- Сдохни, безглазная башка! - раздался знакомый голос. Я подскочил - и вовремя. Над распростертым Глостером стоял Освальд, в одной руке - окровавленный камень, а из груди старого графа торчал его меч. - Простор неясный женского желанья ты больше не отравишь. - Он провернул клинок в графской груди. Из старика хлынула кровь, но не послышалось ни звука. Граф Глостер был вполне мертв. Освальд выдернул меч и пнул тело старика на колени Лиру. Тот вжался в валун. У ног Освальда лежал бесчувственный Эдгар. Гнида повернулась в рассужденье вогнать клинок в его позвоночный столб.
- Освальд! - заорал я из-за прикрытья валунов, а сам уже выхватывал метательный кинжал из ножен на копчике. Червь развернулся ко мне с мечом наготове. Кровавый камень, которым досталось Эдгару, он выронил. - Вспомни наши взаимные обеты, - продолжал я. - И дальнейшее истребленье моих соратников заставит меня усомниться в твоей искренности.
- Прочь, навозник! Не было у нас никаких обетов. Лживый наглый смерд!
- Муа? - рек я на чистейшем, блядь, французском. - Мы договаривались, что я на блюдечке поднесу тебе сердце твоей дамы сердца - и отнюдь не в неприятном виде потроха, извлеченного из неебабельного трупа.
- Нет у тебя такой власти. И Регану ты не околдовал. Это она меня сюда прислала покончить с сим слепым предателем, кто воспламенял умы против наших сил. А также - доставить вот это. - Из глубин камзола он извлек запечатанное письмо.
- Каперское свидетельство, во имя герцогини Корнуоллской дающее тебе право быть мудаком и гандибобером?
- Твой острый ум ступился, дурак. Это любовная записка Эдмунду Глостерскому. Он отправился в эти края с разведотрядом оценивать численность французских войск.
- Это мой ум ступился? Мой острый ум?
- Да. Он и ступился, - сказал Освальд. - А теперь - ан-гард! - Его, блядь, французский был едва приемлем.
- Ну, - сказал я, картинно кивнув ему. - Это ты верно подметил.
При сих словах Освальд обнаружил, что его схватили за глотку и несколько раз дерябнули о валуны, от чего он лишился меча, кинжала, любовной записки и кошелька с монетами. После чего Харчок поднял управляющего повыше и медленно, однако ж неумолимо принялся сдавливать ему горло. Из вонючей утробы Освальда влажно забулькало.
Я сказал:
- Мой острый ум тебе - что в омут.
Ты схвачен тем, кто Богом тронут.
Вот так вот в наши дни актеры
Ведут беспроигрышные споры.
Такой поворот событий Освальда несколько озадачил - до того, что язык и зенки его удивленно полезли наружу нездоровым манером. Затем он принялся одну за другой сдавать свои телесные жидкости, и Харчку пришлось отвести его от себя, чтобы не замараться.
- Брось его, - промолвил Лир, по-прежнему из-под прикрытия валунов.
Харчок вопросительно глянул на меня. Я пожал плечами так легонько, что легче некуда:
- И впрямь - чего держать эту обтруханную мартышку? Пусть барсуков сношает.
Освальд уже перестал дрыгаться - просто висел в хватке Харчка и капал. Я кивнул подручному, и тот бросил тело управляющего за край утеса, словно яблочный огрызок. А сам опустился на одно колено у тела Глостера.
- Я хотел научить его валять дурака, - проговорил он.
- Да, парнишка, я знаю. - Я не отходил от валунов, давя в себе позыв утешить этого громадного бестолкового убийцу, похлопать его по плечу хотя бы. Из-за гребня над нами донесся шорох, и мне показалось, что я слышу лязг металла о металл.
- А теперь он не только слепой, но и мертвый, - вздохнул Самородок.
- Ешкин шик… - До меня дошло, что это было. Я успел крикнуть вполголоса Харчку: - Прячься, не сопротивляйся и не зови меня, - а сам плашмя бросился наземь.
На гребне появились первые солдаты. "Блин! Блин! Блин! Блядский блинский клятый блин!" - безмятежно размышлял я.
И тут услышал голос ублюдка Эдмунда:
- Глядите-ка, мой шут. А тут у нас что? Что это - не король? Ловко! Ждет меня награда! Законная добыча! В добрый час. Отличный будет заложник, дабы остановить руку королевы Франции и ее орды.
- Неужто сердца ты лишен совсем? - спросил Лир, гладивший своего мертвого друга по голове.
Я выглянул в щель между камней. Эдмунд смотрел на своего мертвого отца так, будто наблюдал крысиный помет на тосте к чаю.
- Н-да, наверное, трагично, но порядок наследования титула определен, а зренья он лишился. Своевременный уход - обычная вежливость. А это что за ваворок? - И Эдмунд пнул своего полумертвого полубрата в плечо.
- Судьбою усмиренный бедняк, - ответил Харчок. - Вступился за старика.
- Не бедняцкий это меч, я погляжу. И кошелек не бедный. - Эдмунд подобрал пожитки управляющего. - Они Гонерильина человека - Освальда.
- Ну да, милорд, - подтвердил Харчок.
- И где же он?
- На пляже.
- На пляже? Полез купаться и оставил меч и кошелек здесь?
- Он был отброс, - сказал Харчок. - Вот я его и отбросил. Он твоего старика замочил.
- А, ну да. Неплохо постарался. Ты одолел. - Эдмунд швырнул кошелек Харчку. - Возьми мой кошелек. Живи в достатке. Отдашь тюремщику за корку хлеба. Взять их. - Он махнул солдатам на Лира и Харчка. Старик не сразу смог подняться, и мой подручный поддержал его.
- А с телами что? - спросил у Эдмунда капитан.
- Пусть галлы их хоронят. Скорей, в Белую башню. Я уж насмотрелся.
Тут Лир закашлялся - сухо и немощно, однако неостановимо. Будто скрипели несмазанные двери Смерти. Мне показалось, он сейчас рухнет от тоски и больше не подымется. Кто-то из Эдмундовых солдат протянул ему флягу. Кашель вроде бы утих, но стоять и уж тем паче передвигаться на своих двоих Лир не мог. Харчок взвалил старика на одно плечо и понес вверх по склону. Костлявый старческий зад подскакивал на гигантском плече, как на подушке портшеза.
Когда они скрылись, я вылез из своего тайника и подполз к телу Эдгара. Рана у него на черепе была неглубока, но крови вытекло много - с черепами так обычно и бывает. Получившееся в итоге кровавое месиво, видать, и спасло Эдгару жизнь. Я посадил его, оперев спиной о валун, и привел в чувство легким биеньем по мордасам и щедрым плеском воды из бурдюка в лицо.
- Чё? - Эдгар заозирался и потряс головой, чтоб перед глазами прояснилось. Об этом движении он тут же немало пожалел. После чего заметил отчий труп и взвыл.
- Извини, Эдгар, - сказал я. - Это все Гонерильин человек, Освальд. Тебя вырубил, а его зарубил. Харчок удавил цинготного пса и швырнул его с обрыва.
- А где Харчок? И где король?
- Обоих забрали люди твоего брата-вымеска. Послушай, Эдгар, мне надо за ними. А ты пойдешь в стан французов. Передашь на словах.
Глаза Эдгара закатились, и я решил, что он опять лишится чувств, поэтому снова полил его из бурдюка.
- Смотри на меня. Эдгар, ты должен пойти в лагерь французов. Скажи Корделии: идти приступом на Белую башню надо немедленно. Пусть отправляет вверх по Темзе флот, а сушей, через Лондон, - еще отряд. Кент распознает этот план. Перед штурмом пусть трижды протрубят. Ты меня понял?
- Троекратный зов трубы, Белая башня?
Я оторвал спину от сорочки мертвого графа, скомкал и отдал Эдгару.
- На, промокай башку, чтоб кровь остановилась… И скажи Корделии, пусть не медлит из страха за отца. Это я беру на себя.
- Понял, - рек Эдгар в ответ. - Тормозя с атакой, жизнь короля она не спасет.
Явление двадцать второе
В Белой башне
- Дрочила! - каркнул ворон.
Ни хера не помощник в моем скрытном проникновении в Белую башню. Бубенцы себе я набил глиной, ею же зачернил лицо, но никакой камуфляж не поможет, если ворон подымет тревогу. Надо было все-таки заставить стражника подстрелить его из арбалета задолго до того, как я ушел из замка.
Я лежал в длинной плоскодонке, взятой напрокат у паромщика, весь заваленный ветошью и ветками, чтобы выглядеть как обычный плавучий мусор на Темзе. Правой рукой я греб, и холодная вода колола ее иглами, пока вся рука не онемела. Вокруг дрейфовали льдины. Еще одна такая морозная ночь - и я б не греб, а просто взял и вошел в Ворота предателей. Река питала ров, а ров вел под низкую арку и через эти ворота - сквозь них английская знать сотни лет водила родню к колоде палача.
Две окованные железом створки смыкались в центре арки. Ниже уреза воды они были скованы цепью и едва покачивались от течения. А наверху имелся зазор. Вооруженный солдат не пролезет, а вот кошка, крыса или же проворный гибкий шут, не страдающий от избыточного веса, - запросто. Что я и сделал.
Охраны внутри на каменных ступенях не было, но от ступеней этих меня отделяли двенадцать футов воды, а плоскодонка в щель не пройдет. Я сидел на воротах, как мартышка: ничего не попишешь, дураку придется мокнуть. Но мне казалось, что там мелко - глубина фут-другой, не больше, может, и башмаков не замочу. Я разулся и сунул их под камзол, а потом соскользнул по воротам в воду.
Едрическое дрочерство, ну и холодрыга же! Воды всего по колено, но меня пробрало до костей. Сдается мне, мой вход в замок так и остался бы незамеченным, не подумай я сию эмоциональную мысль шепотом:
- Едрическое дрочерство, ну и холодрыга же!
Наверху лестницы меня встретил острый конец алебарды. Довольно злонамеренно он упирался мне в грудь.
- Колом тебе латы, - рек я. - Свершай уже свое гнусное деянье да втащи мой труп туда, где потеплее.
- Карман? - раздалось мне в ответ с другого конца алебарды. - Сударь?
- Я самый, - молвил я.
- Где ты столько месяцев пропадал? И в чем это у тебя вся рожа?
- В глине. Я маскируюсь.
- А, ну да, - сказал йомен. - А чего стоишь? Заходи, погреешься. Чай босиком-то холодно стоять на мокрых камнях.
- Это ты здорово придумал, паря. - Йомен был тот самый, прыщавый - это его я воспитывал на стене, когда Регана с Гонерильей приехали за наследством. - А тебе на посту разве не надо стоять? Долг и все такое?
Он вел меня по булыжному двору, через вход для слуг, в главный замок и вниз, в кухню.
- He-а. Это ж Ворота предателей. Там замок с твою голову. Да и никто не шастает тут. Служба идет себе, добро что не на ветру. Знаешь, на стене как дуло? А ты слыхал, в Башне сейчас герцогиня Регана проживают? Я твоего совета послушался, про ее баратамакли не распространялся. Хоть герцог на том свете и все такое, осторожность не бывает лишней. Но я как-то подсек ее в пеньюаре на галерее у светлицы. Ляжки у этой принцессы, я тебе скажу, хоть куда, пускай меня повесят за такие слова.
- Знамо дело, госпожа прекрасна, и минжа у нее мягка, как лягушачий мех, но тебя повесят даже за непреклонное молчание, коли ты не прекратишь думать вслух.
- Карман, загвазданная ты блохастая чумная крыса!
- Кутырь! Любовь моя! - рек я. - Зловоннопастная ты моя клумба бородавок, как живешь и можешь?
Стряпуха с бычьей кормой попробовала скрыть радость встречи, швырнув в меня луковицей, но при этом щерилась.
- Небось и полной миски ни одной не съел, как у меня из кухни сбежал, а?
- Мы слыхали, ты умер, - сказала Пискля, одарив меня полумесяцем улыбки из-под веснушек.
- Накорми паразита, - молвила Кутырь. - И соскреби эту пакость у него с рожи. Опять со свиньями грешил, Карман?
- Ревнуешь?
- Вот это, блядь, вряд ли, - ответствовала стряпуха.
Пискля усадила меня на табурет у очага и, пока я грел ноги, счищала глину у меня с лица и с волос, безжалостно при этом охаживая меня бюстом.
Ах, милый сладкий дом.
- Ладно, Харчка видал кто-нибудь?
- В темнице, вместе с королем, - ответила Пискля. - Хотя охране знать про это не полагается. - И она подозрительно глянула на йомена, который меня привел.
- Я и так знаю, - ответил он.
- А как же вся королевская рать? Рыцари, стража? В казармах?
- Не-а, - сказал йомен. - В замке караул несли через пень-колоду, пока не вернулся Куран. На каждую стражу капитаном поставил рыцаря из благородных, а с новенькими назначал в караул кого-нибудь из стариков. Под стенами столько войск табором стоит, что яблоку негде упасть - к западу части Корнуолла, к северу Олбани. Говорят, герцог-то Олбанский со своими в палатке живет, а в замок - ни ногой.
- Это он мудро - тут столько гадюк развелось. А что принцессы? - спросил я у стряпухи. Из поварской она не выходила, но отлично знала, что творится во всех замковых закутках.
- Не разговаривают оне, - сообщила Кутырь. - Еду им носят в прежние покои, где еще девочками жили. Гонерилья - в восточной башне главного замка, а Регана у себя в светелке на южной стене. На обед в полдень сходятся, только если болдырь этот, Глостер, кушать соизволят.
- Ты можешь меня к ним провести? Незаметно?
- Могу зашить в молочного поросенка и послать.
- Это мило, но мне и вернуться бы впотай хотелось. А на след из подливки сбегутся все кошки и собаки замка. К несчастью, я с таким уже имел дело.
- Ну, можем переодеть тебя халдеем, - предложила Пискля. - Регана требует, чтоб мы ей кметей слали, а не девок. Ей нравится их изводить, покуда не заплачут.
Я вперил в Кутырь стальной взор:
- А почему ты это не предложила?
- Уж очень мне охота зашить тебя в молочного поросенка, шельма изворотливая.
Кутырь, изволите ли видеть, много лет единоборствовала с глубочайшей нежностью ко мне.
- Ладно, - вздохнул я. - Халдей так халдей.
- А знаешь, Кармашек, - сказала мне Корделия в шестнадцать, - Гонерилья с Реганой говорят, что моя мама была чародейка.
- Это я слыхал, солнышко.
- А коли так, то я этим гордиться буду. Это же значит, что ей не нужна была сила никакого паршивого мужчины. У нее своя была.
- И ее изгнали, нет?
- Ну да. Или утопили - толком никто не рассказывает. Папа запрещает о ней расспрашивать. Но я к тому, что женщина ведь и сама может быть сильной. А ты знал, что колдун Мерлин отдал свою силу Вивиане в обмен на ее милости и она сама стала великой колдуньей и королевой? И усыпила Мерлина в пещере на сто лет за все его старанья?
- Мужчины таковы, бяша. Осыпаешь их милостями, а потом и глазом моргнуть не успеешь, а они уж храпят в пещере, что твои медведи. Так устроен мир, золотко.
- А ты так не делал, когда мои сестры осыпали тебя милостями?
- Ничем таким они меня не осыпали.
- А вот и осыпали. Много раз. Все в замке это знают.
- Мерзкие сплетни.
- Ну ладно. Тогда так: насладившись милостями женщин, чьи имена останутся неназванными, ты тоже засыпал?
- Ну-у… нет. Но я и свои волшебные силы никому не отдавал. Или королевство.
- А отдал бы, правда?
- Так, довольно болтовни про колдунов и прочее. Давай-ка мы лучше сходим в часовню и снова обратимся в христианство, что скажешь? Харчок вылакал все причастное вино и сожрал крошки гостий, когда отсюда выперли епископа, поэтому, я прикидываю, достаточно благословен, чтобы вернуть нас в лоно и без духовенства. Христовым телом он потом отрыгивался неделю.
- Ты меняешь тему.
- Проклятье! Нас разоблачили! - вякнул Кукан. - Будешь знать, гадюка с закопченною душой. Вели его высечь, принцесса.
Корделия рассмеялась, освободила Кукана из моего кулака и двинула меня им в грудь. Даже став старше, она сохранила в себе слабость к марионеточным заговорам и справедливым воздаяньям вертепа.
- Ну, шут, признавайся - если истина в тебе не издохла за ненадобностью и в забвении. Отдал бы ты свои силы и королевство за милости дамы?
- Это смотря что за дама будет.
- Скажем, я?
- By? - молвил я, изогнув брови на манер чистейших, блядь, французов.
- Oui, - ответила она на языке любви.
- Ни малейшего шанса, - рек я. - Да я захраплю, не успеешь ты объявить меня своим персональным божеством, а ты, разумеется, это сделаешь. Таков уж мой крест. И храпеть я буду глубоким сном невинного младенца. (Ну, или глубоким сном глубоко омилостивленного невинного младенца.) Подозреваю, что наутро тебе придется мне напоминать, как тебя зовут.
- Ты не спал после того, как мои сестры тебя имели, я точно знаю.
- Ну, угроза жестокой посткоитальной смерти заснуть, пожалуй, не даст.
Она переползла ко мне поближе по ковру.
- Ты несносный лжец.
- Как, говорила, тебя кличут?
Она треснула меня по голове Куканом и поцеловала - мимолетно, однако с чувством. То был единственный раз.
- Я заберу и твою силу, и твое королевство, шут.
- Верни мне мою куклу, безымянная шалава.
Светлица Реганы оказалась больше, чем я помнил. Довольно роскошная круглая комната с камином и обеденным столом. Мы вшестером внесли принцессин ужин и сервировали. Регана была вся в красном, по своему обыкновению, а белоснежные плечи ее и иссиня-черные волосы в оранжевых отблесках пламени согревали взгляд.
- Или, может, лучше за шпалерой поныкаешься, Карман?