- Не знаю. Что вы, вообще, ко мне пришли? Вы офицер? - лейтенант-романтик машинально кивает, хотя сам в этом уже сомневается. - Воспитатель. Действуйте, лейтенант, действуйте. Фантазируйте. Офицер без фантазии - как рыба без велосипеда. - И выдержав более театральную паузу, подводит итог: - Свободны, лейтенант.
Пробираясь в родную БЧ, лейтенант почему-то представляет рыбу на велосипеде.
А еще он думает, что офицер и личный состав - это как дрессировщик и тигры. Показал слабину - сожрут к чертовой матери. Будь ты хоть золотым, хоть бриллиантовым медалистом - все равно три матроса третьего года службы тебя превзойдут. По всем статьям. И если не сломался ты в училище, ломаться придется уже здесь. На глазах матросов и собратьев-офицеров. Идя по службе через пьянки, самовольные отлучки и прочие дисциплинарные проступки.
Юный романтик, услышавший зов моря, прежде чем решиться и сделать море своей судьбой, подумай: а готов ли ты лишить себя всего остального?
А потом протри очки и прочитай этот рассказ еще раз.
Об этот угол бились...
Старая пословица гласит: Корабль до тех пор считается металлической коробкой, пока на нем экипажа нет.
Согласен, правильная пословица. Однако, в наш век высоких технологий и одноразовых кораблей, коробка не получит высокое звание военно-морского корабля до тех пор, пока не пройдет испытаний. Ибо, как гласит еще одна старая пословица: Раньше были деревянные корабли и железные матросы, а сейчас - железные корабли и деревянные матросы.
Ну это вы зря. Зря пословицам верите. Не все матросы у нас деревянные. Не все. Хотя... но в основном... да. А, впрочем, оно и неплохо. Пусть деревянные, пусть в основном. Лишь бы пальцем мимо кнопки не промахнулись... когда время придет. А деревянные, уж поверьте моему опыту, мимо кнопки не промахиваются.
Быть может, он и шмальнет неведомо куда, но это уже не его вина.
А чья? - спросите вы.
А того - чудом затесавшегося в стройные и пахнущие свежим лесом ряды защитников Родины, железного - умного и опасного как бледная спирохета.
Именно так его воспринимают опытные офицеры - суровые морские волки с Макаровкой за плечами и задницей в ракушках. Неопытные же попросту боятся. Потому что афоризм великого и низкорослого узурпатора: Лучше армия баранов под предводительством льва..., теряет всякий смысл, если в бараньих рядах неожиданно появляется козел. А если таких козлов два? А если три?
Впрочем, что это я? Я ж об испытаниях писать собрался. Да-а, вот так соберешься написать нечто героическое, а рука сама выводит черти что.
Так вот, испытания. На испытаниях, обычно, обнаруживается масса всяческих недоделок, ошибок, просчетов, дефектов, а также множество разнообразной ерунды. Вплоть до саботажа.
Но, не будем отнимать хлеб у особого отдела. Саботаж - это по их части. Рассмотрим просчеты, дефекты и ошибки. Нам это ближе.
Хочется спросить: А откуда они вообще берутся, дефекты?
А оттуда: Раньше были деревянные корабли и железные кораблестроители, а теперь - железные корабли и деревянные кораблестроители. А чего там? В одной стране ведь живем. Так что новейшую электронику паяют небритые мужики в замасленных спецовках, используя вместо канифоли перегар, а сложную систему труб, клапанов и вентилей - те же мужики состыкуют так, что она в два счета заполнит топливные цистерны забортной водой... вместо, чтобы оросить орудийные погреба.
Однако, по большому счету, все это и не очень страшно. Парочка тех самых, железных (вот где они просто необходимы), которые будут ходить, наблюдать и контролировать... каждого строителя...
М-да, где ж нам столько "бледных спирохет" набрать? Это же уже не экипаж, а рассадник какой-то.
Вот поэтому и выходит корабль на испытания. И мотается по морю два месяца, разрываясь между базами и заводом.
Попутно устраняя мелкие замечания.
Для чего на борту имеется полный штат квалифицированных специалистов, вышедших предъявлять, так сказать, товар лицом. И "кривых" по этому поводу как патефонные ручки.
Сколько лет прошло, а я все мучаюсь вопросом: Где они спиртное брали? Я сам русский и прекрасно понимаю, что наш человек просто не в состоянии пить размеренно и систематически, как немец, например. Русский человек пьет стихийно. От души. И сколько бы водки с собой не брали, она кончится ровно через три дня. А пополнить запасы вдали от берегов? Нонсенс. И, тем не менее, факт остается фактом.
Кроме этих, строительных, дефектов существуют еще дефекты конструкции, с которыми приходится мириться, и дефекты проекта, доходящие порой до абсурда.
Так, например, неведомо чьим командирским решением в каждом кубрике должны находиться соответствующие инструкции - как положено - на дюралевых листах, в деревянных рамочках. Честное слово, уж и не помню, что там писалось, но "лепили" их в столь труднодоступных местах, что желания свернуть шею, или навечно застрять между трубами отопительной системы и электрокабелями, дабы поглазеть на знакомые буквы, ни у кого как-то не обнаружилось.
- Не знаем, - сказали небритые мужики в промасленных спецовках и развернули план-схему. - Вот. - Заскорузлый палец с черным ободком под ногтем ткнул в некий, понятный лишь его обладателю, значок. - По проекту. Положено, значит. - При этом, специалист так мощно выдохнул, что лично я тут же вспомнил своих соседей по мирной жизни. Они тоже по субботам гнали самогон.
Рамку потом свинтили, а лист с инструкциями не то затерялся где, не то на безделушки распилили.
Еще одни дефектом проекта стала вентиляционная система, соединяющая Главный Командный пост и Штурманскую рубку. Зачем она нужна? Вы знаете? Быть может, чтобы штурман мог в нее крикнуть... в случае чего? Или, чтоб покурить... тайком... не в затяжку? Лично я не знаю.
И старпом не знал, и НХС, и замполит, и кто-то там из штаба округа тоже не знал. Но, поскольку, система эта плавно изгибалась прямо над трапом, ведущим из Главного Командного в Центральный Командный, занимая довольно значительное место в, прямо скажем, узком пространстве двери, все вышеперечисленные, а также еще кое-кто, сподобились соприкоснуться с нею той частью тела, которая обычно предназначается для ношения шапки и хранения мозгов.
Пустая труба гудела, радостно содрогаясь всем своим дюралевым телом, а несчастная жертва ойкала и потирала свежую шишку.
Вот тогда и появилась на изгибе надпись, вынесенная в название.
И каждый, соприкоснувшийся дописывал там свою должность и звание, а если соприкосновение происходило не в первый раз, дописывал в скобочках количество.
Даже командир, уж на что мелковат - полтора метра в фуражке - даже он... расписался.
И совсем уже было собрались занести трубу в список корабельных достопримечательностей, но... кончились испытания. И ее устранили.
А как бы здорово было: Об этот угол бились...
И бились бы.
Ящик
- Иди-к сюда, - сказал мне Вовка Ряузов. Было это во время утренней приборки, солнце только поднялось и свежий камчатский воздух, сделавший свое дело где-то в легких, вырывался наружу белым паром.
Очищенная, не далее как вчера вечером, от снега, палуба мостика поражала строгим блеском и свежими царапинами, двадцать седьмое марта неумолимо приближалось, хотелось жить и любить все ее проявления.
Поэтому, я поправил капюшон реглана и затопал вслед за Ряузовым.
Мы с ним одного призыва. Вместе окончили "Анапу", вместе попали во вторую бригаду, потом МЭОН, Керчь, Севастополь и снова вторая бригада. За эти годы мы научились понимать и если не притерлись, то хотя бы притерпелись друг к другу.
Теперь нам осталось только уволиться вместе, что наш любимый командир боевой части уже пообещал. Так и сказал, капитан, наш, лейтенант, будущий флагманский связист: "Хрен вы у меня уедете раньше августа".
Командир корабля в своих прогнозах, однако, не был столь точен. И, взирая на нас с высоты всех своих ста пятидесяти сантиметров (на каблуках и в фуражке), клятвенно заверил, что дома мы будем только тогда, когда наша веселая молодежь (три месяца как из "Анапы") сможет нас заменить. Забегая вперед, стоит заметить, что ни тот, ни другой прогноз не оправдался.
Друг за другом мы прошли на "крыло", поднялись на второй мостик, где наверное и находилось то, что Ряузов хотел мне предъявить. Бросив на меня еще один, довольно специфический, такому мог позавидовать сам доктор Рентген, взгляд, Ряузов опустился на корточки и четырьмя уверенными движениями отдраил лючок "вентиляшки".
Сквозь военно-морской реглан, унитарного черного цвета не в силах пробиться даже рентгеновские лучи, но, если честно, меня абсолютно не интересовало, что Ряузов хотел увидеть. А вот то, что находится в "вентиляшке" меня интересовало. Даже очень, потому как уж мне-то прекрасно известно, что ни черта существенного в одном кубическом метре не поместится.
- Ну, - сказал Ряузов, выпрямившись. - Твоя работа?
Я повторил его действия - нагнулся и заглянул в тесную темноту. У самой "двери", косо уместившись между переборкой и сигнальными фигурами, расположился картонный ящик. "Камбала, - гласил бледный штамп на боку. - Консервы в томате".
Да, Ряузов, ты обо мне слишком хорошо думаешь. Банку, там, две - это я еще смог бы. Но ящик...
Я выпрямился, отрицательно покачал головой.
- Нет, не моя.
- Ты старшина расходного, - совершенно справедливо заметил Ряузов.
Тут он прав. Я действительно исполняю почетную должность старшины расходного подразделения. И буду исполнять ее до вечера. А вчера мы как раз получали продукты. Вот только я, сославшись на то, что старшине совсем не обязательно участвовать, достаточно всего лишь обеспечить, погрузкой непосредственно не занимался. И продуктовые потоки не контролировал.
Мы посмотрели друг на друга. "Хваткая смена растет, - ясно читалось на наших лицах".
- Вова, - нарушил я, наконец, затянувшееся молчание. - Эти рыбы не должны попасть в чужие руки. - И вынул из кармана крохотный замочек.
Ряузов молча выразил свою солидарность. Если ящика до сих пор не хватились, то не хватятся уже никогда. Камбала в томате, конечно же, гадость редкая, но, как учит нас знаменитый фильм "Чапаев" "...на войне и поросеночек божий дар". Тем более, целый ящик.
- Значит молодые, - подвел итог Ряузов. Замок весело щелкнул.
Наша молодежь в утренней приборке не участвовала. По весьма уважительной причине - им выпало стоять в наряде. И пока я крутил диск корабельного телефона, дабы явить их, всех троих, пред светлые очи командира отделения, Вовка Ряузов напускал на себя строгий вид. "Сопли" на его погонах весело блестели в желтоватом свете плафонов. Я невольно поскреб свои, потемневшие и потускневшие, и устроился поудобнее в предвкушении зрелища. И зрелище не заставило себя ждать.
- Ну? - сказал командир отделения Ряузов, глядя на куцый строй откуда-то сбоку. - И зачем вы это сделали?
В нашем шестнадцатом тамбуре на строй нельзя смотреть иначе, чем сбоку. Тесный он - тамбур-то. Я, правда, развалился на вертящемся стуле, который мы гордо именовали креслом, в рубке и сквозь открытую дверь наблюдал строй со стороны фасада. Ряузову же его положение не позволяло такой роскоши и он был вынужден ходить, что, впрочем, у него не очень-то и получалось.
Зато получалось другое. Получалось дознание. Мегрэ из криминальной полиции только бы руками развел в этой ситуации, а Ряузов - ничего подобного. Он выдержал паузу, за время которой я успел поковыряться в ухе и продолжил.
- Или это вы нам? - щедрый жест в мою сторону. - Чтоб по дороге домой не голодали?
Молодежь заулыбалась. Но молча. И признаваться вовсе не собиралась. А если бы и призналась, то что? Что с ними делать прикажете Вовке Ряузову? Святое правило "Не пойман - не вор" соблюдено, ящик под замком, а то, что Ряузов его обнаружил - так это просто стечение обстоятельств.
Молодежь не созналась, ящика не хватились, поэтому, еще целых два месяца мы, со спокойной душой дополняли гадкое корабельное питание не менее гадкими консервами.
Вот так, товарищи молодые матросы, мотайте на ус. Чтобы то, что вы с риском для здоровья украдете у Родины не стало подарком вашим старшим товарищам.
Кстати, о птичках
Птицы. Скворцы, то есть. Говорят: тот не моряк, кому баклан на грудь не насрал, но, честное слово, даже сотня бакланов, действуя вместе, не может навредить так, как это делают севастопольские скворцы.
Эти пернатые гады жрут даже то, что стало поперек вечно голодного матросского горла, а потом забираются повыше и оттуда...
А чего им, птицам-то?
Антенна наша, "Фрегат", очень по вкусу им пришлась.
"Фрегат" - это вам не устаревшая "плетенка" - это новейшая "решетка". Точнее две решетки, соединенные под углом. Влезет между перекладинами наглая птичка, сядет - голова внутри, хвост снаружи, а из-под хвоста такое сыплется... сказать неудобно. Ляпнет оно с высоты пятнадцати метров на покрашенную не далее как вчера палубу - только брызги во все стороны. Летят. Берешь потом ветошонку, макаешь в соляру, да не в соляру, сапожина, а в топливо, и трешь, матерясь. Потому как, если закрашивать, то сурика не напасешься.
Стоит отметить еще, что в "плетенке" птичку видно; флотские тем и развлекаются, что мастерят рогатки, а потом пуляют... гайками в основном. Даст такой "снайпер" навскидку по антенне со звоном и - только крылья захлопали - полетели птички. Гадить... в другое место.
А на нашем "корвете" все самое современное. Антенны тоже. И мерзкую птичку замечаешь не раньше, чем она на тебя... капнет. Хочется после этого не рогатку мастерить, а медленно и торжественно откручивать скворчиную голову. Это как минимум. Как максимум - объявить китайский геноцид. И извести подлое племя под самый корень.
- Надо, - торжественно сказал Ганитулин. - Надо поймать пару штук, скрутить им головы и повесить на "Фрегате".
- Вверх ногами, - закончил я. С неприкрытым сарказмом.
- Да-а! - просветлел лицом Ганитулин. До него сарказм не дошел.
Ганитулин у нас занимает высокую должность командира отделения. Нашего отделения, сигнального. И даже командует. Димой, младшеньким, которому повезло к нам попасть по замене - сразу из Анапы, а потому веселое Керченское время его миновало.
Мы, то есть все остальные сигнальщики - Быстов, Ряузов и я - Ганитулину не подчиняемся. Причем демонстративно. Он, конечно, злится, но, что с дурака взять?
Кстати, быть может именно поэтому (я имею в виду не то, что Ганитулин дурак, а то, что мы ему не подчиняемся) мы до сих пор никуда не въехали. А ведь очень даже могли бы: твердой рукой... к тихой гавани... "Абзац, море кончилось!".
Зато сигнальное отделение вызывает у "быка" - это командир боевой части, связист, несварение желудка, у командира корабля - геморрой, даже у вечно невозмутимого старпома - зубную боль. А мы втроем и Дима, для ровного счета, вполне можем гордиться тем, что начальство нас не забывает.
Ну вот, теперь вы имеете некоторое представление о Ганитулине и об идеях, которые его посещают время от времени. Да, чуть не забыл, скворцов-то ловить он предоставил нам. Тоже мне, Дроздовых нашел.
Но идея, хоть она и пришла в Ганитулину голову, была верной. Ее опробовал еще сам Робинзон Крузо, если Дэфо нам не соврал.
- Нет, - уверенно сказал Ряузов на совете. Ряузов всегда говорит уверенно, потому что всегда уверен. В том, что лучше всех все знает. Эта уверенность буквально распирает его изнутри, а иногда даже лезет из ушей. - Скворцы тут не живут.
Мы, то есть я и Быстов, сразу ему и поверили. Ряузов до службы успел окончить сельскохозяйственный техникум, а значит, к природе и к птицам, в том числе был много ближе. Чем мы с Быстовым.
- Они сюда прилетают только днем, - продолжал Ряузов, а мы снова верили, потому как лазить по мачтам среди ночи никому из нас в голову до сих пор как-то не пришло. - А ночью они улетают. В гнезда. - Его палец указал на берег, где, видимо и находилось жилье этих негодяев.
Мы с Быстовым повернули головы вслед за пальцем. "Если, ты, Ряузов, сейчас предложишь "добить врага в его логове", то есть ловить скворцов на берегу, то... знаешь ли... почему бы тебе с Ганитулиным не подружиться?".
Нет, дружить с Ганитулиным Ряузов вовсе не собирался. Он просто хотел сказать, что ловить скворцов надо исключительно днем.
И мы начали ловить днем. Делалось это просто до примитивности. И весело. Как только глупая птица опускалась ниже безопасного "Фрегата", ней тут же начинали подкрадываться три "кота" третьего года службы с сачками, сооруженными из подручных материалов, которыми обычно оказывались детали одежды.
Сидит на палубе ничего не подозревающий скворец, гадит безмятежно. А тут ему на голову военно-морские штаны . И ли чего-нибудь похуже. Ага, щас! Как же, будет он этакой подлости дожидаться.
И снова в засаде, и снова крадемся...
Мы охотились и даже не подозревали, что за всеми нашими перемещениями, вот уже полчаса, наблюдает командир. Наблюдает и никак понять не может чем это, столь увлекательным, занимаются сигнальщики.
- Ну вот, - сообщил он, как будто самому Господу Богу, - дожили. Они уже скворцов ловят. - На лице его при этом было столь страдальческое выражение, как будто и не геморрой у него в одном месте, а сигнальщики, все трое.
Не знаю как Бог, но мы втроем его услышали. И повернулись. Несостоявшаяся жертва скрылась в направлении берега. Ее проводили тоскливыми взглядами. "И этот ушел".
На лицо командира вернулось обычное выражение - это как вроде бы он глотнул касторки и весь находится в тревожном ожидании. "Вот-вот, сейчас... начнется".
- Так, товарищ командир, ...птицы... сволочи... гадят... на весь мостик, - возмущенно и перебивая друг друга, доложили мы ситуацию.
Командир открыл рот, видимо, собираясь сказать, что-то очень важное, но, вместо этого только пожевал губами. Потом посмотрел на нас взглядом удава, которого неожиданно начал заглатывать кролик и ушел. Понес свое страдание кому-то другому.
Козел, вы, товарищ капитан второго ранга. Все желание нам отбили своим появлением.
- Хрен их поймаешь, - подвел Быстов итог охоте. Ряузов хмуро согласился.
- Пошли, - сказал я. И мы пошли.
Первый раунд остался за скворцами. Но с чего вы взяли, что мы сдались? Не сдались мы, а всего лишь отступили.
- Нет, - сказал запыхавшийся Быстов, вбежав в кубрик. - Никуда они на ночь не улетают. И сейчас свистят.
После неудачной охоты прошло несколько дней посвященных расслабленному созерцанию спокойной воды Севастопольской бухты и размышлениям о подлости птичьей души. Ничего нового как-то не придумывалось, а пернатые злодеи вредили по-прежнему. И тут Быстов... с новостью... после захода солнца...
- Ну так что? Пошли?
Теплая южная ночь мягко приняла в свои объятья три, разгоряченных азартом, матросских тела... - так, кажется, пишут в романах?