В течение часа взвод топтал плац. Невесть откуда взявшийся Быдусь загнал всех в казарму.
Курсанты не без ужаса заметили, что побелевший недавно откаблученный пол вновь покрылся грязновато-серыми разводами. Он почти приобрёл первоначальный изгаженный вид. Пока третий взвод развлекался в траншее и на плацу, сержант соседнего – четвёртого с удовольствием погонял солдат по свеже-откаблученному полу ЦП.
Боря заявил перед строем:
– Чё не успели сделять днём – деляем ночьем! Отбой, третьий взвод!
После положенных Уставом тридцати минут взвод подняли и раздали каблуки. Вновь раздался перестук.
– Ширк-шлёп! Ширк-шлёп!
Вымотавшиеся за день курсанты усердно, но не очень весело каблучили пол. Лёха пошёл за мылом, за ним увязался Вовчик.
Возвращаясь из бани в казарму, Вовчик подал неожиданную идею.
– А давай, махнём в кусты и отоспимся!
– Нас же ждут!
– Они давно про нас забыли, – твердил Вовчик, – пошлют других. Да мало ли кто нас припахал по дороге!
И то, верно, только что их заставили подметать площадку перед баней, а затем – таскать матрасы в кладовую. Со вторым матрасом, воспользовавшись утерей бдительности бубтятином банщиком, бойцы побросали стратегический груз на полдороге и слиняли в кусты.
– Нет, – всё равно не соглашался Лёха. – Лучше вернёмся, а то хуже будет.
– Хуже будет, если придём без мыла! – упёрся Вовчик.
Лёхе вспомнилась ласковая "Снежинка".
– Ты как знаешь, – сказал он, – а я вернусь.
– Давай хоть покурим спокойно.
Они покурили. По одной, затем ещё по одной. Повспоминали родственников и друзей на гражданке. Затем друзья не спеша двинулись в казарму.
Никто не удивился их отсутствию. Все были заняты своим делом. Кровати стояли на уже чистом ЦП. За полтора часа отсутствия друзей в казарме нашли другое мыло и заканчивали каблучить расположение.
Чтобы не попасть впросак, ребята схватили свободные каблуки и "упали на пол". Слились с общей массой ползающих в грязном месиве каблучников.
Бессменный айзер растирал мыло по полу – ходить всё же легче, чем пресмыкаться на карачках. Рома двумя картонками собирал грязную жижу в тазик, выполняя функцию загребного. Через каких-то сорок минут курсанты весело затаскивали кровати в расположение, предвкушая долгожданный сон.
– Взвод, стрёйся!
Полные энтузиазма перед отбоем, курсы без команды вытянулись по стойке смирно.
– Айзэр, Ниятульин, вийти из строя!
Названные курсанты вышли.
– Айзэр, надевай сетка! Ниятульин – загребной. Остальные – каблук!
Курсанты в недоумении раскрыли рты. Внушительными пинками Боря разъяснил задачу тупому айзэру и Роме, указывая на ЦП. Ему явно не понравился блеск полового покрытия.
Ничего не поделаешь: "тяжело в учении – легко в бою!" Курсы начали заново каблучить ЦП. Тальянкин уже трижды проклял свою нерешительность и сообщил об этом Вовчику. Тот понимающе усмехнулся.
– Ширк-шлёп! Ширк-шлёп! – застучали каблуки.
В разгар уборки заявился Быдусь. Беспокойная натура весёлого старшины не позволяла ему оставаться в стороне от учебного процесса. Со всем сержантским пылом и энтузиазмом он взял командование на себя.
Теперь, кроме реплик: "Наскоряк! Наскоряк!" – появились иронические замечания.
– Носом, падла, носом!
– Из-за этого мудака, все – шаг назад!
Замешкавшийся Абдулла тут же схлопотал носком сапога под подбородок, в результате – оказался позади на целых четыре шага.
При появлении старшины Лёха с Вовчиком сместились к самой кромке ЦП, служба их кое-чему научила. Тупой айзер интенсивно растирал мыло по полу, переходя с одного фланга на другой.
– Твои друзья, тупой айзер, устали, сдохли, все в говне – а работают, пашут! Что же ты, падла, сачкуешь?!
– Товарищ сержант, – начал оправдываться курс, прозванный Быдусём "тупым айзером".
– Сачкуешь! Дневальны-ый! Ко мне, бегом!
В полсекунды пред старшиной стоял дневальный, намертво перетянутый ремнём Грушкин.
– Достань из каптёрки противогаз, да с хоботом!
Пять минут спустя, "тупой айзер" танцевал на полу, шаркая сетками уже на обеих ногах. Попеременно разными руками он поддерживал коробку противогаза. Время от времени Быдусь брал за хобот противогаз и направлял "тупого айзера" в нужную сторону. Рома, недостаточно качественно загребая грязь картонками, загребнул её своей хэбушкой. Точнее, вытер пол спиною, когда был сбит умелой подсечкой старшины. Не отставал и Боря, щедро раздавая пинки. Досталось даже Лёхе, находившемуся в стороне от передовой.
Ночь превратилась в сплошное:
– Ширк-шлёп! Ширк-шлёп!
Худо-бедно, к половине пятого ЦП всё же блестел, как положено.
– Отбой, третий взвод!
Царство каблука окончилось.
ПРАЗДНИК ЖИВОТА
Значительное место в жизни каждого человека занимают праздники. Кроме общегосударственных нерабочих дней полным-полно личных празднеств, вроде Дня рождения или годовщины свадьбы. Есть праздники, которые не повторяются: сдача экзамена, защита диплома или диссертации. И совсем мелкие, такие как долгожданная покупка, удачная сделка, встреча старых друзей или родственников и многие, многие другие. В жизни советских людей эта группа праздников самая многочисленная. За праздничный стол садятся доктора наук и академики, работяги и колхозники. Так было и будет на Руси вечно.
И в армейской жизни, даже для курсов есть место празднику! Один раз в году отмечаются дни танкиста, артиллериста, летуна и моремана, погранца, связиста, вэдевешника, ракетчика, подводника, химзащитника, бойца гражданской обороны и военнослужащего железнодорожных войск. Почаще, для курсантов и духов, а так же долгослужащих чмырей и просто голодающих существует Праздник живота – наряд по столовой.
В наряд по кухне заступал третий взвод седьмой роты. После обеда курсов оставили в казарме. Дежурным по столовой назначен старшина. Приказав Боре подготовить личный состав к наряду, Быдусь заперся отсыпаться в каптёрке. И командир отделения занялся подготовкой. Полетели на пол грязные подворотнички и содержимое карманов. Курсанты направились на чистку сапог и натирание до блеска блях солдатских ремней.
Когда личный состав принял более-менее приличный вид, пришла очередь привести в порядок спальные места. Заправка кроватей – одна из наук армейского быта. Для начала необходимо выстроить кровати по уровню ниточки, натянутой от ножек крайних коек. Вначале по длинному ряду: вдоль расположения, затем по коротким: от ЦП до стены с окном. После этого переворачивается матрас и застилается простынею. Непременно заправляется ножной конец, а под подушкой оставляется полоска матраса шириной в двадцать сантиметров. Простынь натягивается как струна. Точно так же застилается одеяло. Полоски его должны располагаться только в ножном конце постели. Причём – строго перпендикулярно ходу кровати, расстояние от первой тёмной полосы до края матраса обязано соответствовать Уставным пяти сантиметрам. Только так и не иначе. После застилки постели начинается следующий ответственный этап – отбивание уголков. Для этого берётся армейский табурет, кладётся кверху ножками на кровать так, чтобы самый край крышки табурета совпадал с краем застеленного матраса. Потом следует взять ремень и методично, постепенно передвигая табурет, колотить бляхой по боковому краю постели. Отбив, таким образом, постель с обеих сторон, получишь строгую прямоугольную форму. На одеяле образуются отглаженные стрелки. Когда в изголовье кладётся отбитая подушка, заправка постели считается законченной. Об этом следует немедленно доложить сержанту.
Существует миллион или около того, причин для энергичного движения руки командира, сбрасывающего матрас на пол. После чего заправка постели начинается заново.
Леха занимал нижнюю кровать в первом ряду. Ему было удобно при ночных построениях. Зато при заправке постели первому ряду сержанты уделяли повышенное внимание. Вовчик спал во втором ряду, и при заправке кровати страдал гораздо меньше.
Летом, когда на свежем воздухе гораздо больше боевых задач, заправка кроватей с отбиванием уголков – явление не очень частое. Вовчик всегда ухмылялся при заправке кроватей. Зимой Вовчику повезло бы гораздо меньше. По сигналу "пожарная тревога" Вовчику пришлось бы дольше тащить свою кровать на плац, чтобы установить её в том же положении, что и в казарме. Потом началась бы та же самая заправка-переправка. Но второй ряд был бы теперь ближе к сержанту. Но Вовчик об этом ничего не знал. Повезло!
По ему одному известной причине Боря вдруг объявил перекур. Курсанты в момент выбежали из казармы.
– Где Рома? – спросил Лёха.
– Где-нибудь припахали, – предположил Вовчик, затягиваясь "беломориной".
– Может, он в казарме остался?
– Ну, пошли, глянем, если так хочешь.
Идти в казарму не хотелось. Дежурный по роте сержант Вурдт свято охранял покой расположения. Войти без строя было большой проблемой, зато вылететь на пинках имелось сто два процента вероятности. Но чего не сделаешь ради дружбы? Ребята рискнули. На тумбочке стоял чмырь Стасик. На вопрос:
– Где Рома? – он боязливо покосился на дверь сортира.
О местонахождении сержанта Стасик указал на Ленинскую комнату, расположенную напротив тумбочки дневального.
– Кто там шепчется? – раздался грозный бас Вурдта.
Друзья не стали искушать судьбу и выскочили вон.
– И что там Рома делает?
Вопрос резонный. Туалет в казарме предназначался для уборки, междусобойчиков, чистки сапог и многих других дел, кроме основного предназначения. Курсант, если он не совсем тупорылый, без команды ни за что не сунется в туалет. Даже по большой нужде. Для этого летом существует масса других мест. Но, похоже, Рому потянуло на приключения.
– Пошли, глянем в окно! – предложил Лёха.
Окна в армейском туалете не закрашиваются и не тушируются. Прятаться не от кого. Через грязное стекло удалось разглядеть Рому. Он усердно пробивал очко большим багром. У стены на табуретке сидел "дыневалный" Гиви.
– Бистрэй, бистрэй, с-сука! – говорил он, с шумом выдыхая дым сигареты.
Лёха дёрнулся в сторону подъезда, на углу казармы его тормознул Вовчик, уцепившись за ремень.
– Куда?
– Набью рожу этому козлу!
– Поздно.
– Как это, поздно? – негодовал Лёха. – Рома наш друг!
– Был.
– Почему, был? Мы же с ним, в Афган…
– Зачмырился Рома. Курс его припахал, ты что, не понял? Его поставил на очко солдат одного призыва!
Кипевший от злости Лёха не хотел ничего понимать. Он вырвался и побежал-таки в казарму. За ним и Вовчик.
На их счастье по крыльцу вбегал первый взвод, и большинство из них – в сортир. Им нужно было чистить сапоги перед нарядом в караулке.
Минуя умывальник, разъярённый Лёха заскочил в туалет.
Действительно, поздно…
Рома стоял коленями на заплёванном полу. Закатав рукав хэбушки, он доставал дерьмо из унитаза и аккуратно складывал улов в ржавый тазик.
По все канонам жизни в неволе Тальянкину следовало поссать на бывшего друга, но он этого не сделал.
– Другу помочь, па-ачистить прищол? – спросил Гиви и тут же заткнулся, еле устояв на ногах после неожиданного удара по печени.
Лёха развернулся и вышел из сортира с чистой душой: он не за чмыря впрягался – за себя постоял.
Отдышавшийся Гиви сорвал зло на Роме.
– Би-истрэй, би-истрэй! Падла, с-сука!
Взяв чмыря за ворот, Гиви воткнул его рожей в тазик с дерьмом. Несостоявшийся доброволец-афганец, огрызаясь отчаянным матом, оттирал лицо без того уже изгвазданной хэбушкой. Вовчик не удержался и врезал пинком под копчик бывшему дружку. За трусость, за предательство дружбы, за свою с Лёхой реабилитацию: чтобы завтра не оказаться рядом с Ромой. Рома-чмырь ещё пуще взвыл и упал на зассанный пол, пуская сопли и слюни…
– Стрёйся, третьий взвод!
Пора на развод.
После построения на плацу первый взвод направился в караулку, третий – в столовую, дневальные со всех подразделений – на тумбочку.
Взвод целиком перешёл в распоряжение старшины. Только он имеет право возглавлять наряд по столовой.
Быдусь начал распоряжаться.
– Строиться, наряд!
Взвод выстроился в две шеренги в вестибюле солдатской столовой. Лёха с Вовчиком предусмотрительно встали в задний ряд.
Быдусь снял повязку "ДЕЖУРНЫЙ ПО СТОЛОВОЙ", жестянку перетянутую красной материей. С невозмутимой миной он прошёлся вдоль всего строя. При этом старшина держал повязку на вытянутой правой, скользя ею по лбам и носам курсов первого ряда.
– Дрын-брынь! – как по батарее гаечным ключом!
Никто не посмел увернуться, хуже того, пискнуть!
Потом он начал перекличку по самолично составленному списку.
– Барин! (Баринцев)
– Я!
– Утюг! (Утейгенбаев)
– Хата! (Хатанзеев)
– …
– Хата!!! – Быдусь подошёл вплотную к Хате.
– Хата! Дом! – он замахнулся левой.
Хатанзеев испуганно отпрянул.
– Чё шугаешься, чурбан паршивый? Смотри, падаль, вот русский стоит, – Быдусь указал на Потехина, – и улыбается.
– Улыбается!!! – сверкнул глазами Быдусь.
Потехин скривил губы в подобие улыбки.
– Я ему по роже, – старшина тотчас сопроводил слова делом. – А он, улыбается!
– Весёлый парень!
Потехин на этот раз улыбался во весь рот.
– А ты, мразь поганая, всё шугаешься! – Быдусь оглядел строй. – Господа урюки-чурбаны-узбэки, мрази черножопые! Мне бы дали волю. Волю! Поняли, да?! Я бы срал на ваши хари, топтал бы их сапогами!
Никто не возражал. Лёха сдавленно хмыкнул, представив себе описанную картину. Он-то был уверен: попадись только Быдусю, при данной тому воле! Любой, не имеющий отношения к вышеназванным жерножопым, – не избежал бы такой участи.
Перекличка продолжалась.
– Хата!
– Я!
– Чмо!
Молчок.
– Чмо?! – повторил Быдусь, глядя в глаза воняющему испражнениями Роме-чмырю.
– И-х, – просипел Рома-чмырь.
Быдусь не желал мазать руки в прямом смысле, он действовал психологически.
– Первая шеренга! – старшина указал место начала шеренги. – Направо! Шаг вперёд!
– Левая шеренга, налево! Шаг вперёд!
– Задняя шеренга, кругом! Шаг вперёд! Кру-угом!
Так Рома остался вне строя.
– Чмо! Чмо! Чмо!!! Трижды чмо!
– Я…
Быдусь скопил побольше слюны и разом выхаркнул в глаза Роме-чмырю.
– Я, я, я! Чмо! Я чмо!
Вот тебе и Рома-друг – Рома-чмырь!
– Коми! (Вовчик)
– Я!
– Баян!
– Я! – отозвался Тальянкин, догадавшись, что Быдусь не стала заморачиваться тальянкой и назвал его другим музыкальным инструментом.
– Танцплощадка! – объявил Быдусь всем названным и пояснил: – Зал!
Быдусь поочерёдно определил курсантов для разных отделов кухни.
Дискотека – посудомойка. Она же, торпедный цех.
Белые люди – хлеборезы.
Спортзал – овощерезка.
Смертники – помповара.
– Опьять тьи менэ тупорилых даёшь! – попробовал возмутиться повар.
– Я тебе, Баха, землячков даю! Землячков!
Баха вымученно улыбнулся.
– Ну, чем он плох? – сержант указал на громадного узбэка. – Э-э! Лошадь, бяхь-ке!
Лошадь протопал к старшине.
– Вечный смертник! – улыбнулся Быдусь.
Помповар смертник, потому что не живёт в наряде и пяти минут без наставления Бахи: пинка, зуботычины, подсечки или удара огромным половником.
Смертников всего-то трое. Поварам разгуляться негде. И приходиться им, мучаясь от скуки, периодически заскакивать в спортзал – овощерезку. Здесь целый десяток курсов. Не разгибаясь, они скоблят картошку тупейшими ножами. К ним изредка заскакивает сержант. Всякий раз по 30−40 отжиманий от грязного скользкого пола, и снова не разогнись! Хорошо, повара узбэки вносят разнообразие. Когда заставят жрать плохо почищенную картошку – тоже витамины. Другой раз искупают потного и грязного курса в ванной с очищенной картошкой – какая-никакая гигиена. Или заскочат мимоходом, по-каратистски покрутят ногами, задевая по лбам и скулам курсантов – хорошая встряска одеревеневшим курсантам. Уж не посидишь, не покемаришь в тоске. А увёртываться от ударов поваров, сам Бог велел. Они не Быдусь, зла не держат, если промажут.
Хлеборезы, во всех смыслах белые люди! Всю ночь напролёт они режут хлеб тупыми тесаками и делят формовками масло на равные пайки по количеству столующихся. Масла всегда почему-то не хватает. А ещё бубтянам дай, поварам отрежь, сержанту оставь да не забудь себя, любимого. Вот и приходится бедолагам кроить-перекраивать несчастные солдатские пайки. Зато хэбушка чистая, и у старшины под боком. В наряде по кухне, и без него. Глядишь и сопля улыбнётся – ефрейторская лычка на погоны. Будь только построже со товарищами да безжалостнее к чмырям. А там и до сержанта недалече. Такого человека всяко в учебке оставят. Что и говорить, белые люди хлеборезы – человеки с будующим.
В дискотеке всё без затей. Знай себе, хватай диски и кидай в ванну с мыльным раствором – пройдись тряпкой – ополосни в ванне с чистой водой и клади в сушилку. Взял, очистил, сполоснул, поставил – вся любовь!
На танцплощадке повеселее. Изловчись донести чугунок с горячей баландой из одного конца зала в другой. При этом нельзя расплескать и лучше не обжигаться. Потом сразу обратно, за следующим чугунком. Всегда бегом, под неусыпным оком самого Быдуся! Управился с посудой после обеда? Скучать не будешь – гарантировано! Протрёшь столы до блеска, отмоешь пол на своём ряду, бегай по залу! Развивай дыхалку! Если бегать не желаешь, сиди смирнёхонько под столом, как Леха. Кури в кулачок, а второй рукой три себе стол либо пол. Главное, чтобы было слышно – шуршит человек, работает! Уже убрал? Не беда, кругами по залу, бегом марш!
– То…ва…рищ сер…жант, – запыхавшись сообщает Барин, – у…с…тал, при-кажите вы-мыть пол где-нибудь. Хоть что. Больше не могу.
– Бегом, Барин, бегом!
Три-четыре техничных пинка, и уже может! Всё сможет советский солдат!
После одиннадцати ночи наступает час пик. По Уставу через полчаса после отбоя разрешается подниматься с постели. И начинается паломничество в столовую. Идут бубтяне за пайкой для дедов: картошку пожарить, набрать масла, хлеба, сахара. Подручная сила под рукой – курсы. Овощерезка в полном распоряжении БУБТа, стратегический торпедный цех – дискотека – наполовину. Белых людей, закрытых на замок не достать, а танцплощадка в ведении Быдуся. Его уважали, бегали-то гуси, одного призыва с Быдусём. Их посылали фазаны за пайкой для дедов, согласно армейской иерархии.
В обеденном зале вдруг нарисовался фазан. Сидел, выжидал, курил. Как только Быдусь отправился "по объектам", он схватил Лёха за ворот.
– Вишь это? – он кинул на пол грязный свёрток.
– Где? – Лёха сделал вид, что не понял.
– Вопросы задаю я! Сейчас берёшь этот узел, летишь в мойку, стираешь и докладываешь мне!