Вероятно, не лучшая мысль - искать съестного в большой зале. Да я, может, и вообще не за этим туда порхал. Оно и к лучшему. Вместо трапезы на высоких столах возлежали тела короля и двух его дочерей: Лира - на возвышении, где раньше стоял трон, Реганы и Гонерильи - ниже, на полу, по обе стороны.
Корделия стояла над отцом - по-прежнему в латах, шлем под мышкой. Длинные волосы закрывали ей лицо, и я не видел, плачет она или нет.
- Теперь он гораздо приятнее, - сказал я. - Спокойней. Хотя движется примерно с той же скоростью.
Она подняла голову и улыбнулась. Улыбка ослепляла, но Корделия, похоже, вспомнила, что следует горевать, и снова опустила голову.
- Спасибо за соболезнования, Карман. Я вижу, в мое отсутствие тебе удалось не удариться в любезность.
- Лишь постоянно помня о тебе, дитя.
- Я по тебе скучала, Карман.
- И я по тебе, бяша.
Она погладила короля по волосам. Он теперь лежал в той тяжелой короне, которую швырнул на стол меж Корнуоллом и Олбани. Это было так давно.
- Он мучился? - спросила Корделия.
Я обдумал ответ, чего почти никогда не делаю. Можно было бы дать выход ярости, проклясть старика, доказать, что всю жизнь он прожил злобой и коварством, но Корделии бы это ничуть не помогло, да и мне - лишь самую малость. Но все равно уснастить историю истиной следовало.
- Да. Под конец он очень страдал - душой. И от рук твоих сестер, и под бременем раскаянья - он очень сожалел о том, как поступил с тобой. Страдал, да, но не телесно. У него болела душа, дитя.
Она кивнула и отвернулась от старика.
- И не стоит больше называть меня дитём, Карман. Я теперь королева.
- Это я вижу. Потрясные латы, меж тем, - смотрится весьма свято-георгиево. Дракон к ним прилагался, нет?
- Нет. Как выяснилось, к ним прилагалась армия.
- И, очевидно, империя.
- Нет, это мне самой себе пришлось добывать.
- Я тебе говорил: неприятная твоя натура во Франции сослужит тебе хорошую службу.
- Верно, говорил. Сразу после того как сказал, что принцессы годятся лишь на… как ты выразился? Корм драконам да товар на выкуп?
Ну вот она опять - эта улыбка, лучик солнца на обледенелое сердце мое. И, как в отмороженный член, с толпой мурашек в него вернулось чувство. Я вдруг ощутил у себя на поясе тяжесть кисета с последним ведьминым пылевиком.
- Ну-у… да. Нельзя же все время оказываться правым. Подрывает шутовскую убедительность.
- Твоя убедительность в этом отношении уже сомнительна. Кент мне рассказал, что королевства эти пали предо мною так легко из-за твоих махинаций.
- Я же не знал, что это будешь ты. Я думал, явится окаянный Пижон. Где он, кстати?
- В Бургундии, с герцогом… э-э, королевой Бургундской. Оба настаивают на этот титуле. Оказалось, ты и насчет них был прав, а стало быть, и это не идет тебе в зачет как шуту. Я их застала вместе в парижском дворце. Они признались, что друг к другу неровно дышат еще с детства. Мы с Пижоном обо всем уговорились.
- Знамо дело, в таких вещах куда ж без уговора - так или иначе. Уговорили голову и тело королевы расселить по разным адресам?
- Ничего подобного, Карман. Пижон - приличный парень. Я его не любила, но человек он неплохой. И спас меня, когда отец меня вышвырнул, разве нет? В общем, когда все это произошло, симпатии гвардии и почти всего двора я завоевала. Так что если кому и суждено было потерять голову, то не мне. Француз забрал с собой кое-какие земли, Тулузу, Прованс, кое-что из Пиренеев, но если брать в расчет то, что досталось мне, все выглядит честнее некуда. У мальчуганов в Бургундии охренительно здоровый дворец, и они его постоянно отделывают и переотделывают. Вполне счастливы.
- Мальчуганы? Бузотер бургунд пердолит фразера француза? Ей-яичники Одина, из этого выйдет недурственная песнь!
Корделия усмехнулась.
- У Папы я приобрела развод. Вышло довольно начетисто. Знала б я, что Бидон будет настаивать на санкционировании Церкви, ратовала бы за восстановление прежнего Скидочного Папы.
По зале эхом громыхнули распахнутые двери, и Корделия резко обернулась. Взор ее вспыхнул яростью.
- Я же сказала, чтоб меня оставили в покое!
Но то был Харчок - он вздрогнул, будто призрака увидал, и стал пятиться вон из залы.
- Извиняюсь. Прощенья просим. Карман, я тебе Кукана и колпак принес.
Он протянул мне палку и звякнул бубенцами на колпаке, на миг забыл, что на него только что наорали, а потом возобновил обратно-поступательное перемещение.
- Нет, Харчок, не уходи, - сказала Корделия и поманила его к нам. Стража закрыла дверь снаружи. Интересно, что рыцари и прочая знать подумают о королеве-воительнице, которая не допускает к себе никого, кроме двух шутов. Может, решат, что она достойная продолжательница рода скорбных головою.
Харчок чуть помедлил у тела Реганы и полностью утратил всякую целеустремленность. Кукана и колпак он положил на стол рядом, зацепил двумя пальцами подол ее платья и начал приподымать, заглядывая.
- Харчок! - рявкнул я.
- Извиняюсь. - Самородок вздрогнул. Потом заметил тело Гонерильи, перешел к ней. Постоял, поглядел сверху вниз. Вдруг плечи его дрогнули, и уже миг спустя он весь сотрясался от рыданий, силой своею способных выкорчевать ребра из груди. На бюст Гонерильи пролился ливень слез.
Корделия глядела на меня с мольбой в глазах, я на нее - видимо, с чем-то весьма похожим на то же самое. Говнюки мы, и она и я, что не горюем по этим людям, по этой семье.
- Они годные были, - промолвил Харчок. Вскоре он уже гладил Гонерилью по щеке, затем по плечам, по грудям, потом он залез на стол с нею рядом, взгромоздился на тело и принялся ритмично и непристойно всхлипывать. Тональностью и силой звука напоминало медведя, которого трясут в винной бочке.
Я взял Кукана и треснул болвана по макушке. Колотить пришлось, пока он не слез с бывшей герцогини Олбанийской, не нырнул под тяжелую скатерть и не затаился под столом.
- Я их любил, - провыл оттуда он.
Корделия перехватила мою руку, нагнулась и приподняла край скатерти.
- Харчок, друг мой, - сказала она. - Карман не хотел тебя обижать - он просто не понимает, каково тебе. Но все равно приходится чувства держать при себе. Всухую дрючить покойников не подобает, миленький.
- Нет?
- Нет. Скоро сюда приедет герцог, он может обидеться.
- А вторая? У нее герцог помер.
- Все равно это неприлично.
- Извиняюсь. - И Харчок опять втянул голову под скатерть.
Корделия выпрямилась и посмотрела на меня. Закатила глаза, улыбнулась.
Мне ей о стольком нужно рассказать! Как я грешил с ее мамой. Что мы с ней, говоря технически, двоюродные сородичи. Что от этого все может стать… ну, непросто. Но мой инстинкт артиста подсказывал, что сгущать краски не надо, поэтому я сказал лишь:
- Я более-менее угондошил твоих сестер.
Корделия улыбаться перестала.
- Капитан Куран сказал мне, что они друг друга отравили.
- Само собой. Я дал им яд.
- И они знали, что это он?
- Знали.
- Тогда что тут поделаешь? Злобные коварные суки, никуда не денешься. Меня все детство мучили. Ты сэкономил мне время и усилия.
- Они просто хотели, чтобы их кто-нибудь любил, - сказал я.
- Не переубеждай меня, дурак. Ты же их прикончил. Я лишь собиралась отнять у них земли и собственность. Ну, может, еще унизить их прилюдно.
- Но ты же только что сказала…
- Я их любил, - промолвил из-под стола Харчок.
- Заткнись! - хором рявкнули мы с королевой.
Дверь приотворилась, всунулась голова капитана Курана:
- Госпожа, прибыл герцог Олбанийский.
- Мгновение одно - и я его приму, - сказала Корделия.
- Будет исполнено. - Куран закрыл дверь.
Тогда Корделия подошла ко мне совсем близко. Выше она была ненамного, но в латах, а оттого внушала больше робости, чем прежде. Но менее прекрасной она не стала.
- Карман, я разместилась в своей прежней светлице. Мне бы хотелось, чтобы ты меня навестил сегодня после ужина.
Я поклонился:
- Миледи желает историю и комическое представление перед сном, дабы проветрить голову после всех сегодняшних бедствий?
- Нет, дурак. Корделия, королева Франции, Британии, Бельгии и Испании желает иметь тебя, пока твои ятые бубенцы не осипнут.
- Прошу прощенья? - переспросил я в немалом замешательстве. Но тут она меня поцеловала. Вторично. С большим чувством. А потом оттолкнула.
- Я вторглась ради тебя в эту страну, безмозглый. Я с самого детства тебя любила. И теперь вернулась за тобой - ну и сестрам отомстить, конечно, но главным образом - за тобой. Я знала, что ты будешь меня ждать.
- Как? Откуда?
- Много месяцев назад ко мне в парижский дворец явился призрак. Перепугала Пижона до истечения беарнских соусов. С тех пор и подсказывала стратегию.
Ладно, хватит уже о призраках, подумал я. Пускай покоится в мире. И я снова поклонился.
- К твоим, язви тебя, услугам, любимая. Твой покорный шут к твоим услугам.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Как умолял бы он, просил, скучал,
Свой ум в стихах ненужных расточал,
Считал законом мой каприз любой
И, гордость потеряв, был горд собой,
А я б его звездой несчастной стала
И, как судьба, глупцом повелевала!Розалина, "Бесплодные усилия любви", акт V, сцена 2, пер. Ю. Корнеева
Явление двадцать пятое
Будет король дурак
Увы и ах - ваш покорный шут ныне король Франции. Ну, вообще-то Франции, Британии, Нормандии, Бельгии, Бретани и Испании. Может, и чего-нибудь еще - я не видел Корделию после завтрака. Ежели предоставить ее саму себе, она может быть чума чумой, но империя у нее содержится исправно, а я ее, конечно, обожаю. (Так у нас всегда было.)
Доброму Кенту вернули земли и титул, а еще назначили герцогом Корнуоллским, присовокупив к назначенью соответствующие земли и недвижимость. Черная борода и импозантность, подаренные ведьмами, у него остались, к тому же он, похоже, сам себя убедил, что он моложе и полнее сил, нежели подобает бремени лет у него на плечах.
Олбани сохранил за собой титул и земли и подписал присягу на верность Корделии и мне. Полагаю, он не станет ее нарушать. Честный парняга, хоть и незатейливый, без Гонерильиной пилежки так и будет идти по жизни стезей добродетели.
Курану мы даровали титул герцога Бакингемского, и он в наше отсутствие на островах служит регентом Британии. Эдгар унаследовал титул графа Глостерского и вернулся домой, где похоронил отца в стенах замкового храма, выстроенного в честь множества разных богов. Завел свою семью и, вне всяких сомнений, нарожает кучу сыновей, которые вырастут и предадут его. Ну, или станут остолопами по образу и подобию отца своего.
Мы с Корделией живем в разных дворцах по всей империи, путешествуем с неприлично роскошной свитой, в которую входят Кутырь и Пискля, а также Язва Мэри и прочая верная челядь из Белой башни. У меня анафемски громадный трон, с которого я вершу свой суд. Харчок сидит сбоку - ему дали титул королевского министра ипсации, - а по другую руку от меня - моя обезьянка Пижон. Мы выслушиваем жалобы и тяжбы крестьян и купцов, и я выношу приговоры, суждения и вердикты. Было время, когда я поручил это Пижону, пока сам ходил обедать с королевой: вручил ему табличку с разными наказаниями, на которые он мог показывать пальцем, однако пришлось прекратить. Я как-то раз вернулся после затянувшегося радения с Корделией и обнаружил, что этот циничный примат велел повесить всю деревню Бовуа за несоблюдения санитарных норм производства сыра. (Вышло, да, неловко, но французы такое понимают. Они очень серьезно относятся к сыру.) А по большей части правосудие отправляется посредством легкого вербального унижения, обзывательства и преднамеренного сарказма. Как выяснилось, это мне удается превосходно, посему меня считают мудрым и справедливым правителем, и народ меня очень любит. Даже, блядь, французы.
Сейчас мы у себя в Гасконском дворце, где-то возле северной Испании. Тут мило, но очень сухо. Я только что так и сказал гадоедской королеве Пижону (они с королевой Бургундской у нас гостят):
- Тут мило, Пижон, но очень уж сухо, твою мать. Я англичанин, мне сырость потребна. Такое чувство, что вот мы беседуем, а я меж тем весь пересыхаю и трескаюсь.
- Так и есть, - подтвердила Корделия. - Его всегда влекло к влаге.
- М-да, хм, дорогая моя… давай не будем об этом при Пижоне, а? Ой, смотри - у Харчка встал. Давай спросим у него, о чем он подумал? Когда сюда ехали, он разнообразно надругался над дуплистым дубом. Это надо было видеть. Желудей отряс столько, что всей деревне хватило на неделю прокорма. Они в его честь даже хотели праздник учредить, провозгласить его божеством дубоебства. Тут вообще символов плодородия столько, что палкой не взмахнуть - обязательно какой-нибудь сшибешь наземь.
- Селяви, - промолвил Бидон на совершенно нечленораздельном, блядь, французском.
А потом, когда я устроил аудиенцию для народа, в тронную залу вступили три древние согбенные фигуры. Ведьмы Большого Бирнамского леса. Наверное, я всегда ожидал, что рано или поздно они появятся. Харчок выбежал и спрятался в кухне. Пижон соскочил у меня с плеча и заверещал на них. (Пижон - моя обезьянка, не королева.)
- Уж минул год для трех колдуний.
Неужто с платой их надули?
- произнесла Розмари - которая зеленая, с кошачьими пальчиками.
- Ох, етить вашу мать, вы опять за стишки?
- Нужда исчезла, обещанье свято -
За службу заплатить нам надо,
- пропели ведьмы в унисон.
- Только больше не рифмуйте, - взмолился я. - И с таким тряпьем в здешнем климате жарковато. Почесуха на бородавках начнется, того и гляди, карбункулы воспалятся. Вы б поосторожней.
- Тебя сделали королем, дурак, и твоя истинная любовь околдована остаться с тобою навсегда. Мы пришли за тем, что нам причитается, - промолвила Шалфея, самая бородавчатая из троицы.
- Справедливо, справедливо, - сказал я. - Только Корделия вовсе не околдована. Она меня и без чар любит, по своей воле.
- Белиберда, - сказала Петрушка, самая длинная. - Мы дали тебе три пылевика для трех сестер.
- Ну да, только третий я пустил на Эдгара Глостерского, чтобы он влюбился в прачку из своего замка. Ее Эммой звать. Отличная деваха со сногсшибательными дойками. Его брат-ублюдок к ней плохо относился, мне показалось, так будет справедливо.
- Но колдовство истрачено. Мы желаем оплаты, - сказала Розмари.
- Разумеется. У меня больше богатств, чем вы унесете, мегеры. Злато? Серебро? Каменья? Только Корделия про ваши махинации ничего не знает. И что призрак был ее матерью - тоже. И не должна узнать. Если на это вы согласны, скажите, чего желаете, а то мне тут еще королевством управлять и обезьянка некормленая. Назовите цену, ведьмы.
- Испания, - молвили они.
- Ебать мои чулки, - рек Кукан.
ВОТ НАГЛЫЙ ШИБЗДИК
Послесловие автора
Я знаю, что вы думаете: "Чего ради ты, американский романист-комик, взялся барахтаться на глубинах гения вместе с величайшим мастером английского языка, которого знал свет? Ты чего надеялся добиться? Только насикаешь в бассейн и утонешь в собственных мелких амбициях".
Вы думаете: "Шекспир написал идеальную элегантную трагедию, ей никакие добавки не нужны - оставь ее в покое. Ты же облапаешь ее всю своими сальными руками, изгваздаешь сношеньем с барсуками и обезьяньей дрочкой. Ничего святого не осталось".
Ладно, во-первых, - это правда. А во-вторых, я все равно ни за что не поверю, что вы так думаете…
Но вы правы - я действительно пустил псу под хвост всю английскую историю, географию, "Короля Лира" и английский язык вообще. Но в свою защиту - ну-у… на самом деле у меня нет никакой защиты, но давайте я все равно вам намекну, откуда что берется, когда пробуешь пересказать "Короля Лира".
Если вы работаете с английским языком, а особенно - если вы с ним работаете так до собачьего опупения долго, как это делаю я, - почти на каждом повороте вы непременно сталкиваетесь с трудами Уилла. Что бы вы ни желали сказать, выясняется, что Уилл уже это сказал четыреста лет назад - изящнее, четче, лиричнее и, с хорошей точностью, - пятистопным ямбом. Вам просто не под силу совершить то, что сделал Уилл, но можно признать гениальность того, что он сотворил. Однако я не садился писать "Дурака" как дань Шекспиру. Я писал его из глубочайшего восхищения британской комедией.
Началось все с замысла написать роман про шута - английского шута, потому что мне нравится описывать плутов и шельмецов. Первый предупредительный выстрел я сделал несколько лет назад, завтракая в Нью-Йорке с моим американским редактором Дженнифер Брел. Утром, после того как принял слишком много снотворного. (Нью-Йорк выводит меня из равновесия. Я всегда ощущаю себя губкой, промакивающей тревожность со лба всего Нью-Йорка.)
- Джен, я хочу написать книжку про шута. Только не знаю, про шута вообще или про Лирова.
- О, надо писать про Лирова, - ответила она.
- Да будет Лиров шут тогда, - сказал я, как будто скажешь такое - и больше ничего делать не нужно.
После чего моя редактор медленно растаяла на стуле напротив и ее сменила гусеница с кальяном. Она уже говорила только: "Ва-ва-ва-ва-ва", - но за завтрак расплатилась. На все оставшееся утро я вырубился. (Полезный совет деловому путешественнику: если не удается уснуть после второй таблетки, НЕ ПРИНИМАЙТЕ третью.)