Впрочем, такая удача сопутствовала ему не всегда. В том, собственно, и состоял общественный договор между ним и студентами: он им - зрелище, они ему - ценное стекло, на которое он потом накупит в аптеке настойки боярышника, ополоснёт нутро и забудется в каком-нибудь тёплом подъезде. В редкие моменты славы у него даже получалось поймать бутылку на лету. В большинстве же случаев сыпавшиеся из окон подарки безвозвратно бились, в том числе, и о различные твёрдости его тела.
Потирая ушибленные места, он отвечал на немилосердный хохот своим фирменным:
- Не ори!
И продолжал охоту.
- Молочные! - снова обратился Вова к аудитории, напоминая о своём присутствии, однако вместо подарка тут же получил в спину крепким снежком. Это стайка бесшабашных студентов, одетых в свитера и спортивные шапочки, выскочила на улицу и принялась катать ровные колобки, чтобы обстреливать ими друг друга и вообще всех, кто покажется на глаза.
Вова раскрыл рот, чтобы выразить своё возмущение, за что жестоко поплатился - следующий снежок застрял у него во рту, буквально обрызгав гланды мелкой холодной пылью. Пришлось занять нейтралитет и спрятаться за кирпичной стенкой, ограждавшей вход в подвал.
Студенты не стали преследовать дурачка, а разбились на две равных команды и сладостно предались взаимному уничтожению.
Видя такое соблазнительное дело, из общаг шустрым ручейком полилось пополнение - оно сходу врубалось в действо, не уточняя правил. Вот уже в толпе засветились фирменные лампасы ББМ и Железного, замелькал Серёгин полушубок, Лёха являл народу чудеса меткости, и Дед Магдей с килограммом снега на усах не отставал от него.
То одна, то другая сторона переходила в атаку, накатывалась на противника несокрушимой волной, но затем отступала, израсходовав снаряды и запал бодрости. Слышалось молодецкое ржание и уханье, подбадривающие крики и дразнилки за неудачные падения.
Полезные для здоровья и аппетита зимние забавы продолжались довольно-таки долго. Даже дурачок Вова несколько осмелел, выбрался из своего убежища и стоял, скаля зубы, на которые больше никто не покушался.
И тут на сцене появились монголы.
Они долго не решались на этот опасный шаг, наблюдая из окон, как развлекаются их советские братья, но потом кровь бурных предков взяла над рассудком верх. Массивной бестолковой гурьбой они выкатились на простор и принялись резвиться на свой собственный манер.
Сначала на них вроде бы не обращали внимания. Или как бы стеснялись. Потом кто-то догадался запулить в них пробный снежок, послуживший условным сигналом - в ту же секунду на монголов обрушился настоящий град.
Воевавшие между собой стороны моментально объединились перед лицом нового противника, легко отличимого по меховым шапкам заморского покроя. Обладая несомненным численным перевесом, они взяли монголов в кольцо и приступили к обработке. Методичность, с которой агрессоры комкали снег и совершали броски, была воистину академической, словно почерпнутой из учебников. Монголы лишь вяло отмахивались и берегли наиболее уязвимые для снега места, не в силах преодолеть натиск.
Так бы оно, наверное, и закончилось - безоговорочной, хотя и бессмысленной победой нашей дружины, с последующим братанием. Однако в непосредственной близости от оборонительных порядков монгольского войска неожиданно возник Вова с увесистым дрыном в руках - то ли доской, то ли обрезком трубы. Не мудрствуя лукаво, он опустил это великолепие кому-то на голову, навсегда запятнав кровью свою репутацию тихого и безобидного шизофреника.
Возникло короткое замешательство, завершившееся тем, что соратники пострадавшего лишили Вову оружия и наградили смачным пинком куда-то в область живота. Или чуть пониже. Дурачок издал жалобный вой и упал лицом вперёд.
- Наших бьют! - опомнился кто-то.
- Ура!!! - подхватила толпа.
В воздухе засвистели куски льда с намертво вмёрзшей в них глиной, банальные булыжники и даже обломки штакетника. Монголы прижались к зданию, сбившись в тесную кучу, потому что их предусмотрительно оттеснили от дверей, чтобы не дать возможности уйти с поля боя прежде, чем нападавшие насытятся их страданиями.
За артподготовкой последовало наступление пехоты и неизбежный рукопашный бой. На белом покрывале, тут и там, запестрели алые пятна.
Такое поведение студентов, воспитанных в духе пролетарского интернационализма, чего уж тут скрывать, было возмутительным, но давайте не будем сыпать скороспелыми обвинениями, а взглянем на проблему шире.
Конфликт этот, положа руку на сердце, назревал давно.
Во-первых, некто Батый ещё в 1243-м году обложил данью князя Ярослава и заставил его проскакать на коне тысячу вёрст - поклониться в ноги хану. Со своей бандой отпетых головорезов он периодически совершал набеги на русские города и сёла, портя урожай и девушек. Двести с лишним лет продолжалось ненавистное иго, и даже итоговая победа Пересвета над Кочубеем не смогла устранить некоего горького послевкусия.
Во-вторых, у пятикурсников из 344-ой недавно стырили на кухне сковороду с почти готовым блюдом. Когда потом она отыскалась лежащей в мойке, грязная и почерневшая от копоти, на ней нашли присохшие куски какой-то гадости иностранного происхождения. Кроме того, был свидетель, который утверждал, будто видел иностранного вора, бежавшего по коридору со шкворчащей сковородой, нежно прижимаемой к груди.
В-третьих, монголы мылись в душе, используя вместо шлёпанцев носки, а вместо мочалок - снятые с себя трусы. В чай они добавляли бараний жир и разговаривали на языке, похожем на ругань.
На Руси приговаривали к расстрелу и за меньшие провинности.
Руководство факультета, нужно отдать ему должное, старалось предотвратить катастрофу. Для этого из обкома Партии пригласили лектора-пропагандиста, который зачитал студентам вслух двенадцать страниц решения ЦК "О мерах по дальнейшему укреплению дружбы между Советским и Монгольским народами", а потом битый час рассказывал, что монголы являются лучшими в мире исполнителями песен под аккомпанемент матоуциня*.
* Матоуцинь - монгольский музыкальный инструмент, классическое воплощение концепции "одна палка два струна".
Однако советские студенты и после этого продолжали относиться к монголам настороженно и предвзято, обидно подшучивали над ними и даже ввели в обиход новую единицу измерения - Цеденбал*. Она означала плотность проживания монголов на одну комнату.
* В реальности товарищ Цеденбал руководил коммунистической партией Монголии.
Так что вполне можно квалифицировать произошедшее, как неизбежность. А дурачок Вова всего лишь сыграл классическую роль Герцога Фердинанда.
Неизвестно, сколько бы потеряли монголы в тот вечер убитыми и ранеными, если бы на крыльце не появилась коментдантша. В нижнем белье, с развевающимися на ветру волосами, харизматичная до безобразия, словно Жанна Д’Арк, она в один момент оценила обстановку и приняла единственно правильное решение - упасть обнажённой грудью на амбразуру.
- Вы что делаете, изверги? - заорала она.
Гневные снежные снаряды засвистели в её направлении, но она и глазом не моргнула.
- Убийцы! Палачи! Фашисты!
Монголы, воспользовавшись суматохой, вызванной героической женщиной, рванулись к дверям общаги, сминая сопротивление. Комендантша, как и положено прилежной квочке, прикрывала их своим мощным телом и воплями, пока последний воин не скрылся внутри. Только после этого она позволила себе покинуть поле боя, источая угрозы по адресу присмиревшей толпы.
- Вот ужо погодите! - напоследок пообещала она.
На счастье, ни милиции, ни славных "окошников" поблизости не оказалось. Студенты ещё некоторое время пытались возобновить сражение между собой, но оно теперь казалось им слишком пресным, не достойным продолжения. Постепенно улица опустела и приняла привычный вид.
ББМ придирчиво осмотрел сбитые до крови костяшки пальцев и помазал их зелёнкой. Железный обмотал тугим бинтом кисть левой руки, где обнаружилось серьёзное растяжение. О травмах монгольских граждан до сих пор никакой информации не поступило.
Глава 36. Это любовь
Атилла не принимал участия в творившемся безобразии. Нет, оно совсем не противоречило его убеждениям, просто он находился в тот момент далеко от места происшествия.
Ещё в обед Юля утянула своего рыцаря по магазинам, чтобы найти замену его обветшалому наряду. Ей почему-то казалось, что дефицит товаров народного потребления не должен распространяться на крупных людей. Она собственными глазами неоднократно замечала в обувном отделе страшные ботинки сорок восьмого размера, всегда при этом мысленно содрогаясь: неужели есть такие огромные типы. Вот, оказалось, что есть.
Однако ни в обувном, ни в отделе одежды они ничего не нашли. На вопрос, бывают ли у них товары для гигантов, продавщица собралась ответить короткое и лживое "нет", но Атилла ей дружелюбно подмигнул, и она сжалилась над милой парочкой.
- Ещё только вчера были, - призналась она. - Но в последние дни все словно с ума посходили. Подметают прилавки - мы выкладывать не успеваем.
- Что берут? - уточнил Атилла.
- Да всё подряд. Даже отечественное бельё расхватали.
- Мужское или женское?
- Я же говорю: всё. Даже бракованное.
- План перевыполнили?
- Да толку-то! В следующем месяце чем торговать будем?
- Подвезут, - обнадежил её Атилла, чем окончательно растрогал.
- Вы в ателье сходите, - посоветовала она. - У них любые размеры найдутся.
- Так и сделаем.
Юля расстроилась безмерно, но тут как раз обрушился снег. Он будто бы материализовался из новогодней сказки, и, не в силах устоять перед его прелестью, они решили прогуляться по набережной.
Атилла без остановки сыпал историями из своей примечательной жизни, а Юля отвечала ему счастливым смехом, в котором легко угадывалось кроткое благоговение перед рассказчиком. Попадавшиеся навстречу пешеходы были малочисленны, и никто из них не мешал им советами или курением, не подбегал с дурацкими просьбами спичек, соли или лаврового листа, не спрашивал, где найти сбежавшего с пьянки товарища.
На ступеньках, ведущих к замерзшей реке, они остановились, и Атилла, крепко прижав Юлю к себе, продекламировал:
На трюмо стояли розы
и шампанского бокал.
Я, твои целуя слёзы,
оправдания искал
тем словам, что в ночь влетели
и, коснувшись, обожгли
и, казалось, облетели
в полсекунды полземли.
От начала мирозданья
почему по жизни так,
что от смутного желанья
до судьбы - всего лишь шаг?
И в глазах твоих прекрасных
прочиталось: не робей,
я немножко не согласна,
но тебе, мой друг, видней.
- Чьи это стихи? - ошарашенно спросила Юля.
- Мои, - скромно ответил Атилла.
- То есть ты сам их сочинил?
- Вроде того. Во всяком случае, не помню, чтобы у кого-то их покупал.
- Я тебя всю жизнь искала, - заплакала Юля и вцепилась ногтями в тельняшку Деда Магдея, выглядывавшую из-под телогрейки.
- Ну-ну, успокойся. - Атилла по-отечески погладил её по волосам. - Я же вот он. Стою перед тобой. Никуда не собираюсь.
- У меня предчувствие нехорошее.
Атилла досадливо крякнул и буквально почесал рукой в затылке, как это делают самодеятельные актеры, у которых нет шансов, чтобы стать профессионалами.
- Моя вина. Признаюсь. На даму наваливается хандра, а я стою тут, как полено. Нет. Как бревно. - Он попытался вспомнить ещё какой-нибудь древесный материал, но память отказала ему на сей раз. - Дорогая моя, нам нужно развеяться. Не посетить ли нам с тобой какое-нибудь культурное заведение?
- Музей?
- Ну, почему же сразу музей? Кино, например.
- А что там идёт?
- В "Художественном" - история про то, как один отважный инженер строил электростанцию.
- Какой ужас!
- Вот именно!
Юля взглянула на одухотворенное лицо кавалера.
- Кажется, я поняла.
В буфете кинотеатра оказался разливной лимонад и песочные пирожные с карамельной глазурью, а в зале собрались десятка два благодарных зрителей. В основном парами. Погас свет, и они, не дожидаясь окончания документального журнала, принялись заниматься тем, зачем пришли. Наши влюблённые последовали их примеру.
И только в самом дальнем ряду, с краю, сидели рядом два мужика, не совершая ничего предосудительного. Они болтали еле слышным шёпотом и шевелились, но даже этими действиями не могли испортить общей картины. Или повлиять на статистику.
До конца сеанса они, впрочем, не дотянули. Минут за пять до финальной сцены, когда победа труда над стихиями природы стала очевидна даже для режиссёра, один из них поднялся с места и, почти крадучись, выбрался наружу. Второй остался сидеть и, вероятнее всего, смотреть на экран. А чем там ещё развлекаться одному в темноте?
Зажгли свет. Народ нехотя потянулся к выходу, разгорячённый искусством и паровым отоплением.
Уже у самых дверей Атилла заметил одиноко стоящего парня, который смотрел на него глазами, полными удивления и страха одновременно, с незажжённой сигаретой, прилипшей к нижней губе. Знакомый, что ли? Да нет же, показалось. Не могло быть у него знакомых с таким затравленным и, даже можно сказать, мутным взглядом. И он прошёл мимо парня, поддерживаемый за локоть Юлей.
На улице продолжалась зимняя сказка, поэтому они не стали ловить такси или садиться в автобус, а прошлись пешком, не особенно утруждая себя обдумыванием маршрута. Миновали памятник Ильичу с протянутой рукой, без всякой цели обошли вокруг стадиона, где горел свет и работали грейдеры, подготавливая поле для завтрашнего матча по хоккею. Затем они прошлись по улице до рынка: мимо вросших в асфальт по самые окна домов из могучего лиственничного бруса столетнего возраста, мимо покосившихся сортиров, похожих на скворечники, мимо рваных заборов, которые ничего не разгораживали, а только объединяли. Наконец, на рынке они решили сесть на трамвай.
Пока длилось ожидание транспорта, Юля вдруг отвлеклась от романтики и учинила Атилле допрос на предмет будущего. С девушками такое случается, знаете ли.
- Что ты собираешься делать? - спросила она.
Атилла в очередной раз поскрёб в затылке, как будто именно там у него находился склад проектов.
- Боюсь, выбор у меня не велик. Учиться - поздно. Начинать карьеру - тоже. На работу приличную с моей характеристикой не возьмут. Значит, остаётся одно: бродяжничать и воровать.
- Ты шутишь?
- Нисколько. Можно, конечно, достать липовые документы и устроится начальником пароходства. Или по хозяйственной линии...
Эта мысль на мгновенье озарила его.
- Заместителем директора какого-нибудь леспромхоза. Мне больше не надо. Как ты думаешь?
- Мне всё равно. Я готова пойти с тобой хоть на край света.
- А если ещё дальше?
Глава 37. На хвосте
Фара не испытывал пиетета к кинематографу. Он просто использовал неизбежно сопровождавшую его темноту в качестве союзника. Купив за тридцать копеек билет на какой-нибудь малозначительный фильм, он садился с краю, на самое неудобное место, где и ждал прибытия важного клиента или делового партнера.
В тот вечер он запланировал встретиться с одним артельщиком с приисков, который регулярно поставлял ему золотишко, чтобы договориться о новой партии и цене. Это именно они шумели, производя подсчёты и мешая молодёжи наслаждаться искусством.
Фара просто обалдел, увидев своего крестника, выходящего из зала. Ему стоило огромных усилий, чтобы сдержаться и не утворить какую-нибудь глупость, а когда это удалось, он, мокрый от нетерпения, проследовал за парочкой наружу.
Мастерством слежки он не владел, но упустить такой случай было бы тяжким преступлением и малодушием. Тем более, что Михалыч позорно профукал все разумные сроки и как профессионал показал себя полным болваном.
Обход квартир, произведённый подчинёнными капитана Смирнова неожиданно принёс положительный результат - они задержали двух типов, как две капли воды похожих на фоторобот. Михалыч, едва ему доложили, не поленился спуститься на первый этаж к дежурному.
- Где они? - в нетерпении спросил он.
- Вот, - показали ему.
В клетке сидели два типа: один огромный, как буйвол, другой - плюгавенький. Их небритые физиономии выражали и обеспокоенность, и презрение к собственной судьбе одновременно.
- Потерпевшую пригласили для опознания? - осведомился Михалыч.
- Уже едет.
И действительно, не прошло и полчаса, как жертва вошла в отделение, сопровождаемая Смирновым.
- Эти? - спросили её, подведя к железным прутьям.
Милиционеры, конечно, нарушали процедуру опознания, но уж очень им хотелось поскорей закончить всю эту малоприятную канитель.
- Да! - вскричала женщина и погрозила преступникам элегантным кулачком. - У, проклятые! Думали, не найдётся на вас управа!
Но в это время с улицы зашла ещё одна делегация: милиционеры вели двоих мужиков с заломленными за спину руками.
- Принимайте! - сказали они дежурному.
- Откуда дровишки? - поинтересовался тот.
- Вот, - он протянул смятый листок с фотороботом.
- Опоздали вы, товарищи. Уже поймали.
Но потерпевшая бросилась на вновь прибывших, демонстрируя женскую ветреность.
- Так те или эти? - строго спросил Михалыч.
- Не знаю, - призналась женщина. - Рожи у всех такие пропитые. Где их разберёшь?
Михалыч велел пока никого не отпускать, включая гражданку, а сам отправился пешком до ювелирного, чтобы подмигнуть Фаре условным сигналом.
Надо ли говорить, что Фара не признал в задержанных виновников его несчастий? Их освободили, и вот теперь само Провидение вывело его на след преступников.
Фара двинулся за парочкой, инстинктивно держа их впереди на расстоянии шагов пятнадцати. В любую секунду он готов был упасть на снег или скрыться за деревом, чтобы не обнаружилось его присутствие, но влюблённые беспечно плыли по тротуару, занятые лишь собой, и по сторонам не озирались.
"Это хорошо, что у него есть баба, - отметил про себя Фара. - Женщина - ниточка к мужчине".
Он периодически порывался нанести звонок Михалычу, но все телефоны-автоматы, попадавшиеся ему на пути, были выведены из строя вандалами. Фара проклинал их тихим шёпотом и желал, чтобы как можно скорее их всех переловили сотрудники служб правопорядка.
"Только бы они не сели на такси!" - промелькнула ещё одна беспокойная мысль.
Но парочка не строила решительно никаких планов, чтобы от него улизнуть. Разве что измотала его немного - они двигались беспорядочными зигзагами и часто останавливались для страстных поцелуев. В конце концов, они сели на трамвай, и Фара, облегчённо вздохнув, полез за ними, навстречу близкой развязке.
Трамвай уверенно катил к конечной. Оставалась всего пара остановок, когда сразу через все двери в вагон зашли контролёры.