- Зачем же в Дувр? - спросила Регана.
- Чтоб не видать, как станешь ты, злодейка, царапать старцу бедные глаза; чтоб не видать, как в царственное тело твоя сестра вонзит клыки кабаньи. Когда под бурей, с головой открытой, в ночь адски черную несчастный старец дождем лил слезы… Затем, что там о нем позаботятся.
- Ложь! - крикнула Регана. - В подвале есть великолепная камера пыток, что скажете?
Но Корнуолл медлить не желал. Еще миг - и он оседлал старика и воткнул большой палец ему в правую глазницу. Глостер заорал и вопил, пока совсем не осип. Глаз его отвратительно чпокнул.
Я потянулся к метательному кинжалу.
Главная дверь в залу приоткрылась, а с черной лестницы послышались голоса, замельтешили лица прислуги.
- Зачем отправил в Дувр? - повторила Регана.
- Бесстыдница ты злая! - выдавил Глостер сквозь кашель. - Злодейка! Я не скажу ни за что на белом свете.
- Ну нет, милорд на белый свет глядеть не будет. - И Корнуолл навалился на старика опять.
Я больше не мог этого терпеть. Выхватив кинжал, я замахнулся для броска, но тут руку мне будто оплело лентою льда; я поднял взор и увидел призрака-девицу - она стояла совсем рядом и удерживала мою руку. Меня словно парализовало. Я мог лишь перевести глаза на весь тот ужас, что творился в большой зале.
Вдруг из двери черного хода выскочил поваренок с огромным мясницким ножом. Он подскочил к герцогу, Корнуолл выпрямился и потянулся к мечу, но вынуть его из ножен не успел. Мальчишка пырнул его ножом в бок. Когда он вытаскивал нож для следующего удара, Регана вытянула из рукава мантии узкий кинжал и вонзила мальчишке в шею. И тут же отпрянула, чтоб не забрызгало кровью. Мальчишка зажал рукой рану и рухнул.
- Как смеешь, хам! - крикнула герцогиня и оборотилась к черному входу. Челядь мигом попряталась, как испуганные мыши.
Корнуолл кое-как утвердился на ногах и вогнал меч в грудь поверженному мальчишке. Затем сунул клинок в ножны и ощупал бок. Рука обагрилась.
- Так тебе и надо, червь позорный, - произнес Глостер.
И Корнуолл вновь кинулся на него.
- Вон, студень гнусный! - крикнул он. - Где теперь твой блеск? - Он уже занес руку над оставшимся глазом графа, но Регана его опередила, и ее кинжал выколупнул око Глостера.
- Не утруждайтесь, милорд, - произнесла она.
От боли Глостер лишился чувств и обмяк на кресле в путах. Корнуолл задрал повыше ногу и пнул графское тело в грудь. Кресло опрокинулось. Герцог поглядел на свою супругу влюбленными глазами - в них было столько нежности и теплоты, сколько испытываешь, видимо, лишь когда твоя жена ради тебя выковыривает кинжалом кому-нибудь глаз.
- Герцог, что с тобой? Что рана? - деловито спросила Регана.
Корнуолл простер к жене руку, и герцогиня шагнула к нему.
- Ранен я, Регана. Эх, не ко времени… Клинок скользнул по ребрам. Кровь идет, и сильно, но если перевязать, жить буду.
- Жаль, - сказала Регана и воткнула свой кинжал ему под ложечку. На ее белоснежную руку хлынула кровь.
Похоже, герцог несколько удивился.
- Бля, - рек он и рухнул. Регана вытерла клинок и руки о его камзол. Затем вложила кинжал обратно в ножны, искусно запрятанные в рукаве, и подошла к подушке, под которой герцог спрятал отцовскую корону. Откинула капюшон манто и водрузила венец себе на голову.
- Ну как, мой шут? - спросила она, не поворачиваясь к моей нише. - Ничего сидит?
Я тоже несколько удивился, хоть и не настолько несколько, как герцог. Призрак уже отпустил меня, и я стоял за шпалерой, занесши руку для броска.
- Она тебе на вырост, киска, - молвил я.
Регана посмотрела на мою нишу и ухмыльнулась.
- Так я и вырасту, правда же? Ты чего-то хотел?
- Отпусти старика с миром, - сказал я. - Французский король Пижон высадил в Дувре войско, потому-то Глостер туда Лира и отправил. Тебе разумно будет стать лагерем южнее. Объедините силы с Эдмундом и Олбани - быть может, где-то в Белой башне.
Огромная дверь скрипнула, в щель просунулась голова - солдатская, в шлеме.
- Зовите лекаря, - крикнула Регана, стараясь показаться весьма обеспокоенной. - Милорда ранили. Труп холопий на гноище швырнуть. Прогнать слепого подлеца - за ворота выгнать пса! Пусть нос его до Дувра доведет.
Зала тут же наполнилась челядью и солдатней, и Регана вышла, бросив лишь один лукавый взгляд на мое укрытие. Понятия не имею, зачем она меня оставила в живых. Не иначе, потому что до сих пор неровно ко мне дышит.
Я выскользнул из замка через кухню и сторожко пробрался к крепостной стене.
Призрак-девица высилась над Харчком, который весь съежился под одеялом в углу.
- Да ладно тебе, обалдуй, порадей со мною хорошенько.
- Сгинь, навь, - молвил я, хотя она была почти такой же плотной, как плотская женщина.
- Хуй тебе, а не ножичком помахать, а?
- Я мог бы спасти старику второй глаз.
- Не мог бы.
- Мог бы отправить Регану в тот особенный круг ада, где сейчас обретается ее муженек.
- Фигушки. - И мара воздела свой призрачный палец, откашлялась и прочла:
- Насмешка подлая второго чада
Отравит ясный взор облыжным ядом,
Узы родства нам рассечет и спрячет -
Тогда безумец поведет незрячих.
- Ты это уже говорила.
- Я знаю. Но тогда рановато было, извини. По-моему, сейчас будет полезнее. Теперь даже такому фалалею, как ты, загадка по силам.
- А ты бы не могла просто сообщить мне, блядь, что это значит?
- Прости, но никак. Тайны призраков и все такое. Покедова. - С этими словами она растворилась в каменной стене.
- Я не трахнул призрака, Карман, - взвыл Харчок. - Я так ее и не трахнул.
- Я знаю, парнишка. Нет ее тут больше. Ладно, вставай-подымайся, попробуем спустить тебя по цепям наружу. А потом поищем слепого графа.
Явление девятнадцатое
Слепых ведут безумцы
Глостер бродил по пустырю у самого подъемного моста - в опасной близости от края рва. Гроза еще свирепствовала, и клятый дождь хлестал по лицу старика и струился из пустых глазниц.
Харчок поймал графа за шиворот плаща и поднял, как котенка. Глостер в ужасе забился и замахал руками - поди решил, что его сцапала гигантская хищная птица, а не долбоеб огромных размеров.
- Тпру, тпру, - рек Харчок, стараясь успокоить графа, как понесшую лошадь. - Попался.
- Отнеси его подальше от края и поставь на землю, - распорядился я. - Лорд Глостер, это Харчок, шут Лира. Мы сейчас отведем тебя в укрытие и перевяжем раны. Король Лир уже там. Возьми Харчка за руку, и все.
- Иди отсюда, добрый друг, иди, - отвечал граф. - Твои услуги мне уж не помогут, тебе ж они вредны. Мне нет дороги и не надо глаз. Я спотыкался зрячим. Сыновья мои - мерзавцы, из дома меня выгнали… Там есть один утес, большой, нависший круто над пучиной. Поможешь мне взобраться на обрыв? Я награжу тебя. Оттуда больше не надо будет мне поводыря.
Харчок утвердил старика на ногах и развернул в сторону рва:
- Тогда вам туда, милорд.
- Не отпускай его, дубина недоструганная!
- Он же сам сказал, что хочет топиться, - а он граф, у него и замок, и ров тоже его, а ты, Карман, всего-навсего шут гороховый. Я его слушаться буду.
Я подскочил к ним, схватил Глостера за руку и отвел подальше от края.
- Он уже не граф, парнишка. У него ничего нет, кроме вот этого плаща в защиту от ненастья. Как у нас.
- Ничего? - переспросил Харчок. - А давай я научу его жонглировать, и он тоже будет дурак?
- Давай сперва отведем беднягу в лачугу и глазницы смажем белками яичными и заткнем льняными охлопьями, чтоб до смерти он кровью не истек. А потом можешь учить его дурацкому ремеслу.
- Мы сделаем из вас настоящего дурака, - произнес Харчок, хлопая старика по спине. - Это будут песьи ятра, а, милорд?
- Утопи меня, - рек Глостер.
- А дураком быть уж как лучше, чем графом, - не унимался мой подручный, слишком уж бодрый для столь мерзкого и холодного дня с убийствами и увечьями. - Замка, правда, нет, зато людей веселишь. Они тебе за это яблоки дают, а иногда какая-нибудь дева или овца и парой смешочков с тобой перекинется. Шавкины бейцы, точно говорю.
Я остановился и внимательно посмотрел на своего подручного.
- Ты перекидывался смешочками с овцами?
Харчок закатил глаза к аспидному небу.
- Кто, я? Не-е… мы и пирожком иногда делимся, если Кутырь сготовит. Вам Кутырь понравится, милорд. Она шибательная.
Похоже, Глостер тут окончательно обезволел и дал мне провести себя в городок за стенами. Шел он мелкими шаткими шажочками. У длинной фахверки, которую я принял за гарнизонную казарму, меня окликнули. Я поднял голову и увидел Курана - капитана Лира. Он стоял под козырьком и махал нам рукой. Мы подошли и вжались в стену, чтоб не лило сверху.
- Это никак граф Глостерский? - спросил Куран.
- Само собой, - молвил я. И рассказал капитану, что произошло в замке и на пустоши после нашей с ним последней встречи.
- Кровь Божья, две войны. А Корнуолл умер. Кто же командует нашими войсками?
- Госпожа, - ответил я. - Держись Реганы. План остается прежним.
- Нет, не остается. Мы даже не знаем, кто у нас враг - Олбани или Франция.
- Знамо дело. Но действуешь ты по-прежнему.
- Я б месячное содержанье отдал за то, чтоб направлять клинок, который ухайдакает ублюдка.
При упоминании о сыне Глостер опять взвыл:
- Да утопите же меня! Не могу я страдать долее! Дайте мне меч, чтоб я на него бросился и тем покончил с позором и страданьем навсегда!
- Извини, - сказал я Курану. - Он у нас нюня и плакса с тех пор, как ему вырвали глаза.
- Так перевязать же надо. Заволакивай его внутрь. Егерь по-прежнему с нами, а раны прижигать железом он умеет.
- Положьте же конец моим мукам! - выл меж тем Глостер. - Покоряться пращам и стрелам яростной судьбы мне больше невтерпеж…
- Милорд Глостер, не будешь ли ты добр, во имя опаленных пламенем яиц Святого Георгия, пожалуйста, на хуй заткнуться?
- Жестковато ты с ним, нет? - рек Куран.
- Чего? Я же сказал "пожалуйста".
- Все равно.
- Прости, старина Глостер. Какая шляпа славная!
- Нет на нем шляпы, - педантично молвил Куран.
- Слепой же. Если б ты ничего не сказал, он бы ходил и радовался своей клятой шляпе.
Граф завелся по новой:
- Сыновья мои мерзавцы, а у меня нет даже шляпы! - Не похоже было, чтоб он намеревался умолкнуть в ближайшее время, но Харчок, к счастью, запечатал ему уста своей лапищей.
- Спасибо, дружок. Куран, у тебя пожрать не отыщется?
- Само собой, Карман, хлеба и сыра - сколько унесете, а кто-нибудь из моих людей, глядишь, и флягу вина вам раздобудет. Его светлость снабдил нас довольствием весьма щедро, - добавил он ради Глостера. Старик забился в хватке моего подручного.
- Ох, Куран, ну вот он опять из-за тебя. Давай скорее, будь любезен. Нам надо найти Лира и двинуться к Дувру.
- Дувр, значит? Вы с Францией стакнетесь?
- Ну да - с этим окаянным королем Пижоном, лягушатником, прозванным в честь обезьянки, с пижоном, крадущим чужих жен… С кем есть, с тем и стакнемся.
- Тебе, я мыслю, он по нраву?
- Ох, да отвянь ты, капитан. Ты только проследи, будь добр, чтобы отряд, за нами посланный Реганой, нас не настиг. Сам не бунтуй, а двигайся на восток к Дувру, затем на юг. А я поведу Лира сперва на юг, а затем на восток.
- Давай я пойду с тобой, Карман. Королю потребно больше охраны, чем могут дать два дурака и слепец.
- С королем еще старый Кай. А ты послужишь ему лучше, если выполнишь сей замысел. - Не совсем, правда, но подчинился бы он долгу, считая своего командира дураком? Очень вряд ли.
- Ну тогда ладно. Пойду вам за едой, - сказал Куран.
У лачуги под дождем стоял голый Том Бедламский, все такой же малахольный. Он гавкал.
- Этот гавкающий парняга - голый, - заметил Харчок, на сей раз не принося никакой дани Святому Очевидцу: мы все же шли со слепым.
- Знамо дело, но вопрос в том, гол ли он, потому что гавкает, или гавкает, потому что гол, - рек в ответ ему я.
- Я есть хочу, - промолвил Харчок: разум его не справлялся с дилеммой.
- Бѣдный Томъ продрогъ. Томи прозябъ. Нечистая сила кусаетъ мнѣ спину. Вотъ теперь нечистая сила терзаетъ бѣднаго Тома голосомъ соловья, - произносил бедламский бедолага между приступами лая. Я впервые разглядел его при свете дня и почти чистым - и поразился до глубины души. Без слоя грязи он выглядел знакомо. Очень знакомо. Сказать вам правду, Том из Бедлама был не кто иной, как Эдгар Глостерский, законный графский сын.
- Том, ты зачем здесь?
- Бѣдный Томъ… Старый рыцарь Кай велел мне стоять на дожде, покуда не очищусь я и не перестану смердеть.
- А гавкать и говорить о себе в третьем лице тоже он велел?
- Нѣтъ, выходит, это я сам придумал.
- Выходит. Даже голос твой другой, и речь как будто чище и складнее. Ладно, иди под кровлю, Том. Помоги Харчку с этим старцем.
Том впервые глянул на Глостера, глаза его расширились - и он рухнул на колени.
- Это онъ! мой отецъ! - прошептал бедняга. - Кровавоглазый… О судьбина! О мир! Когда бы превратностью своей ты нам не становился ненавистен, мы жили бы не старясь.
Я положил руку ему на плечо и тоже шепотом сказал:
- Крепись, Эдгар, отцу теперь потребна твоя помощь.
Глаза его при этих словах вспыхнули ясностью - точно сознание окончательно вернулось к нему. Он кивнул, встал и взял графа за руку. "Безумец поведет незрячих".
- Дай руку. Бедный Том тебя проводит, - сказал Эдгар. - Бедный Том повредился, но не настолько, чтобы не помочь чужаку в беде.
- Ой, дай мне умереть! - опять запричитал Глостер, отталкивая руку сына. - Дай мне веревку, чтоб повиснуть мне на ней, пока дыханье вовсе не оставит.
- Он теперь все время так, - объяснил я.
Открыв дверь лачуги, я рассчитывал увидеть внутри Лира и Кента, но там никого не было. Лишь угли еще тлели в очаге.
- Том, а где король?
- Они с рыцарем отправились в Дувр.
- Как? Без меня?
- Король рассвирепел, что ему опять под дождь. А рыцарь успел сказать, чтоб я тебе передал - они идут в Дувр.
- Ладно, заводи сюда графа. - Я отошел в сторону, чтобы Эдгар заманил отца в лачугу. - Харчок, подкинь-ка дровишек. Мы здесь только перекусим и обсохнем. А потом - вслед за королем.
Харчок заслонил собой дверной проем и тут заметил Кукана. Тот сидел на лавке у очага, где я его и оставил.
- Кукан! Друг мой! - растрогался громадный обалдуй, схватил мою куклу и прижал к груди. Искусство чревовещания для моего подручного - лес темный, и хоть я не раз объяснял ему, что Кукан разговаривает только через меня, у Харчка развилась нездоровая привязанность к игрушке.
- Привет, Харчок, фигляр пустоголовый. Поставь меня на место и разводи огонь, - сказал Кукан.
Мой подручный сунул куклу себе за пояс и принялся рубить растопку тесаком, а я разделил хлеб и сыр, которые нам принес Куран. Эдгар как мог перевязал Глостеру глаза, и старик немного успокоился - поел сыру и хлебнул вина. К сожалению, от выпитого и, несомненно, потери крови безутешный вой его и всхлипы сменились удушающей траурной меланхолией.