- Не нужна мне кровля. Валяйте ж ужасную потеху! Так да свершится вся ваша злая воля надо мной!
- У кого есть кровля над головой, у того голова в порядке, - молвил я. - А тебе, стало быть, это не понадобится. - И я стащил со стариковских плеч меховую накидку, швырнул ему свой промокший шерстяной плащик и поскорей удрал обратно под куст, в относительное укрытие тяжелой шкуры.
- Эгей? - недоуменно окликнул Лир.
- Продолжай, будь добр, - молвил я. - Реви всем животом, дуй, лей, греми и жги… - как там дальше у тебя было? Я подскажу, коли собьешься.
И он продолжил:
- Чего щадить меня? Пусть боги великие, что гром над нами держат, теперь творят расправу! Могучий Тор, ты молотом своим разгладь морщины в душе моей! Волны Нептуна, раскатайте мне члены, выдрав их из сочленений! Когти Гекаты, вырвите печенку и сердцем моим отужинайте вволю! Ваал, о вытяни мне все кишки из их нечистого гнилого дома! Юпитер, разбросай ошметки моих мышц по всей земле от края и до края!
Старик прервал тираду, и пламя безумия в глазах его пригасло. Он внимательно посмотрел на меня:
- А тут и впрямь неебически холодно.
- Очевидность дерябнула громом по дороге в Дамаск - рад, что ты это осознал, стрый, - молвил я. Затем распахнул меховую накидку и поманил старика к себе, под куст. Король сполз с вершины, стараясь не оскользнуться в потоках жидкой грязи, и забрался под шкуру. Он весь дрожал, обхватив меня костлявой рукой за плечи.
- Что, холодно тебе? Я сам озяб. Товарищ, где ж солома? Мой дурачок, часть сердца есть во мне, она тебя жалеет.
- Вестимо, стрый. А я тебе когда-нибудь говорил, что ты очень привлекательный мужчинка? - молвил Кукан, высовывая башку из-под плаща.
Старик расхохотался - и смеялся так, покуда не затряслись плечи и смех не перешел в резкий кашель, настолько затяжной, что я уж стал бояться, не вылетят ли с ним жизненно важные органы. Я высунул руку, поймал в чашечку ладони несколько воды и протянул Лиру попить.
- Не смеши меня, мальчик. Я обезумел от горя и ярости - шуток я не перевариваю. А тебе лучше б отойти в сторонку, чтоб молнией тебя не опалило, когда боги внемлют моему вызову.
- Стрый, я, конечно, прошу прощенья, но ты самонадеянный мудило. Боги не станут охаживать тебя молнией лишь потому, что ты их попросил. Чего ради им так ублажать тебя? Скорей подарят чирей, гнойный и смертельный, а то и неблагодарной дочкой-другой оделят - мы же знаем, как им по душе иронизировать.
- Наглость! - рек Лир.
- О да, с наглостью у богов все в порядке. К тому же, ты призвал их воз и маленькую тележку. Порази кто-нибудь тебя громом - так без клейма на твоей шкуре и не поймешь, кого винить. Надо было одному бросать вызов и часок подождать, а только потом вызывать огонь всей батареи на себя.
Король смахнул с глаз дождь.
- Я отрядил тысячу монахов и монахинь вымаливать себе прощенье, а язычников - забивать целые стада коз, чтобы мне даровали спасенье. Но, боюсь, сего недостаточно. Ни разу не помышлял я о чаяньях своего народа, ни разу не поступал во благо жен или матерей моих дочерей - служил только себе, как богу, и понял, что как бог я не очень милостив. Будь добрым, мой Карман, не то столкнешься лицом к лицу ты с тьмой, совсем как я. А коль доброты недостанет, пьян будь.
- Но, стрый, - молвил я, - мне вовсе нет нужды блюсти осторожность в предвиденье того дня, когда я стану немощен и слаб. Я и так слаб. Но есть и хорошие новости - бога может вовсе и не быть, и ваши злодеянья окажутся сами себе наградой.
- А может, я и не заслужил праведного убиенья. - Лир всхлипнул. - Ни гром, ни дождь - не дочери мои: в жестокости я их не упрекну; им царства не давал, детьми не звал, - повиноваться не должны. Но вы, угодливые слуги, в помощь злым дочерям вы всей небесной мощью обрушились на голову - такую седую, старую! О, стыдно, стыдно! Меня наказывают за то, как я обошелся с собственным отцом. Ты знаешь ли, как я стал королем?
- Вытянул из камня меч и убил им дракона, нет?
- Нет, не было такого.
- Клято будь монастырское образование. Тогда хер его знает, стрый. А как Лир стал королем?
- Отец мой - я убил его. Я не заслуживаю благородной смерти.
У меня аж язык отнялся. Больше десятка лет я служил королю, а о таком и не слыхал. Рассказывали, что старый король Бладуд передал королевство Лиру, а сам отправился в Афины, где обучился некромантии. Потом он вернулся в Британию и умер от чумы, поклоняясь богине Минерве в храме города Бат. Но не успел я собрать мысли в кучку, чтоб достойно ответить, как небо расколола молния и осветила громадную тварь, что брела к нам вверх по склону.
- Что это? - спросил я.
- Демон, - ответил старик. - Боги прислали чудище, дабы отомстить мне.
Вся тварь была в какой-то слизи и шла так, будто ее только что слепили из той самой грязи, по которой она ковыляла. Я нащупал у себя на копчике кинжалы, а один вытянул из ножен. Под таким ливнем метать что-либо невозможно - я даже не ручался, что удержу клинок в руке перед броском.
- Меч, Лир, - молвил я. - К оружью, защищайся.
А сам встал и вышел из-под защиты куста. Крутнул в руке Куканом, чтобы рабочий конец его палки встал на изготовку, кинжалом же в другой руке описал замысловатый росчерк под струями дождя.
- Сюда, бес! У Кармана в кармане твой обратный билет в преисподнюю.
И я пригнулся в рассужденье отскочить вбок, когда тварь на меня кинется. Общим очерком зверь напоминал человека, но за ним тянулись долгие склизкие щупальца и с него стекал ил. Едва споткнется, я вскочу ему на спину и тогда попробую скатить его обратно по склону, подальше от короля.
- Нет, позволь-ка мне, - молвил Лир. Он вдруг скинул мокрую шубу и кинулся на монстра, расставив руки, словно бы отдавался ему всем сердцем. - Прикончь меня, безжалостный ты бог, вырви это черное сердце из груди самой Британии!
Я не успел его остановить, и старик рухнул прямо в объятия чудовища. Но, к моему вящему изумленью, хруста выдираемых с корнем членов или чвака мозгов не раздалось. Тварь бережно поймала старика и опустила наземь.
Я уронил руку с кинжалом и робко подался вперед:
- Оставь его, чудовище.
Тварь опустилась на колени и склонилась над распростертым Лиром. Глаза у старика закатились, и он весь подергивался, будто бы в падучей. Зверь перевел взгляд на меня, и я заметил светлые просветы в грязи на его морде. Имелись также и белки у его глаз.
- Помоги, - молвило чудовище. - Помоги перетащить его въ укрытье.
Я шагнул и стер грязь с жуткой морды. Обнаружилось вполне человеческое лицо, но так густо заляпанное грязью, что она стекала даже у него изо рта и пятнала ему зубы. Но все равно - передо мной был человек, а на руках его болтались то ли тряпки, то ли лозы, я не разобрал.
- Помоги бѣдному Тому унести его съ холода, - сказал он.
Я сунул кинжал в ножны, подобрал королевскую мантию и пошел помогать голому и грязному троглодиту тащить старика в лес.
Хижина оказалась весьма невелика - места в ней доставало лишь встать посередине, но огонь был жарок, а старуха у очага помешивала в горшке, от которого пахло вареным мясом и луком. В эту промозглую ночь меня будто коснулось дыханье муз. Лир шевельнулся - впервые за те несколько часов, что миновали после того, как мы его внесли. Возлежал он на топчане, устеленном соломой и шкурами. Его меховая мантия еще курилась паром у огня.
- Я мертв? - осведомился король.
- Нет, стрый, пока нет, но едва не лизнул соленую ржу смерти, - ответил я.
- Бѣгите отсюда! За мною гонится нечистая сила!.. - вскричал голый парняга, отмахиваясь от воздуха у себя перед носом. Я помог ему смыть почти всю грязь, поэтому теперь он был просто угваздан и безумен, а человеческий облик почти что обрел. - Бѣдному Тому холодно!.. О, ду-ди, ду-ди, ду-ди, ду!
- Знамо дело, мы так и поняли, - сказал я. - Если, конечно, не принимать тебя за сокрушительно здоровенного парнягу, которому от рожденья дан щекотун размером с изюмину.
- Питаюсь я водяными лягушками, жабами, головастиками, ящерицами земляными и водяными, а когда сидящая во мнѣ нечистая сила очень разгуляется, приправляю кушанья коровьимъ каломъ, жру старыхъ крысъ и утопленныхъ собакъ. Пью зеленоватую плѣсень, покрывающую поверхность стоячихъ лужъ; меня гонятъ кнутами отъ одной десятины до другой, сажаютъ въ колодки, бьютъ, заключаютъ въ тюрьмы, а прежде у меня было три пары платья, шестъ рубахъ для прикрытія наготы, конь для верховой ѣзды, а у лѣваго бедра мечъ, чтобы имъ сражаться. О, перестань, мой мучитель, уймись Смолькинъ, уймись, мой терзатель!
- Ѣба-ать… - рек я. - Эта холодная ночь всѣхъ насъ обратитъ въ дураковъ и въ бѣсноватыхъ. Тьфу ты - я хотел сказать: все мы, видно, одуреем, покуда длится эта ночь!
- Я ему бараньего рагу предлагала, - проворчала старуха, не оборачиваясь от очага. - Так нет же, ему лягушек подавай да коровьи лепехи. Больно привередлив для бѣсноватого в чем мать родила.
- Карман, - молвил Лир, цепляясь за мою руку. - Кто этот крупный голый малый?
- Злой дух, злой дух; кличет себя бедным Томом. Говорит, за ним бежит диавол.
- Вот дочери что сделали с несчастным! Ты отдал все двум дочерям твоим и вот дошел до этого? Что стало с человеком из-за дочек! Ты отдал все? Ты ничего не спас?
- А ранѣе я былъ женскимъ угодникомъ, гордившимся умомъ своимъ и сердцемъ. Я завивалъ волосы, носилъ перчатку за околышемъ шляпы, служилъ страстной похоти своей возлюбленной и совершалъ съ нею дѣло мрака; при моемъ разговорѣ было столько же клятвъ, сколько словъ вообще, и я безпечно нарушалъ ихъ передъ лучезарнымъ лицомъ самого неба. Засыпалъ я не иначе, какъ мечтая о сладострастіи, а просыпался, чтобы осуществлять эти мечты. Вино любилъ я сильно, игру въ кости тоже, а любовницъ имѣлъ болѣе, чѣмъ женъ у любого турка. Сердце у меня было вѣроломное, ухо жадное, рука кровавая; по лѣни я былъ свиньей, по лукавству - лисой, по прожорливости волкомъ, по злобѣ - собакой и львомъ относительно моей добычи… Холодный вѣтеръ все еще продолжаетъ прорываться сквозь вѣтви боярышника? А какъ онъ воетъ-то? - у-у-у- но ты, дельфинъ, мой сынъ, не мѣшай ему. Пусть себѣ мчится, пусть себѣ злится.
- Вот видишь, - молвил Лир. - Одни лишь дочери-злодейки до бедствий могут довести таких!
- Он не это сказал, полоумный ты кощей. Он сказал, что некогда был самовлюбленным развратником и за это сатана лишил его приблуды. Ну и дерюжку он сберег, а то бы срам наружу.
Старуха наконец повернулась:
- Вестимо, дурак прав. У него нет дочерей, государь. А прокляла его его же злоба. - Она подошла с двумя мисками горячего рагу и поставила их перед нами на пол. - И тебя собственное зло травит, Лир, а вовсе не дочери.
Старуху я уже встречал - одна из ведьм Бирнамского леса. Только обряжена иначе и не такая зеленоватая, но сомнений нет - Розмари, та, что с кошачьими пальчиками.
Лир соскользнул на пол и схватил бедного Тома за руку.
- Я был себялюбив. Не рассуждал о бремени моих деяний. Отца родного заточил я в храме Бата, ибо проказой он сражен был, а потом и убил его. И собственного брата угондошил, чуть заподозрив, что он спит с моей женой. Все это без суда, не бросив честный вызов. Во сне его прирезал, не озаботясь и улик собрать. И королева у меня мертва - ее сгубила моя ревность. Мой трон покоится на вероломстве, и вероломство стало мне наградой. Нас трое здесь разбавленных, подфальшивленных. В тебе же - ничего заемного. Вот он, человек беспримесный, - вот это нищее, голое, развильчатое существо, и ничего сверх. Прочь, прочь, все подмеси! Здесь расстегни мне!
Старик принялся сдирать с себя одежду, рвать ворот сорочки, но рвалась лишь пергаментная кожа его пальцев, а не лен. Я перехватил его руку, стиснул запястья и попытался перехватить также взгляд, чтобы король не окончательно скатился обратно в безумие.
- Какое зло я причинил моей Корделии! - взвыл старик. - Она одна меня любила, а я ей навредил! Моя единственная истинная дочь! О боги! Прочь, прочь, все чужое! Расстегивайте же скорей! Долой одежду с тела моего - да и с моих костей долой все мясо!
Тут я почувствовал, как на моих руках сомкнулись чьи-то когти, и меня потащили прочь от Лира, будто в кандалах.
- Пуссть поссстрадает! - прошипела ведьма мне в самое ухо.
- Но я же был причиной его боли, - молвил я.
- Лир причинил себе сам свою боль, - ответила она.
Вся хижина закружилась у меня перед глазами, и невесть откуда раздался голос призрак-девицы:
- Спи, милый Карманчик, усни.
- Что с вами, государь? - рек Кент. - Зачем сей грязный и нагой парняга лобзает королевский кумпол?
Я проснулся и увидел старого рыцаря в дверях хижины. Обок его стоял граф Глостерский. Снаружи еще ревела буря, а у очага бесноватый Том обвился вокруг Лира и целовал его в лысую макушку, словно благословлял новорожденного.
- Как, государь! - воскликнул Глостер. - Иль общества другого вы не нашли? Кто вы такой? Как вас зовут?
- Дай мне с философом потолковать, - промолвил Лир.
- Я бѣдный Томъ, - ответствовал философ. - Бѣсноватый изъ Бедлама. Скоро семь лѣтъ, да, семь лѣтъ ужь сравняется, какъ акридами бѣдненькій Томи питается.
Кент посмотрел на меня, но я мог лишь плечами пожать.
- Оба спятлы, как дятлы, - молвил я.
- Мой государь, со мной пойдемте. У меня есть вести из Франции, - сказал Кент.
- Голландский соус отлично идет к яйцам? - осведомился я.
- Нет, - молвил Кент. - Насущнее.
- Вино и сыр прекрасно сочетаются? - вновь осведомился я.
- Нет, шельма с теркой вместо языка, Франция отрядила армию в Дувр. И слух пошел - небрежность наша их допустила высадиться тайно в портах важнейших наших, и готовы они вступить открыто с нами в бой.
- Ну что ж, тогда это кроет новости о вине и сыре, нет?
Глостер старался отцепить Тома из Бедлама от короля Лира, но ему было трудно, ибо он при этом тщился и плаща себе не замарать.
- Я отправил весточку во французский лагерь под Дувром, что Лир здесь, - сказал Глостер. - Я не в силах больше повиноваться вашим дочерям, ваше величество. Подал им прошенье позволить мне увесть вас от бури, а они ни в какую. В моем собственном доме хозяйничает герцог Корнуолл. Они с Реганой взяли на себя команду над вашими рыцарями, а с ними - и над моим замком.
- Славный мой государь, милорд зовет под кровлю, - сказал Кент. - У нас лачуга есть под городской стеной, пока не стихнет буря. Я приготовил конные носилки. Езжайте к Дувру. В Дувре встретят вас защита и приют.