- Вам мальчики тут нужны, чтоб играть?
- Пошел, пошел. Не болтайся тут.
Подождав, пока билетер отвернулся, Володька протиснулся между входящей публикой и сразу очутился перед заветной дверью, за которой гремела музыка.
- Ваш билет, молодой человек, - остановила его билетерша.
- Слушайте, - сказал Володька, - тут у вас в театре сидит один господин с черной бородой. У него дома случилось несчастье - жена умерла. Меня прислали за ним. Позовите-ка его!
- Ну, стану я там твою черную бороду искать - иди сам и ищи!
Володька, заложив руки в карманы, победоносно вступил в театр и сейчас же, высмотрев свободную ложу, уселся в ней, устремив на сцену свой критический взор.
Сзади кто-то похлопал по плечу.
Оглянулся Володька: офицер с дамой.
- Эта ложа занята, - холодно заметил Володька.
- Кем?
- Мною. Рази не видите?
Дама рассмеялась, офицер направился было к капельдинеру, но дама остановила его:
- Пусть посидит с нами, хорошо? Он такой маленький и такой важный. Хочешь с нами сидеть?
- Сидите уж, - разрешил Володька. - Это что у вас? Программка? А ну, дайте…
Так сидели трое до конца первой серии.
- Уже конец? - грустно удивился Володька, когда занавес опустился. - Бедному жениться - ночь коротка. Эта программка вам уже не нужна?
- Не нужна. Можешь взять ее на память о такой приятной-встрече.
Володька деловито осведомился:
- Почем платили?
- Пять рублей.
- Продам на вторую серию, - подумал Володька и, подцепив по пути из соседней ложи еще одну брошенную программку, бодро отправился с этим товаром к главному выходу.
Когда он вернулся домой, голодный, но довольный, - у него в кармане вместо фальшивого бриллианта были две настоящие пятирублевки.
На другое утро Володька, зажав в кулак свой оборотный капитал, долго бродил по улицам, присматриваясь к деловой жизни города и прикидывая глазом - во что бы лучше вложить свои денежки.
А когда он стоял у огромного зеркального окна кафе - его осенило.
- Была не была - повидаться надо, - подстегнул он сам себя, нахально входя в кафе.
- Что тебе, мальчик? - спросила продавщица.
- Скажите, пожалуйста, тут не приходила дама с серым мехом и с золотой сумочкой?
- Нет, не было.
- Ага. Ну, значит, еще не пришла. Я подожду ее. И уселся за столик.
- Главное, - подумал он, - втереться сюда. Попробуй-ка, выгони потом: я такой рев подыму!..
Он притаился в темном уголку и стал выжидать, шныряя черными глазенками во все стороны.
Через два столика от него старик дочитал газету, сложил ее и принялся за кофе.
- Господин, - шепнул Володька, подойдя к нему. - Сколько заплатили за газету?
- Пять рублей.
- Продайте за два. Все равно ведь прочитали.
- А зачем она тебе?
- Продам. Заработаю.
- О-о… Да ты, брат, деляга. Ну, на. Вот тебе трешница сдачи. Хочешь сдобного хлеба кусочек?
- Я не нищий, - с достоинством возразил Володька. - Только вот на елку заработаю - и шабаш. Не до жиру - быть бы живу.
Через полчаса у Володьки было пять газетных листов, немного измятых, но вполне приличных на вид.
Дама с серым мехом и с золотой сумочкой так и не пришла. Есть некоторые основания думать, что существовала она только в разгоряченном Володькином воображении.
Прочитав с превеликим трудом совершенно ему непонятный заголовок: "Новая позиция Ллойд Джорджа", Володька как безумный, помчался по улице, размахивая своими газетами и вопя во всю мочь:
- Интер-ресные новости! Новая позиция Ллойд Джорджа - цена пять рублей. Новая позиция за пять рублей!!
А перед обедом, после ряда газетных операций, его можно было видеть идущим с маленькой коробочкой конфет и сосредоточенным выражением лица, еле видимого из-под огромной фуражки.
На скамейке сидел праздный господин, лениво покуривая папиросу.
- Господин, - подошел к нему Володька. - Можно вас что-то спросить?..
- Спрашивай, отроче. Валяй!
- Если полфунта конфет - 27 штук стоят 55 рублей, так сколько стоит штука?
- Точно, брат, трудно сказать, но около двух рублей штука. А что?
- Значит, по пяти рублей выгодно продавать? Ловко! Может, купите?
- Я куплю пару с тем, чтобы ты сам их и съел.
- Нет, не надо, я не нищий. Я только торгую… Да купите! Может, знакомому мальчику отдадите.
- Эх-ма, уговорил! Ну, давай на керенку, что ли…
Володькина мать пришла со своей белошвейной работы поздно вечером…
На столе, за которым, положив голову на руки, сладко спал Володька, стояла крохотная елочка, украшенная парой яблок, одной свечечкой и тремя-четырьмя картонажами - и все это имело прежалкий вид.
У основания елки были разложены подарки: чтобы не было сомнения, что кому предназначено, около цветных карандашей была положена бумажка с корявой надписью:
"Дли Валоди".
А около пары теплых перчаток другая бумажка с еще более корявым предназначением:
"Дли мами"…
Крепко спал продувной мальчишка, и неизвестно где, в каких сферах, витала его хитрая купеческая душонка…..
Разговор в школе
Посвящаю Ариадне Руменовой
Нельзя сказать, чтобы это были два враждующих лагеря. Нет - это были просто два противоположных лагеря. Два непонимающих друг друга лагеря. Два снисходительно относящихся друг к другу лагеря.
Один лагерь заключался в высокой бледной учительнице "школы для мальчиков и девочек", другой лагерь был числом побольше. Раскинулся он двумя десятками стриженых или украшенных скудными косичками головок, склоненных над ветхими партами… Все головы, как единообразно вывихнутые, скривились на левую сторону, все языки были прикушены маленькими мышиными зубенками, а у Рюхина Андрея от излишка внимания даже тонкая нитка слюны из угла рта выползла.
Скрип грифелей, запах полувысохших чернил и вздохи, вздохи - то облегчения, то натуги и напряжения - вот чем наполнялась большая полутемная комната.
А за открытым окном, вызолоченные до половины солнцем, качаются старые акации, а какая-то задорная суетливая пичуга раскричалась в зелени так, что за нее делается страшно - вдруг разрыв сердца! А издали, с реки, доносятся крики купающихся мальчишек, а лучи солнца, ласковые, теплые, как рука матери, проводящая по головенке своего любимца, лучи солнца льются с синего неба. Хорошо, черт возьми! Завизжать бы что-нибудь, захрюкать и камнем вылететь из пыльной комнаты тихого училища - побежать по сонной от зноя улице, выделывая ногами самые неожиданные курбеты.
Но нельзя. Нужно учиться.
Неожиданно среди общей творческой работы Кругликову Капитону приходит в голову сокрушительный вопрос:
- А зачем, в сущности, учиться? Действительно ли это нужно?
Кругликов Капитон - человек смелый и за словом в карман не лезет.
- А зачем мы учимся? - спрашивает он, в упор глядя на прохаживающуюся по классу учительницу.
Глаза его округлились, выпуклились, отчасти от любопытства, отчасти от ужаса, что он осмелился задать такой жуткий вопрос.
- Чудак, ей-Богу, ты человек, - усмехается учительница проводя мягкой ладонью по его голове против шерсти. - Как зачем? Чтобы быть умными, образованными, чтобы отдавать себе отчет в окружающем.
- А если не учиться?
- Тогда и культуры никакой не будет.
- Это какой еще культуры?
- Ну… так тебе трудно сказать. Я лучше всего объясню на примере. Если бы кто-нибудь из вас был в Нью-Йорке…
- Я была, - раздается тонкий писк у самой стены.
Все изумленно оборачиваются на эту отважную путешественницу. Что такое? Откуда?
Очевидно, в школах водится особый школьный бесенок, который вертится между партами, толкает под руку и выкидывает, вообще, всякие кренделя, которые потом сваливает на ни в чем не повинных учеников… Очевидно, это он дернул Наталью Пашкову за жиденькую косичку, подтолкнул в бок, - шепнул: "Скажи, что была, скажи!".
Она и сказала.
- Стыдно врать, Наталья Пашкова. Ну, когда ты была в Нью-Йорке? С кем?
Наталья рада бы сквозь землю провалиться: действительно - чёрт ее дернул сказать это, но слово, что воробей: вылетит, не поймаешь.
- Была… Ей-Богу, была… Позавчера… с папой.
Ложь, сплошная ложь: и папы у нее нет, и позавчера она была, как и сегодня, в школе, и до Нью-Йорка три недели езды.
Наталья Пашкова легко, без усилий, разоблачается всем классом и, плачущая, растерянная, окруженная общим молчаливым презрением, - погружается в ничтожество.
- Так вот, дети, если бы кто-нибудь из вас был бы в Нью-Йорке, он бы увидел огромные многоэтажные дома, сотни несущихся вагонов трамвая, электричество, подъемные машины, и все это - благодаря культуре. Благодаря тому, что пришли образованные люди. А знаете, сколько лет этому городу? Лет сто-полтораста - не больше!!
- А что было раньше там? - спросил Рюхин Андрей, выгибая натруженную работой спину так, что она громко затрещала: будто орехи кто-нибудь просыпал.
- Раньше? А вот вы сравните, что было раньше: раньше был непроходимый лес, перепутанный лианами. В лесу разное дикое зверье, пантеры, волки; лес переходил в дикие луга, по которым бродили огромные олени, бизоны, дикие лошади… А кроме того, в лесах и на лугах бродили индейцы, которые были страшнее диких зверей - убивали друг друга и белых и снимали с них скальп. Вот вы теперь и сравните, что лучше: дикие поля и леса со зверьем, индейцами, без домов и электричества или - широкие улицы, трамваи, электричество и полное отсутствие диких индейцев?!
Учительница одним духом выпалила эту тираду и победоносно оглядела всю свою команду: что, мол, съели?
- Вот видите, господа… И разберите сами: что лучше - культура или такое житье? Ну, вот ты, Кругликов Капитон… Скажи ты: когда, значит, лучше жилось: тогда или теперь?
Кругликов Капитон встал и, после минутного колебания, пробубнил, как майский жук:
- Тогда лучше.
- Что?! Да ты сам посуди, чудак: раньше было плохо, никаких удобств, всюду звери, индейцы, а теперь дома, трамваи, подъемные машины… Ну? Когда же лучше - тогда или теперь?
- Тогда.
- Ах ты, Господи… Ну, вот ты, Полторацкий, - скажи ты; когда было лучше: раньше или теперь?
Полторацкий недоверчиво, исподлобья глянул на учительницу (а вдруг единицу вкатит) и уверенно сказал:
- Раньше лучше было.
- О, Бог мой!! Слизняков, Гавриил!
- Лучше было. Ранынее.
- Прежде всего - не ранынее. а раньше. Да что вы, господа, - затмение у вас в голове, что ли? Тут вам и дома, и электричество…
- А на что дома? - цинично спросил толстый Фитюков.
- Как на что? А где же спать?
- А у костра? Завернулся в одеяло и спи сколько влезет. Или в повозку залезь! Повозки такие были. А то подумаешь: дома!
И он поглядел на учительницу не менее победоносно, чем до этого смотрела она.
- Но ведь электричества нет, темно, страшно…
Семен Заволдаев снисходительно поглядел на разгорячившуюся учительницу…
- Темно? А костер вам на что? Лесу много - жги сколько влезет. А днем и так себе светло.
- А вдруг зверь подберется.
- Часового с ружьем нужно выставлять, вот и не подберется. Дело известное.
- А индейцы подберутся сзади, схватят часового да на вас…
- С индейцами можно подружиться, есть хорошие племена, приличные…
- Делаварское племя есть, - поддержал кто-то сзади. - Они белых любят. В крайнем случае можно на мустанге ускакать.
Стриженые головы сдвинулись ближе, будто чем-то объединенные, - и голоса затрещали, как сотня воробьев на ветках акации.
- А у городе у вашем одного швейцара на лифте раздавило… Вот вам и город.
- А у городе мальчик недавно под трамвай попал!
- Да просто у городе у вашем скучно - вот и все, - отрубил Слизняков Гавриил.
- Скверные вы мальчишки - просто вам не приходилось быть в лесу среди диких зверей - вот и все.
- А я была, - пискнула Наталья Пашкова, которую не оставлял в покое школьный бес.
- Врет она, - загудели ревнивые голоса. - Что ты все врешь да врешь. Ну, если ты была - почему тебя звери не съели, ну, говори?
- Станут они всякую заваль лопать, - язвительно пробормотал Кругликов Капитон.
- Кругликов!
- А чего же она… Вы же сами говорили, что врать - грех. Врет, ей-Богу, все время.
- Не врать, а лгать. Однако послушайте: вы, очевидно, меня не поняли… Ну, как же можно говорить, что раньше было лучше, когда теперь есть и хлеб, и масло, и сахар, и пирожное, а раньше этого ничего не было.
- Пирожное!!
Удар был очень силен и меток, но Кругликов Капитон быстро от него оправился.
- А плоды разные: финики, бананы - вы не считаете… И покупать не нужно - ешь сколько влезет. Хлебное Дерево тоже есть - сами же говорили… сахарный тростник, Убил себе бизона, навялил мяса и гуляй себе, как барин.
- Речки там тоже есть, - поддержал сбоку опытный рыболов. - Загни булавку да лови рыбу сколько твоей душеньке угодно.
Учительница прижимала обе руки к груди, бегала от одного к другому, кричала, волновалась, описывала все прелести городской безопасной жизни, но все ее слова отбрасывались упруго и ловко, как мячик. Оба лагеря совершенно не понимали друг друга. Культура явно трещала по всем швам, энергично осажденная, атакованная индейцами, кострами, пантерами и баобабами…
- Просто вы все скверные мальчишки, - пробормотала уничтоженная учительница, лишний раз щегольнув нелогичностью, столь свойственной ее слабому полу. - Просто вам нравятся дикие игры, стреляние из ружья - вот и все. Вот мы спросим девочек… Клавдия Кошкина - что ты нам скажешь? Когда лучше было - тогда или теперь?
Ответ был ударом грома при ясном небе.
- Тогда, - качнув огрызком косички сказала веснушчатая бледнолицая Кошкина.
- Ну, почему? Ну, скажи ты мне - почему, почему?..
- Травка тогда была… я люблю… Цветы были. И обернулась к Кругликову - признанному специалисту по дикой, первобытной жизни:
- Цветы-то были?
- Сколько влезет было цветов, - оживился специалист, - огромадные были - тропические. Здоровенные, пахнут тебе - рви сколько влезет.
- А в городе черта пухлого найдешь ты цветы. Паршивенькая роза рубль стоит.
Посрамленная, уничтоженная учительница заметалась в последнем предсмертном усилии:
- Ну, вот пусть нам Катя Иваненко скажет… Катя! Когда было лучше?
- Тогда.
- Почему?!!
- Бизончики были, - нежно проворковала крохотная девочка, умильно склонив светлую головенку набок.
- Какие бизончики?.. Да ты их когда-нибудь видела?
- Скажи - видела! - шепнула подталкиваемая бесом Пашкова.
- Я их не видела, - призналась простодушная Катя Ивавенко. - А только они, наверное, хорошенькие… И, совсем закрыв глаза, простонала:
- Бизончики такие… Мохнатенькие, с мордочками, я бы его на руки взяла и в мордочку поцеловала…
Кругликов - специалист по дикой жизни - дипломатично промолчал насчет неосуществимости такого буколического намерения сентиментальной Иваненко, а учительница нахмурила брови и сказала срывающимся голосом: - Хорошо же! Если вы такие - не желаю с вами разговаривать. Кончайте решение задачи, а кто не решит - пусть тут сидит хоть до вечера.
И снова наступила тишина.
И все решили задачу, кроме бедной, чистой сердцем Катерины Иваненко: бизон все время стоял между ее глазами и грифельной доской…
Сидела маленькая до сумерок.
Костя
I
Все прочие дети не любили его, маленького, хрупкого, с прозрачным личиком и причудливо растрепавшимися каштанового цвета кудрями.
Не любили. Почему?
Может быть, по той же самой причине, по которой взрослые не любят взрослых, подобных ему, светлоглазому задумчивому Косте.
Та и другая сторона меняет только возраст. А нелюбовь остается прежняя.
У детей нелюбовь к Косте общая, дружная. Стоит только приблизиться ему к пестрой, разноцветной группе мальчишек и девчонок, как со всех сторон поднимается согласный щебет и писк:
- Пошел! Пошел вон! Убирайся! Мы не хотим! Постояв немного, он вздыхал и пробовал начать нерешительно и мягко:
- А у нас вчера во дворе дворник копал яму для дерева и наткнулся лопатой на что-то твердое. Посмотрели, а там кости, череп и большая железная шкатулка… Открыли ее, а в ней…
- Убирайся! Проваливай, не надо! Вот еще, ей-Богу, лезет тут…
Снова он покорно вздыхал и отходил в сторону. Садился на нагретую солнцем скамью сквера и погружался в задумчивость.
Какой-нибудь досужий господин, сидящий подле и тронутый его задумчиво-меланхолическим видом, опускал тяжелую руку на его хрупкое, как скорлупа яйца, темя и общительно спрашивал:
- Как тебя зовут, мальчик?
- Джим…
- А, вот как! Ты разве не русский?
- Нет, англичанин, сэр.
- Вот оно что!.. А почему же ты так хорошо говоришь по-русски?
- Мы бежали из Лондона с отцом, когда я был совсем маленьким.
- Бежали? Что ты говоришь! С какой радости вам нужно было бежать?
Задумчивые глаза ребенка поднимались к небу и с минуту следили за плывущим на неизмеримой высоте облаком.
- О, это тяжелая история, сэр. Дело в том, что мой отец убил человека.
Господин испуганно вздрагивал и чуть-чуть, так на полвершка, отодвигался от задумчивого мальчика, говорящего простым, ровным тоном столь ужасные вещи.
- Убил человека? За что?
- Вы знаете, что такое Сити, сэр?
- Черт его знает! Ну?!
- В Сити был банк, да и сейчас он есть, так называемый "Голландский Соединенный". Мой отец сначала служил там клерком, а потом, благодаря своей честности, сделался кассиром. И вот однажды ночью, когда он пришел привести в порядок немного запутанные счета, он увидел фигуру, крадущуюся по коридору по направлению к кладовым, в которых хранилось золото. Отец спрятался и стал следить… И кто же вы думаете это оказался? Директор банка! Он вошел в кладовую, набил портфель золотом и банковыми билетами и только вышмыгнул из кладовой, как отец схватил его за горло. Отец понимал, что если тот уйдет, то, конечно, вся вина за происшедшее падет на отца… Отчаяние придало ему силу. Произошла борьба, и отец задушил негодяя!.. В ту же ночь он пробрался домой, захватил меня, мы переплыли в какой-то скорлупе Темзу и бежали в Россию.
- Бедная твоя головушка, - сочувственно говорил господин, трепля малютку по плечу. - А где же твоя мать?
- Сгорела, сэр.
- Как сгорела?!
Однажды лондонские мальчишки облили керосином лице большую крысу и подожгли ее. В это время мимо шла покупками моя мать. Горящая крыса в ужасе бросилась матери под пальто, и через минуту моя мать представляла собой пылающий факел…
Ребенок, печально свесив голову, умолкал, а сердобольный господин чуть не рыдал над этим несчастным сиротой, на которого, казалось, был опрокинут целый ящик Пандоры.
- Бедный крошка… Ну, пойдем, я тебя отведу домой, а то и с тобой случится что-нибудь нехорошее. Джим тихо усмехался.
- О, нет, сэр. Со мной ничего не случится. Вы видите этот талисман? Он от всего предохраняет.