- Жена моя скончалась в убежденье, что я беспутный греховодник, отец проклял за то, что я изменил его вере, а оба мои сына - негодяи. На миг помстилось мне, что Эдмунд искупил свое ублюдство тем, что прям и верен мне - все ж бился он с неверными в Походах, - но он такой же предатель, как его законнорожденный брат.
- Эдгар не предатель, - сказал я старику. Но едва слова сии сорвались с моих уст, Эдгар поднес палец к губам: ни слова больше, мол. Я кивнул - дескать, понял, не выдам. Пусть остается Томом сколько влезет - ну, или сколько нужно, мне-то что. Лишь бы штаны надел. - Эдгар всегда был тебе верен, милорд. Предательство его измыслил для тебя ублюдок Эдмунд. В нем одном зла на двоих хватает. Эдгар, может, и не самая острая стрела в колчане, но не изменник совершенно точно.
Эдгар вопросительно вскинул бровь.
- Разумность свою ты никак не докажешь, сидя тут без портов и дрожа от холода, добрый Том, когда вон там горит огонь и лежат одеяла, из которых можно сварганить себе одежонку.
Эдгар встал и отошел к очагу.
- Тогда Эдгара предал я, - сказал Глостер. - О, боги сочли уместным обрушить ливни горя на меня за то, что сердцем был нетверд. Хороший сын отправлен был в изгнанье, и по пятам его пустил я гончих псов. В наследники ж себе я выбрал лишь червей - достанется им то, что мне осталось: это усохшее слепое тело. О, как же хлюпаем мы бурдюками тлена в ларях, где только острые углы, - и жизнь из нас сочится через дыры, покуда, сдувшись, мы не опустимся на дно… отчаянья. - Старик замахал руками и принялся стучать себе по челу, все более распаляясь. Повязки сползли с его глаз. Харчок подошел к графу и обхватил его лапами, чтоб не дергался.
- Да ничо, милорд, - молвил он. - Вы почти совсем не протекаете.
- Пусть этот сокрушенный дом впадет в гнилое запустенье на несмягчаемом морозе смерти. О дайте сбросить мне сию смертельную удавку - сыновья мои преданы, король мой свергнут, мои владенья больше не мои. Дайте мне покончить с этой пыткой!
Излагал граф крайне убедительно, не поспоришь. Неожиданно он уцепился за Кукана и выдернул его у Харчка из-за пояса:
- Отдай мне меч свой, добрый рыцарь!
Эдгар рванулся было удержать отца, но я успел его перехватить, а Харчку мотнул головой: мол, не мешай.
Старик выпрямился во весь рост, упер конец палки Кукана себе под ребра и рухнул ничком на земляной пол. Дух из него вышибло, он задыхался от боли. У очага грелась моя чашка с вином, и я вылил ее Глостеру на грудь.
- О, я убит! - прохрипел граф. - Кровь жизни истекает. Похороните меня на холме с видом на Глостерский замок. И попросите за меня прощенья у сына моего Эдгара - я обошелся с ним несправедливо.
Эдгар опять дернулся было к отцу, но я удержал. Харчок зажимал рукой рот, чтоб не расхохотаться в голос.
- Я холодею, хладом смертным веет. Но унесу свои грехи в могилу.
- Знаешь, милорд, - сказал я, - а я слыхал, что зло людей переживает. Добро ж, наоборот, погребается вместе с останками.
- Эдгар, мальчик мой, где бы ты ни был - прости меня, прости! - Старик катался по полу и в какой-то момент, похоже, весьма удивился, обнаружив, что меч из него больше не торчит. - Лир, прости меня за то, что не служил тебе я лучше!
- Вы поглядите только, - сказал я. - Видите - от тела отлетает его черная душа?
- Где? Где? - спросил Харчок.
Самородка пришлось заткнуть проворным пальцем, поднесенным к губам.
- О, падальщики рвут ее на части! О как жестоко мстит судьба бедняге Глостеру, о как страдает он!
- Я страдаю! - вторил мне граф.
- Его низвергнут в глубочайший мрак Аида! Ему оттуль не выйти никогда!
- Я в пропасть рушусь, свет и теплота меня в свои объятия не примут.
- Ну все, его обуяла холодная и одинокая смерть, - сказал я. - А раз при жизни Глостер был такой говнюк, теперь его вовеки будут дрючить мильоны бесов с колючками на елдах.
- Холодная и одинокая смерть приняла меня, - сказал граф.
- А вот и нет, - сказал я.
- А?
- Ты не умер.
- Ну, значит, вскорости умру. Я бросился на тот неумолимый меч, и жизнь моя истекает меж пальцев, мокрая и липкая.
- Ты бросился на куклу.
- Никакая это не кукла. Это меч. Я взял его у вон того солдата.
- Ты взял мою куклу у моего подручного. И бросился на палку.
- Подлый холоп ты, Карман, тебе ни грана веры нет. Ты насмехаешься над человеком, даже когда сама жизнь струится из него по каплям. Где тот голый бесноватый, что помогал мне?
- Вы бросились на куклу, - подтвердил Эдгар.
- Так я не умер?
- В точку, - сказал я.
- Я бросился на куклу?
- А я что сказал?
- Коварный ты плут, Карман.
- Ну что, милорд мой, как тебе теперь, когда вернулся ты из мертвых?
Старик встал и лизнул мокрые от вина пальцы.
- Лучше, - сказал он.
- Хорошо. Тогда позволь тебе представить Эдгара Глостерского, некогда - голого и бесноватого. Он проводит тебя в Дувр к твоему королю.
- Здравствуйте, батюшка, - произнес Эдгар.
Они обнялись. Последовали многие плач и рев, мольбы о прощенье и сыновние сопли, и в целом выглядело все это вполне тошнотворно. Затем тихие мужские всхлипы сменились новым приступом графских стенаний:
- О, Эдгар, я с тобою обошелся плохо, и никаким прощением твоим уж не исправить причиненной порчи.
- Ох, да ебаться веником, - сказал я. - Харчок, пошли найдем Лира и отправимся уже наконец в Дувр под защиту этих ятых, блядь, французов.
- Но буря еще неистовствует, - сказал Эдгар.
- Я под этим дождиком не первый день брожу. Мокрее и холоднее мне уже не будет, в любую минуту меня несомненно свалит лихоманка и сокрушит мой тонкий организм под ярмом жара - но клянусь взасос мудями Сафо, я не способен слушать долее ни часа, как этот старый и слепой елоп воет о своих былых шкодах, хотя шкод у него впереди еще столько, что черт на печку не вскинет. Carpe diem, Эдгар, carpe diem.
- Карп дня? - уточнил законный наследник графского титула Глостеров.
- Угадал. Я заклинаю окаянную рыбку в сегодняшнем меню, паршивец. Ты мне больше нравился, когда жрал лягушек и ругался с бесами. Харчок, оставь им половину пайка, а сам завернись во что-нибудь потеплее. Идем искать короля. До встречи в Дувре, публика.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Мы для богов, что мухи для мальчишек.
Себе в забаву давят нас они.Глостер, "Король Лир", акт IV, сцена 1, пер. О. Сороки
Явление двадцатое
Хорошенькая малютка
Весь день мы с Харчком трюхали под холодным дождем - через холмы и дол, по немощеным вересковым пустошам и дорогам, от которых осталось одно название: сплошь колеи, залитые жижей. Харчок был оживлен и боек - примечательно, учитывая, из каких мрачных переделок он только что выбрался, но легкость духа - счастье идиота. Он распевал во всю глотку и весело шлепал по лужам. На меня же остроумье и осведомленность давили тяжким бременем, посему угрюмость и ворчливость более приставали моему настрою. Я жалел, что не украл лошадей, что мы не обзавелись вощеными накидками, что я не взял с собой трут и кресало, а также что не прикончил в свое время Эдмунда. О последнем, среди прочего, жалел я и потому, что ехал бы сейчас у Харчка на плечах, беды не зная, но раны его еще не зажили после Эдмундовых порок. Вот ублюдок.
Должен сказать здесь, что проведши несколько дней на милости у стихий - впервые после странствий с Белеттом и его скоморошьей труппой, - я окончательно убедился, что я шут комнатный. Моя субтильная конституция скверно защищается от холода, да и вода с нее отнюдь не как с гуся. Боюсь, я слишком промокашка, чтобы работать уличным шутом. На холоде певческий голос мой сипнет, остроты и шутки на ветру утрачивают тонкость, а когда мускулы мне замедляет недобрая прохлада, я и жонглирую дерьмово. Для бури я безпрок, для шторма некошерен - мне более к лицу очаг и перина. О, теплое вино, горячее сердце, жаркая шмара - где же вы? Несчастный заледенелый Карман, ты - как жалкая утопшая крыса.
В потемках мы уж миновали много миль, когда ветром к нам принесло запах дыма и мяса. Вдали замерцал оранжевый огонек - окошко, затянутое бычьим пузырем.
- Смотри, Карман, - дом, - молвил Харчок. - Там можно посидеть у огня и, может, разжиться горяченьким.
- У нас нет денег, парнишка, и нечего отдать взамен.
- Мы обменяем им на ужин шуток, как раньше делали.
- Мне ничего забавного в голову не лезет, Харчок. Кувырки даже не обсуждаются - у меня пальцы так замерзли, что я и Кукана за ниточку не дерну. Я до того устал, что ни одну байку до конца не доскажу.
- А можно попроситься к ним за просто так. Вдруг они добрые.
- Это бурливый урыльник просачной пурги, правда?
- Но могут же, - упорствовал обалдуй. - Кутырь мне как-то пирожок дала, хоть я никак и не шутковал. Дала и все, по доброте душевной.
- Ладно. Ладно. Надавим на доброту, но приготовься, буде не выйдет, надавать им по мозгам и отобрать их ужин силой.
- А ежли их там много? Ты же мне поможешь?
Я пожал плечами, обведя десницей свой изящный габитус:
- Я мелок статью и устал, парнишка. Мелок и устал. Если я так ослаб, что даже вертепа показать им не смогу, боюсь, обязанности дачи по мозгам лягут по необходимости на твои плечи. Найди себе крепкий дрын. О, вот как раз поленница.
- Не хочу я никому по мозгам давать, - воспротивился упрямый полудурок.
- Ну хорошо, возьми тогда ножик. - Я протянул ему один из своих метательных кинжалов. - Деркани им хорошенько того, кто напросится.
Тут дверь избушки отворилась, в проеме возник ссохшийся силуэт и поднял над головой фонарь:
- Кто идет?
- Прощенья просим, любезнейший, - отвечал Харчок. - Мы только уточнить, не требуется ли тут сегодня кого деркануть хорошенько. Или по мозгам кого отоварить?
- Дай сюда. - Я выдернул у дурня свой кинжал и сунул в ножны на копчике.
- Прошу извинить, любезный сударь, Самородок пошутил не по чину. Мы ищем укрытья от ненастья - ну и, может, чуточку горячей еды. У нас есть только хлеб и крошка сыру, но мы ими поделимся за кров.
- Мы дураки, - сказал мой подручный.
- Заткнись, Харчок, это и так видно по моему облаченью и твоей бессмысленной роже.
- Заходи, Карман из Песьих Мусек, - рекла согбенная фигура. - И осторожнее, Харчок, не треснись о притолоку.
- Нам кранты, - сказал я, проталкивая Харчка в двери поперед себя.
Три ведьмы. Петрушка, Шалфея и Розмари. Кто бы мог подумать? Нет-нет, не в Большом Бирнамском лесу, где их обычно держат, где таких обычно и рассчитываешь повстречать, а тут - в теплой хижине чуть в стороне от тракта, на пути между глостерширскими деревеньками Грязные Блёвки и Приходский Хряк. Может, у них избушка на курьих ногах? Поговаривают, ведьмы расположены к таким жилищам.
- Я думал, ты старик, а ты старуха, - сообщил Харчок карге, впустившей нас. - Извиняюсь.
- Доказательств не надо, - поспешно вставил я, опасаясь, что кто-нибудь из них возьмется подтверждать свой пол взметаньем юбок. - Парнишка и так много страдал в последнее время.
- Рагу? - предложила ведьма Шалфея, бородавчатая. Над очагом висел котелок.
- Видал я, что ты туда положила.
- Рагу, рагу - мы варим синюю нугу, - подхватила Петрушка (дылда).
- Да, пожалуйста, - сказал Харчок.
- Это не рагу, - сказал я. - Они это так называют, потому что рифмуется с нугой. Но это не рагу.
- Нет, рагу, - возразила Розмари. - Говяды, морква и прочее.
- Боюсь, что так, - подтвердила Шалфея.
- А не крошеные крылья летучих мышей, не глаза распутников, не зобы тритонов - вот без это всего, да?
- Лук еще есть, - сказала Петрушка.
- И все? Никаких волшебств? Привидений? Проклятий? Вы вдруг являетесь тут в тьмутаракани - нет, на самом краешке той темной тараканьей жопки, по сравнению с коей тьмутаракань столица, - и вам надо лишь накормить нас с Самородком и дать нам кров, чтоб мы хоть чуточку согрелись?
- Ну да, примерно так, - ответила Розмари.
- Почему?
- Что-то рифма к "луку" мне в голову нейдет, - пожаловалась Шалфея.
- Еще бы - как только лук положили, все заклинанья наши пошли лесом, - сказала Петрушка.
- Правду говоря, "говяды" тоже нас к стенке приперли, нет? - спросила Розмари.
- Мда. "Яды", наверное. "Наяды"… - Шалфея задумчиво возвела здоровый глаз к потолку. - И "уёды", хотя, говоря строго, это вообще не рифма.
- Не всякая рифма годна для заклятия, - вздохнула Розмари. - "Наяды", "уроды"… Нипочем не скажешь, какая изворотливая лярва вылезет с такими рифмами. Убожество, честное слово.
- Рагу, пожалуйста, - сказал Харчок.
Я дал ведьмам нас накормить. Рагу было горячо и густо - и благодатно лишено частей тел земноводных и трупов. Мы поделились остатками Куранова хлеба с троицей, а они извлекли кувшин крепленого вина и разлили на всех. Меня согрело как изнутри, так и снаружи, и впервые за много дней одежка и обувка у меня высохли.
- Ну так что, все ничего, значит? - осведомилась Шалфея, когда мы все осушили по паре чашек вина.
Я начал загибать пальцы:
- Лира лишили рыцарей, началась гражданская война между его дочерьми, в Британию вторглась Франция, герцога Корнуоллского убили, графа Глостерского ослепили, зато он воссоединился с сыном, который зато стал до ужаса бесноватым, обе сестры околдованы и влюблены в ублюдка Эдмунда…
- Я их трахнул хорошенько, - вставил Харчок.
- Да, Харчок пежил их, пока обе не перестали на ногах держаться. Так, что еще… Лир бродит по болотам, ищет прибежища у французов в Дувре… Целая жменя событий.
- Стало быть, Лир страдает? - уточнила Петрушка.
- Неимоверно, - ответил я. - Ничего больше не осталось. Сверзился он будь здоров - сидел на троне, а теперь бродит и побирается. А изнутри его глодают угрызенья за то, что он совершил давным-давно.
- А ты ему, стало быть, сочувствуешь? - уточнила Розмари, зеленоватая ведьма с кошачьими пальчиками.
- Он спас меня от жестокого хозяина, поселил у себя в замке. Трудно ненавидеть на полный желудок у теплой печки.
- Это верно, - заметила Розмари. - Выпей еще вина. - И нацедила мне в чашку какой-то темной жидкости. Я отхлебнул. На вкус крепче и жарче прежней.
- У нас для тебя, Карман, есть подарок. - Розмари вытащила откуда-то из-за спины кожаную шкатулку и открыла ее. Внутри лежали четыре крохотных каменных флакона - два черных и два красных. - Тебе пригодится.
- Что это? - Перед глазами у меня плыло. Голоса ведьм я слышал, храп Харчка тоже, но как бы издали, словно через тоннель.
- Отрава, - сказала ведьма.
А больше я не услышал ничего. Избушка пропала. Я сидел на дереве у спокойной речушки, возле каменного моста. Вокруг, судя по всему, - осень, потому что листья желтели и краснели. Подо мной на речном берегу девушка лет шестнадцати стирала в корыте белье. Совсем крохотная - я бы решил, вообще ребенок, только фигура у нее была вполне женская, невзирая на размеры: идеальные пропорции, просто масштаб мельче.
Девушка подняла голову, будто услышала что-то. Я проследил за ее взглядом: по дороге ехал конный строй солдат. Во главе - два рыцаря, за ними еще где-то с дюжину верховых. Они проехали под моим дубом и придержали коней у моста.
- Погляди-ка, - произнес рыцарь поплотнее и показал на девушку. Голос его словно бы прозвучал прямо у меня в голове. - Какая хорошенькая малютка.
- Бери, - отозвался второй. Голос я узнал тут же - и передо мной тут же возникло лицо того, чей он. Лир - моложе, крепче, не такой седой, но все равно типичнейший Лир. Нос крючком, хрустально-голубые глаза. Как есть он.
- Не, - ответил рыцарь помоложе. - Нам до вечера в Йорк надо успеть. Нет времени искать корчму.
- Поди сюда, девочка, - позвал Лир.
Девушка выбралась по откосу на дорогу. Глаз от земли она не отрывала.
- Ближе! - рявкнул Лир. Девушка поспешно перешла речку по мосту и остановилась в нескольких шагах от всадников.
- Ты знаешь, кто я, девочка?
- Благородный господин, господин.
- Благородный господин? Я твой король, девочка. Я Лир.
Девушка упала на колени и перестала дышать.
- А это Кан, герцог Йоркский, принц Уэльский, сын короля Бладуда, брат короля Лира - и он сейчас тебя возьмет.
- Не надо, Лир, - сказал его брат. - Это безумие.
Девушка уже вся дрожала.
- Ты - брат короля и брать можешь кого хочешь и когда хочешь, - наставительно произнес Лир и слез с коня. - Встань, девочка.
Девушка подчинилась, но неловко, будто ждала удара. Лир взял ее за подбородок и приподнял голову.
- Ты хорошенькая. Она хорошенькая, Кан, и она моя. Я дарю ее тебе.
Глаза королевского брата расширились, в них промелькнул голод, но Кан сказал:
- Нет, у нас нет времени…
- Взять! - рявкнул Лир. - Ты возьмешь ее сейчас же!
Король схватился обеими руками за девушкино платье и разорвал его, обнажив грудь. Она попыталась прикрыться, но он грубо отвел ей руки. А потом держал и отрывисто командовал, пока брат насиловал девушку на широком парапете каменного моста. Закончив и отвалившись, Кан переводил дыхание меж ее раздвинутых ног, но Лир плечом оттолкнул его, поднял девушку за талию и швырнул с моста в реку.
- Оправься! - рявкнул он брату, после чего потрепал его по плечу. - Ну все, ночью она тебе не явится. Все подданные - собственность короля, и я волен их дарить кому угодно, Кан. Можешь брать себе любую женщину, кроме одной.
Они сели на коней, отряд двинулся дальше. Лир даже не глянул, выплывет ли она.
Я не мог шевельнуться, не мог даже крикнуть. Пока они насильничали, меня как будто привязало к дереву. Теперь же я смотрел, как девушка выползает из реки. Одежда висела на ней лохмотьями. Она свернулась калачиком на берегу, плечи ее тряслись от рыданий.
Внезапно с дерева меня сдуло, точно перышко случайным ветерком, и я опустился на крышу двухэтажного деревенского дома. Базарный день. Везде полно народу, все ходят от телеги к телеге, от стола к столу, торгуются, выбирают мясо и овощи, инвентарь и утварь.
По улице, спотыкаясь, шла девушка - та хорошенькая малютка, лет шестнадцати-семнадцати. Только теперь у нее на руках был сверток с младенцем. Она останавливалась у каждого продавца на рынке и показывала им дитя, а в ответ получала грубый хохот и шла дальше.
- Он принц, - говорила она. - Его папа был принц.
- Уходи, девочка. Ты полоумная. Неудивительно, что тебя никто не хочет, поблядушка.
- Но он же правда принц.
- А похож на утопшего щенка, девица. Тебе свезет, ежели он дотянет до конца недели.