Большую часть времени он проводил в своей комнате, стоя с литровой бутылкой из-под молока, наполненной водой, в вытянутой вперёд руке*. Левый его глаз закрывала зловещая чёрная повязка. Иногда его заставали за кульманом, и гораздо реже - за общением с другими жителями общаги. А ещё, когда темнело, он предавался сну - под рёв ли магнитофона, скрип ли половиц или драку с применением мебели. Оторвать его от какого-либо из занятий не удавалось никому.
* Есть такая технология тренировок по стрельбе. Унимает естественную дрожь в руках и укрепляет используемые при стрельбе мышцы.
Студенты соревновались в усилиях рассердить Лёху, но всегда с одним и тем же результатом - нулевым. Больше других усердствовал сосед из 228-ой по прозвищу ББМ*, но и его потуги завершались тем, что он попросту выходил из себя.
* ББМ - сокращённо от "боевая безмозглая машина".
- Лёха, а Лёха! - начинал он обычно противным писклявым голосом, едва Лёхина голова касалась подушки.
- М-м? - отзывался тот.
- Ты что, спать собрался?
- У-гу.
- А свет тебе не выключить?
- Не-а.
- А магнитофон не мешает?
- Не-а.
- Может, потише сделать?
Лёха оставлял фразу без ответа, и ББМ продолжал.
- Лёха, а Лёха!
- М-м?
- А у тебя женщины были?
- У?
- Я имею в виду по-настоящему?
- А?
- Так были или нет?
- М-м?
- Вот дубина! - заводился ББМ и, чтобы снять стресс, шёл рушить ногами выключатели на стенах в коридоре.
Лёха стойко сносил любые жизненные неурядицы и не ругал судьбу. Он не выяснял отношений, но предпочитал обходить конфликты стороной.
Так однажды на втором курсе, найдя себя в списке не прошедших флюорографию*, он очень удивился, потому что точно помнил - посещал кабинет, раздевался, становился голым торсом под всепроникающие лучи. Но спорить ни с кем не стал, а пошёл и ещё раз просветился. На следующий день проверил новый список, вывешенный деканатом, с угрозами недопущения к занятиям, и опять обнаружил в нём свою фамилию.
* Прохождение флюорографии один раз в год - обязательная процедура для советского человека. Отлынивание строго каралось.
- Иди к руководству и объясни, что произошла ошибка, - посоветовали ему.
Лёха вздохнул, делая вид, что согласился с доводами товарищей, а сам помчался на флюорографию по третьему разу.
- Угробят они тебя своими просвечиваниями, - пожалел его Серега.
- Ничего, - ответил Лёха. - Справлюсь как-нибудь.
Серегу Лёхино соседство по комнате вполне устраивало, потому что выгод оно сулило гораздо больше, чем неудобств. Во-первых, его можно было совершенно безболезненно заставить сделать в комнате уборку или сварить обед. Для этого требовалось только сказать, что сегодня его очередь - он всё равно с календарем свериться не догадается. Во-вторых, ему в невероятных количествах слали из деревни деликатесы: колбасы из диких козлов, домашние сыры, запечённых в русской печи перепелов и глухарей, а картошку так вообще везли с оказией грузовиками. В-третьих, он посещал все без исключения лекции и записывал их в свои конспекты слово в слово. Понятно, что в условиях зачётной недели или сессии его тетрадь ценилась на вес золота.
Недостатков проживания на одной территории со столь неординарным существом мы коснемся чуть позже.
В тот вечер Лёха немного задержался со сном. Ему никак не удавалось нарисовать график, похожий на признанный наукой образец. Данные, полученные во время лабораторной работы, не ложились в нужные точки. Оставалось два варианта: записаться завтра на переделку лабораторной или же применить другую технику вычисления. Поразмыслив, Лёха склонился ко второму.
Он внимательно изучил листок с цифрами, скреплёнными подписью преподавателя, и аккуратно стал делать в них исправления, пользуясь старым лезвием "Нева" и резинкой. Прилетевший в окно комок мёрзлой земли застал его врасплох. Но не отвлёк. Сереге, командовавшему артобстрелом, понадобилось ещё, по крайней мере, три точных попадания, чтобы Лёха встал и выглянул на улицу.
Пьяная компания из четырёх незнакомых человек что-то орала ему и размахивала руками. Впрочем, зоркий глаз его разглядел в одном из хулиганов соседа по комнате Серегу. Зачем они кричат? Почему не зайдут внутрь, как все нормальные люди?
- Дверь нам открой! - надрывался Серега, складывая рупором начинающие коченеть руки.
Но слова его не долетали до Лёхиных ушей, фильтруемые двойным стеклом. Сереге пришлось сыграть маленькую пантомиму с участием пальцев. Указательным и средним он изобразил бредущего человечка, который в конце своего пути резко потянул за воображаемую ручку. Но и это талантливое произведение искусства оставило Лёху равнодушным.
- В форточку высунься! - решил Серега сменить тактику.
На то, чтобы добиться от Лёхи понимания и выполнения этой простой просьбы, потребовалось ещё минут пять. Для этого компании пришлось пустить в ход все свои артистические способности и даже некоторый гипноз.
- Чо? - спросил Лёха, высунувшись, наконец, наружу.
- Общага закрыта, чо! - даже не попытался сердиться Серега. - Спустись на вахту и отопри засов!
- Ага, - сказал Лёха.
Они радостно бросились к двери и стали с нетерпением ждать. С той стороны послышались какие-то постукивания и возня, но потом всё снова затихло.
- Случилось чего? - предположил Шнырь, но Серега отрицательно помотал головой и запустил очередной булыжник в окно.
На этот раз обошлось без переговоров. Лёха сам появился в форточке, готовый извергать и переваривать информацию.
- Ты ходил на вахту?
- Ну.
- И что?
- Закрыто.
- Понятно, что закрыто. Ты открывать пробовал?
- Ну.
- И?
- Замок там висит.
- А ключ на гвоздике видел?
- Нет.
- Пойди и проверь.
- Ага.
На это задание у Лёхи ушло ещё минут десять.
- На гвоздике ключа нет, - доложил он из форточки, проявляя инициативу.
- А вокруг не смотрел?
- Не-а.
- Может, он на пол упал?
- Посмотрю.
Они снова припали к двери, согреваемые надеждами, которых, чего греха таить, становилось всё меньше и меньше. Но в этот момент изнутри раздались звуки, говорившие о том, что Лёха взялся за дело не на шутку. Сереге даже показалось, что он орудует топором. И, судя по лицам товарищей, он был не одинок в своих предположениях.
- Давно бы так! - похвалил Атилла.
Они увидели, как жестяная обивка выгнулась наружу пузырем, который становился всё больше с каждым новым ударом. И вот он предсказуемо не выдержал давления и лопнул. В образовавшуюся рваную дыру хлынули щепки и гвозди. А потом на пороге изнасилованной двери возник ББМ, усталый, но удовлетворённый.
- Ха! - поздоровался он.
Из-за спины его выглядывал Лёха с большим ржавым ключом в руках. Скорее всего, его поиски увенчались-таки успехом.
Глава 6. Ночные бдения
Кроме Сереги и Лёхи, в комнате официально жили ещё двое: монгол Атхуяк* и первокурсник Федя. Первый показывался дома редко, потому что ему не давали ключей, а второй вообще являлся классической "мёртвой душой". То есть он числился проживающим только на бумаге, а на самом деле снимал где-то в городе квартиру и носа сюда не казал. Его ложе выполняло роль запасного аэродрома с единственным недостатком - никогда не меняющимися простынями.
* Автор готов принести клятву на каком угодно святом документе, что имя монгола не вымышлено.
Четыре кровати с железными сетками, образующие уютный квадрат, были отгорожены от входа занавеской в цветочек и баррикадой, сколоченной мощными гвоздями из стандартных тумбочек. В пространство посередине едва втиснулся учебный стол. Недостаток места в "спальне" с лихвой компенсировался просторной "прихожей", где стояли обеденный стол и шифоньер. На стенах "спальни" покоились многочисленные книжные полки, обожаемые клопами, а над тумбочкой с магнитофоном висел цветной потрет Леонида Ильича Брежнева. Полупрозрачный тюль на широком, во всю стену, окне служил отличным буфером между хозяевами и коварным внешним миром. На полу красовались домотканые дорожки, скрывавшие грязь и огрехи строителей.
- Неплохая конура! - восторженно отнёсся к обстановке Шнырь.
- А фантазии сколько! - поразился Атилла, разглядывая казенную мебель, изуродованную ножовкой и молотком.
Шнырь покивал и полез за пазуху.
- Вот за это… - начал он, вытягивая на свет поллитровку, прихваченную в ресторане.
Но дальновидный Серега не дал ему договорить. Пока вечер не перешёл в заключительную фазу, он распределил койко-места. Атилле досталась кровать монгола, а Шнырю - Федина. С Толяном они решили лечь на Серегиной валетом. Лёха, понятное дело, остался на своей.
Часа в три утра, когда была выпита последняя капля и съедена последняя крошка, Атилла первым повалился на отведённое ему место и тут же захрапел. Шнырь поступил ещё загадочнее: он застыл на табурете в позе "лотос", словно медитировал, однако при ближайшем рассмотрении тоже оказался спящим. Лёха не в счёт - он, как обычно, отошёл почивать при первых звуках чокающихся стаканов.
Серега с Толяном, наконец-то, остались вдвоём, чтобы в полной мере насладиться диалогом. Захватив с собой гитару и пачку сигарет, они вышли из комнаты.
Все коридоры в общаге заканчивались окном и неизменной стеклянной банкой под пепел. Здесь было очень удобно, присев на корточки и упёршись спиной в стену, обсудить насущные дела, пуская к потолку извилистый дымок. Этому не могли помешать ни постоянно хлопающие двери уборной, ни ледяной воздух, струившийся из потрескавшейся форточки.
- Как служилось, солдат?
- Нормалёк! Как ты тут без меня обходился?
- По-всякому. - Серега счастливо вздохнул, как бы говоря, что с этой минуты все неприятности навсегда перекочевали в прошлое. - Следующей осенью поступишь к нам. Мы тут с тобой такое замутим!
- Посмотрим. Дожить ещё надо.
Рассудительнее стал Толян, спокойнее. Едва заметный шрам у виска, татуировка на тыльной стороне ладони. На гимнастёрке - какой-то значок в виде средневекового щита.
- У погранцов выменял, - пояснил он, заметив Серегино любопытство. - В поезде.
Он взял гитару, погладил её и тронул бережно струны:
Уезжают в родные края
дембеля, дембеля, дембеля…
И куда ни взгляни,
в эти майские дни
всюду пьяные ходят они…
Голос его слегка огрубел, но в нём по-прежнему узнавался тот самый жалостливый тембр, который сводил с ума десятиклассниц. Серега подпевал там, где помнил слова. Вместе у них получалось, как всегда, неплохо.
- А про десантников слышал? - спросил Толян, когда закончил первую песню и, не дожидаясь ответа, приступил к исполнению второй.
Композиция оказалась для Сереги новинкой. Сюжет её сводился к тому, что голубые береты, летевшие куда-то на самолёте, получили приказ прыгать с парашютами. И всё бы хорошо, но у одного бедолаги он не раскрылся - то ли по недосмотру, то ли враги стропы подпилили. В общем, встретился он с землёй на полной скорости и от этого мгновенно погиб. Сослуживцы похоронили его и поклялись на могиле, что отомстят.
- А про цинковые гробы знаешь? - продолжал Толян.
Они спели ещё и эту. Там вообще были мраки. Такое ощущение, что автор вёл репортаж из морга с петлёй на шее. Матери рыдали, невесты умирали от безысходности. Чудом выжившие персонажи песни покрывались сединой в двадцать неполных лет.
"Пусть выговорится, - подумал Серега. - Он за эти два года натерпелся".
Толян прикурил новую сигарету от предыдущей и протянул гитару другу, передавая эстафету.
Не простая задача предстояла Сереге. Затянуть, что ли, "по полю танки грохотали"? Но идея пришла получше, как ему показалось.
"Рискну, - решил он. - Все равно другана, рано или поздно, придётся выводить из этого сумеречного состояния".
Пребывала принцесса прекрасная
в затяжном летаргическом сне…
И решил я, что дело тут ясное,
и помчался на белом коне
в дали дальние, страны заморские,
гондурасские и эквадорские.
Так скакал я, не зная усталости,
мимо топких унылых болот,
не пугаясь, не ведая жалости,
может, месяц, а может быть, год.
Как оно предначертано повестью,
в соответствии с долгом и совестью.
Отыскал я то место заветное,
где в прозрачном хрустальном гробу
почивала она, безответная,
до крови закусивши губу.
Вот она, поцелуем разбужена,
согласилась моею быть суженой.
Расписались с принцессой мы вскорости,
как собрали с полей урожай.
Стал я в поле овец и коров пасти,
а она мне детишек рожать.
Жили долго, пока не состарились,
и в могилу вдвоём не отправились.
Где мораль у творения этого?
А мораль у него такова:
коль родился в деревне поэтом я,
буду мучить гармонь и слова.
Ну, а если кому-то не нравится,
пусть идёт за своею красавицей.
- Лажа какая-то, - отозвался Толян. - Это чьё?
- Моё, - признался Серега.
Толян опешил. И непонятно, почему. То ли от самого факта сочинительства, то ли от сомнительного содержания.
- Ну, ты даёшь!
Осечка вышла. Нужно попробовать зайти с другого бока. И Серега спел про мальчика, читающего стихи, который сжал стрелки часов руками и в результате порезался. По крайней мере, автор текста значился в творческих авторитетах - не то, что некоторые доморощенные поэты, плодившиеся на просторах России-матушки с пугающей быстротой.
- Это тоже твоё?
- Нет. Это БГ.
- Кто?
- Гребенщиков.
- Да вы тут с ума посходили! – захохотал Толян. – На два года нельзя оставить.
Он выдернул гитару из Серегиных рук и довольно подмигнул.
- Ладно. Давай что-нибудь из старого.
И полились знакомые аккорды. Насобачился он в армии, на гитаре-то.
Что вы улыбаетесь?
Вас бы так позвать бы…
Серега не пел и не слышал этой песни как раз класса с десятого. Если разобраться, нормальный такой городской романс.
Потом настал черёд "Колоколов", где "она опять сегодня не пришла". А он, понимаете ли, "надеялся и верил". Сойдёт. Всё ж лучше, чем эти бесконечные покойники. Но Толян не позволил Сереге расслабиться и затянул следующую песню, тоже из раннего детства. Там девушка утопилась в пруду из-за неразделённой любви. Её тело выловили рыбаки, а тот мудаковатый юноша, который не оценил тонких порывов девичьей души и не ответил ей взаимностью, теперь жестоко раскаивался и готовился учинить над собой самосуд.
На последнем аккорде из комнаты выглянуло что-то заспанное и лохматое.
- Мужики! - сказало оно. - Это потрясающе! Первый раз в жизни сталкиваюсь с запущенной формой инфантилизма. Удовольствие получил колоссальное! Завтра ещё приходите. А сейчас п...йте спать!
Дверь захлопнулась, и глаза Толяна мгновенно налились кровью.
- Да ты…
- Бесполезно. Он пятикурсник.
Глава 7. Неклассический многоугольник
Все девушки похожи друг на друга тем, что ищут большой и чистой любви. Отличают их лишь способы достижения цели.
Юля избрала для себя метод проб и ошибок, потому что родилась с характером исследователя. За первый год обучения в институте она передружила последовательно со всем вторым этажом общежития и теперь строила планы перехода на третий. Мысли о том, что этажей меньше, чем курсов (первый целиком отдали под хозяйственные и досуговые нужды), пока не тревожили её.
Сессии она сдавала без троек, экономя силы и посещая только обязательные занятия и лекции. В общественной и культурной жизни факультета не участвовала. Не курила и пила только водку, да и то - по большим праздникам. В общем, как могла, берегла себя к будущей супружеской жизни.
Её ценили за кроткий нрав и бесконфликтность. За умение слушать и не лезть везде, куда надо и не надо, со своим мнением. А ещё она была просто красивой: светловатые вьющиеся волосы, стройная фигура, мягкие черты лица...
В то утро она решила зайти перед школой к Сереге и напомнить ему, что первой парой у него - "машины и механизмы". Пропуск этого занятия означал насильственную смерть, потому что преподаватель дисциплины не просто выглядел внешне, как матёрая бульдожка, но во многом и являлся ею. Он заставлял студентов бродить вдоль бесконечных стеллажей, уставленных диковинными агрегатами, брать их в руки и называть научными именами. То есть не "хреновина" или "штуковина", а так, как в учебнике. В случае неправильного ответа в нерадивого студента летели эти самые механизмы, сопровождаемые не всегда приличными подсказками и эпитетами.
Да, Юля слышала, что к Сереге вчера вернулся из армии друг, что легли они поздно, что безобразно много выпили, а сил израсходовали ещё больше. Она догадывалась о том душевном состоянии, в котором он мог находиться в эту минуту, но цель спасения человека оправдывала подобное вмешательство. У самой Юли никаких "механизмов" с утра в расписании не значилось, поскольку училась она курсом младше, а забота её о ближнем объяснялась легко - Серега ей приглянулся. Предстоящий поступок виделся ей первым кирпичиком в прекрасном здании их будущих отношений.
Подойдя к двери 226-ой, она машинально поправила причёску и осторожно постучала. Ответом ей стало презрительное молчание, и тогда она толкнула дверь ладонью и сделала шаг вперёд. Запираться в комнате на замок у студентов не было необходимости, за исключением тех редких случаев, когда она была.
Из опочивальни доносилось щенячье поскуливание. Стоял крепкий солдатский дух. Обеденный стол был усыпан ровным слоем сырой вермишели, придавленной чёрным от сажи алюминиевым чайником с вмятиной, очень похожей на отпечаток человеческой головы. Натюрморт дополняла недорезанная буханка ржаного хлеба, покрытая нежным зелёным пушком. Прижатый к самой стене, здесь же покоился стандартный стакан со "сливками"*. Таким образом, следы вчерашнего застолья были тщательно заметены.
* Когда кухня находится в минуте ходьбы, сопряжённой с приключениями и опасностями, мытье посуды отодвигается в самый низ списка приоритетов. Поэтому в грязный стакан из чайника нужно плеснуть немного кипятку, взболтать и слить содержимое в другой стакан. После нескольких подобных операций он наполняется до краев жидкостью, которая и называется – "сливки".