Но божьей кровью клянусь, никого не брал я силой.
- Довольно! - рек Лир. - Не желаю больше слушать. Регана, запахнись. Как я постановил, у нас тут власть закона. Устроим суд, и если негодяя признают виновным, я лично прослежу, чтоб его вздернули дважды. Итак, устройте суд.
- Прямо сейчас? - спросил писец.
- Ну да, - ответствовал король. - Что нам потребно? Пара ребят для обвиненья и защиты, вон тех крестьян возьмем в свидетели. Процедура должная, тело у нас есть, погода позволяет, что там еще? Дурак будет болтаться, свесив черный свой язык, еще до чая. Устроит ли тебя сие, дочь моя?
Регана закуталась в платье и лукаво отвернулась.
- Ну, наверное.
- А тебя, мой шут? - И Лир мне подмигнул, отнюдь не исподволь.
- Так точно, ваше величество. Присяжных можно взять из тех же свидетелей. - Надо же хоть как-то постараться. Если судить по их реакции, меня все равно должны оправдать - на основании "кто первым бросит в него камень". "Выебийство при смягчающих обстоятельствах", скажут. Но нет.
- Нет, - молвил король. - Пристав, зачти обвинения.
Очевидно, судебный пристав никаких обвинений не записал, а потому развернул свиток, на котором значилось что-то совсем не относящееся к моему делу, и понес околесицу:
- Корона заявляет, что сего дня, октября месяца четырнадцатого числа, лета Господня одна тысяча двести восемьдесят восьмого, шут по прозванью Карман с предумышленьем и по злому умыслу просунул девственной принцессе Регане.
С галерки донеслись приветственные клики, из толпы придворных послышались фырчки.
- Злого умысла не было, - молвил я.
- Тогда без злого умысла, - сказал пристав.
В тот же миг мировой судья - обычно он служил в замке экономом - что-то шепнул судебному приставу - этот обычно служил казначеем.
- Мировой судья желает знать, как это.
- Это мило, ваша честь, но гадко.
- Прошу заметить, что обвиняемый подтвердил милость, но гадкость деяния, тем самым признав свою вину.
Опять вопли восторга.
- Постойте, я не готов.
- Обнюхайте его, - сказала Регана. - От него смердит грехом - это как рыба, грибы и пот. Ведь правда?
Выбежал один крестьянин-свидетель и безжалостно потыкался носом мне в промежность. Затем посмотрел на короля и кивнул.
- Все верно, ваша честь, - молвил я. - Я не сомневаюсь, что воняю. Должен признаться, сегодня я пребывал на кухне sans trou, ожидая стирки, а Кутырь оставила на полу кастрюльку студиться, и я об нее споткнулся, и отростком своим вляпался прямо в склизкую подливку по самые помидоры, но шел-то я в часовню.
- Ты совал хер мне в обед? - вопросил Лир у меня. Затем - у судебного пристава: - Дурак совал свой хер мне в обед?
- Нет, в вашу возлюбленную дочь, - ответила Регана.
- Ша, девочка! - рявкнул король. - Капитан Куран, отправь наряд караулить хлеб с сыром, пока мой шут и над ними не надругался.
Так оно все и продолжалось, и тучи надо мною сгущались, ибо улики громоздились одна на другую. Крестьяне воспользовались случаем и дали волю фантазии, описывая неописуемейшие акты развратнейшего свойства между злонамеренным шутом и ничего не подозревающей принцессой, что они себе только могли вообразить. Поначалу я думал, что показания крепкого юного конюха изобличат меня окончательно, однако именно они впоследствии привели меня к оправданию и помилованию.
- Прочти-ка еще разок, дабы король хорошенько расслышал, насколько гнусна природа его преступленья, - молвил мой обвинитель. По обычному своему роду занятий он, по-моему, резал в замке скот.
Писец прочел слова конюха:
- "Да, да, да, взнуздай меня, гарцующий трехчленный жеребец".
- Она такого не говорила, - рек я.
- Говорила. Она всегда так говорит, - возразил писец.
- Ну да, - подтвердил эконом.
- Аминь, - подтвердил священник.
- Si, - подтвердил испанец.
- А мне ни разу не говорила, - сказал я.
- А, - сказал конюх, - тебе тогда, наверное: "В галоп, малютка-пони с петушком"?
- Возможно, - уклончиво ответил я.
- Мне она такого никогда не говорит, - рек йомен с бородкой клинышком.
На миг воцарилось молчание: все говорившие сначала озирались, а потом тщательно избегали встречаться друг с другом взглядами и принимались неистово отыскивать на полу до крайности интересовавшие их пятна.
- Что ж, - молвила Регана, грызя ноготь. - Есть вероятность, что мне это ну-у… пригрезилось.
- То есть шут не лишал тебя девичьей чести? - уточнил Лир.
- Извините, - застенчиво произнесла принцесса. - То была всего лишь греза. За обедом вина мне больше не наливать.
- Отпустить дурака! - распорядился Лир.
В толпе засвистали.
Я вышел из залы обок Реганы.
- Он бы меня повесил, - прошептал я.
- Я пролила бы слезинку, - улыбнулась она в ответ. - Честно.
- Горе вам, госпожа, коль в следующий раз оставите розовый звездчатый бутончик своей попы без охраны. Когда нагрянет шутовской сюрприз без масла, услада дурака накажет некую принцессу.
- Уууу, только дразнишься, дурак. Мне туда вставить свечку, чтоб ты не заплутал по дороге?
- Гарпия!
- Шельма!
- Карманчик, где же ты был? - спросила Корделия, шедшая нам навстречу по коридору. - У тебя уже остыл весь чай.
- Защищал честь вашей сестрицы, мое сладкое высочество, - ответил я.
- Херня, - промолвила Регана.
- Карман всегда рядится шутом, но он же всегда наш герой, правда, Регана? - сказала Корделия.
- По-моему, мне худо, - рекла старшая принцесса.
- Итак, любовь моя, - сказал я, подымаясь с пыточного орудия и сунув руку в камзол, - я очень рад, что таково твое расположенье к лорду Эдмунду. Ибо он меня отправил вот с этим посланьем.
И я вручил ей письмо. Печать на нем выглядела подозрительно, однако Регану не интересовали канцелярские принадлежности.
- Он без ума от тебя, Регана. Вообще-то, настолько без ума, что даже попытался себе ухо отрезать, дабы вложить его в конверт, и ты бы осознала всю глубину его чувства.
- Правда? Целое ухо?
- На святочном пиру только ни слова, госпожа моя, но перевязку ты увидишь. Считай, что это дань его любви.
- Ты сам видел, как он резал себе ухо?
- Да, и остановил его руку, пока не поздно.
- Больно было, как считаешь?
- О да, госпожа. Он уже пострадал больше прочих, а те знают тебя не первый месяц.
- Как это мило. А тебе известно, что в письме?