И с того самого дня во многих приходах замечены были эти две женщины: похудевшая и скромно одетая Дуся, ведомая тетей Нюшей. Они выстаивали все службы. Падали на колени, когда того требовал ритуал (команду подавала Нюша, ущипнувши свою подругу за подходящую часть тела). По указаниям Нюши соломенная вдова кладовщика клала на тарелку, проносимую среди молящихся, приличные суммы на украшение храма, на причт, на свечи и иные богоугодные цели. До и после службы обе женщины переходили от иконы к иконе, и, опять-таки по указаниям тети Нюши, Дуся ставила свечи угодникам непосредственно перед их изображениями. А Нюша шептала:
- Крепче вставляй… да пламя поправь: видишь - вбок пошло. Так и потухнет скоро: захлебнется огонечек от нагара… А святой - он все видит… Ежели хочешь, чтобы помог тебе божий угодник, то делай истово, не как-нибудь!.. Во-от… Теперь пошли к Пантелеймону-целителю - он в том притворе расположен. Для него свеча у тебя цела?
- Цела… только… - басила Дуся.
- Тсс! Тихо, оглашенная! Ты ведь во храме находишься, а не у себя на дворе!.. Что - "только"?
- Только Пантелеймон-цели…
- Да тише ты! Шепотом говори!
И Дуся шептала насколько могла тише:
- Целитель - он ведь насчет болезней помогает, а из тюрьмы освобождать - это вроде не его специальность…
- Вот, вот, вот ты потолкуй здесь. Святые-то всё видят, всё слышат, как ты об них понимаешь, безбожница! Они тебе помогут, если ты такое говоришь!.. Держи карман шире!..
Естественно, Дуся торопилась после таких слов поставить свечу святому Пантелеймону, а также Иоакиму и Анне, Сергею, двум Василиям, двум Иоаннам и, как говорят у нас, "ряду других товарищей".
Часто тетя Нюша протягивала свою маленькую и коричневую, как у мартышки, ладонь под самый нос Дуси и властно требовала:
- Ну-ка, дай мне еще рублишко, а то - два: надо тут на одно доброе дело отцу Михаилу вручить… Все за твоего узника зачтется лишняя благостыня…
И Дуся давала. И в церкви, и дома, и по дороге на многочисленные заутрени, обедни, вечерни… Она уже сама стала разбираться в распорядке церковных служб; знала теперь, где пышнее отправляет свои обязанности поп или дьякон; где проникновеннее и слаженней поет хор; какой регент старается добиться красоты звучания; где после ремонта лучше отделали алтарь… Словом, она становилась незаурядным специалистом по церковному обиходу и могла уже вести длительные беседы на подобные темы - на паперти до службы, либо с другими прихожанками - расходясь после обедни или вечерни…
А наряду с этим тетя Нюша стала заметно полнеть. У нее появились новые платья и косынки - разумеется, темных тонов, приличных богомолке, однако же гораздо более дорогого сорта, чем прежние ее наряды. И видимо, питаться тетя Нюша стала лучше…
Особенно щедро текли пожертвования на богоугодные дела накануне того дня, в какой Дусю согласился принять следователь, ведущий дело ее мужа. Сама Дуся очень волновалась перед походом в отдел борьбы с хищениями социалистической собственности. А вернувшись оттуда, денька три все принималась подвывать - ну, не столь громко и яростно, как после ареста мужа, однако достаточно звучно. Соседи даже обращались в домоуправление с просьбой наладить тишину в доме. А тетя Нюша, в тот день унеся новую порцию даров на дела веры, возвратилась через несколько часов умиленная, потная и размякшая. Села, отерла концами головного платка лоб, кадык и вокруг сухонького ротика и заявила:
- Уж теперь истинно тебе скажу, Дуська: твое дело - в шляпе!
- В какой такой шляпе? - пробасила хозяйка.
- В божьей. То есть, безусловно, не в шляпе, а - в руце божьей. Одним словом, наладится у нас все, как надо. И твой Петруха выйдет из этой передряги как ни в чем не бывало!
- Когда же он выйдет? - недоверчиво спросила Дуся.
- А после суда. Оправдают его беспременно. Уж не я так-то говорю, а сам отец Елизар дал мне про это понять нынче.
- Какой Елизар?
- Что ж ты, позабыла?! Да мы с тобой к нему - к отцу Елизару - еще в том месяце ездили в его домик в Черкизово. Еще он нас у себя на кухне принял, и мы ему вручили на бедных бидончик с медом, а он нам дал просфору, вынутую об здравии раба божьего Петра - то есть мужа твово… Он теперь из церкви ушел, дома практикует, как все равно профессор какой…
- А-а! - слабо отозвалась Дуся.
- Да не "а-а!", а - "слава тебе господи!" - вот что надо сказать! Уж теперь точно: все дело решится хорошо. Он мне прямо так и отрубил - отец Елизар: "Ступай, мол, старуха, и верь! Раз ты мне принесла на бедных четыре десятка яиц, да повидла, да творогу…"
- Как то есть четыре десятка?
- Ой, что это я говорю! Я и забыла, что мы ему яиц поднесли шесть десятков…
Дуся подозрительно глянула на шуструю богомолку, но тревога за мужа снова обуяла ее сердце, и она стала тихонько скулить…
И вот пришел день суда. Дуся, еще более похудевшая, в черном платье и в светлом платке церковной завсегдатайки, вместе с тетей Нюшей заняли места в первом ряду. Когда конвойные ввели кладовщика, утратившего и прежний наглый вид, и малиновый румянец на обширных щеках и явно растерянного, Дуся испустила первый свой сиренный гуд. Судебный распорядитель погрозил ей пальцем, и она замолкла, словно поперхнулась.
Начался процесс. Дуся вела себя крайне активно. Очень скоро судья призвал ее к порядку, но это не остановило любящую жену, которая вслух пыталась заступаться за подсудимого. Она переспрашивала секретаря суда, читавшего обвинительный акт:
- Сколько, сколько, вы говорите, недостает тёсу?
Судья приостановил чтение акта и обратился к нашей героине:
- Делаю вам предупреждение: нельзя перебивать говорящих на суде!
- Я извиняюсь, - басом отозвалась Дуся, - только зачем же она прибавляет? Там и всего-то пиломатериалов было…
- Вы замолчите или нет, Сургунькина?
По выражению лица судьи Дуся поняла, что надо молчать, и она ненадолго замерла на месте. Но когда в судебном акте приведены были данные об исчезнувших тавровых балках, сварливый Дусин бас загудел снова:
- Чтой-то я их сроду и не видала там, на складе, энтих балок!
- Гражданка Сургунькина, последний раз предупреждаю вас: ведите себя прилично!
- Молчу!
И она действительно молчала до тех пор, пока не начался допрос свидетелей. Тут Дуся снова "вошла в игру":
- А ты видел, как их вывозили - рулоны-то?! - вдруг спросила она у вахтера, который давал показания.
- Сургунькина!
- Молчу же я!.. - И Дуся наклонилась к тете Нюше, с жаром продолжая для нее одной сообщение о лживости вахтерских сведений…
Судья постучал пальцем по столу и опять остановил течение процесса:
- Выйдите из зала, гражданка Сургунькина!
- Не буду же я… вот вам крест - больше не буду! - в громыхающем Дусином басе рокотали слезы.
- Ну, смотрите: а то я вас оштрафую за неуважение к суду! Продолжайте, свидетель!
Следующий всплеск Дусиного темперамента произошел во время речи прокурора. Она с самого начала этой речи презрительно и иронично кривила губы, желая показать всем, что не верит в искренность и справедливость его слов. А когда представитель обвинения потребовал для кладовщика 15 лет заключения, Дуся зарычала:
- Ага! Это за что же?! Тебе бы самому так вот вмазать!.. Да не щипись ты, Нюшка! Все равно я с ним не соглашусь ни в жисть!.. Виновата, гражданин судья, не буду, слова больше не вымолвлю, истинный крест - не буду, не буду, не буду!..
Но ее вывели из зала. Только после того, как суд удалился на совещание, Дуся проникла обратно и подошла к опустевшей на перерыв скамье подсудимых. Тетя Нюша теперь держалась от нее подальше…
Вышел судья и народные заседатели. Был оглашен приговор: десять лет заключения. Дуся завыла во весь голос. Ее мужа увели. И тогда, продолжая выть, разъяренная супруга кладовщика кинулась искать свою руководительницу в божественных делах, предусмотрительно улизнувшую. Она настигла тетю Нюшу у дверей суда и, все так же рыча и воя, с размаху ударила маленькую пенсионерку по загривку. Тетя Нюша покачнулась, однако выстояла на ногах, только прибавила шагу. Не тут-то было! Дуся пустилась за ней, обогнала, зашла со стороны лица и принялась не на шутку бить старуху. Та завизжала. Посетители суда и прохожие поспешили вмешаться. Но пока здоровенную бабищу уняли, схватив ее в крепкие объятия и оттащив от Нюши, советчице пришлось туго. Белый платок и бурое "кобеднешнее" платье пенсионерки были растерзаны в клочья. Вместо политого лампадным маслом прямого пробора из жидких волос образовались всклокоченные и сильно поредевшие космы. Царапины на лице, на руках и даже на спине (тут они сквозили через прорехи, которые образовались в результате Дусиной агрессии) сильно изменили благостный вид тети Нюши. Даже когда люди схватили разъяренную Дусю и не подпускали больше к ее жертве, неистовая мстительница рвалась вдогонку за тетей Нюшей и вопила, все увеличивая и громкость своего голоса и накал темперамента:
- Пустите меня, я ей сейчас!.. Пустите меня, я - ее!.. ПУСТИТЕ МЕНЯ!!!
И, только увидев среди удерживающих ее лиц сержанта милиции, Дуся в том же яростном ритме, но крайне быстро сникая, стала причитать:
- ВЕДИТЕ МЕНЯ!.. Ведите меня!.. Ведите меня…
Их и отвели обеих: избитую старуху, которая дрожала всем телом и еще тихонько повизгивала от страха и от боли, отправили в поликлинику, а Дусю - в отделение милиции.
Судили самое Дусю через десять дней. Судья, опустившись на свое кресло, вгляделся в подсудимую и сказал:
- А, старая знакомая!.. Разве я вас тот раз отдал под суд?
Дуся опустила голову и прорычала:
- Нет, это я уже после вас… натворила…
- Вот оно что! - Судья полистал дело. - Вы обвиняетесь в нанесении побоев…
- Ну, побои - это ладно, - часто задышав носом, пробасила Дуся. - За побои я согласна получить, что положено. А только неужели же она-то так вот ни в чем и не виноватая? И они все - ни при чем, да?!
- О ком вы говорите?
- Во-первых, Нюшка. Тетя Нюша то есть… Ну, которую я это… отблагодарила…
- Вы называете это "благодарностью", Сугунькина?.. Интересно!
- А как же? Сколько я на нее да на них денег стравила, продуктов опять же… Одни свечи мне обошлись в двести рублей новыми деньгами…
- Какие свечи?
- Да которые святым ставятся. И пущай бы они тоже здесь отвечали сегодня - эти угоднички да попы, которые… Отец Елизар, например, как частник на дому, берет медом и яйцами… И другие служители культуры… то есть культи… В общем, вы понимаете, гражданин судья… А мужа засудили все равно. Так?.. Выходит, что они тоже ответственные за это дело!
- Кто - ответственные?! - уже сердясь спросил судья. - Объясните суду.
- Угодники, я говорю: святой Пантелей, опять же - Николай Мирликийский, Василий Кесарийский, Иван Богослов… Разве я могу упомнить их всех, кто у меня брал, чтобы сделать моему мужу послабление?! Вызовите теперь Нюшку… Анну Сысоеву то есть, пускай она скажет сама: кому из них и сколько пошло? И сколько ей самой досталось из моего добра?!
В голосе Дуси звучала такая уверенность в своей правоте, что судья, перед тем как призвать ее к порядку, переглянулся с заседателями, приглашая их оценить точку зрения подсудимой. Затем заседатели перестали улыбаться, и дело пошло своим ходом.
Мотобабка
- Это вы не можете себе представить, какую мне сделала перемену жизни денежно-вещевая лотерея на шестьдесят девятом году моего существования. Главное, я почему купила два билета от этой лотереи? Была у меня мечта выиграть швейную машину. Которая у меня есть машина с тысяча девятьсот восьмого года - еще в "Компании Зингера" покупали мы ее в рассрочку; и такая была хорошая ножная машина; потом ножной привод постепенно усох, и машина моя сделалась ручная; а последнее время - уж и не ручная стала, а прямо дикая: когда хочет, шьет; а когда хочет, не шьет; то нитки рвет, то - материал; а то ноготь прошьет насквозь… В общем, без новой машины не обойтись.
Ну, купила я два билета. Жду розыгрыша. И действительно, эта лотерея - она меня вроде разыграла. Напечатали тираж, я говорю внуку:
- Вовочка, у тебя глазки молодые, сделай милость, посмотри насчет швеймашины - пришлась она мне или нет?
Вова поелозил, поелозил билетами по тиражу, потом как закричит:
- Бабушка, поздравляю тебя, ты выиграла мотоцикл!
- Что за глупые шутки?! Какой такой мотоцикл?
- С галошей.
- Чегоооо?!
Вова мне объясняет:
- Галошей при мотоцикле называется та колясочка, которая пристроена сбоку на одном колесе для одного пассажира.
- Час от часу не легче… А ну как на этом колесе пассажир от меня укатится куда-нибудь, тогда кто будет отвечать?
- Нет, бабушка, галоша бывает прочная. А тебе пригодится в галоше катать дедушку.
Я ему тогда же сказала:
- Боже тебя упаси про деда так говорить, особенно - при нем при самом! Если он услышит, что я его собираюсь посадить в галошу, он со мной разведется, хотя возраст у него уже прошел, когда надо менять старую жену на молодую.
И так, я знаете, мучилась через этот выигрыш. Даже ночью мне снилось, будто мы всей семьею сидим в большущей галоше на манер будто моторной лодки. И будто эта галоша плывет по мостовой, всех будто давит, а за нами будто гонится милиционер, свистит будто в свисток и пуляет будто из пистолета…
А утром мне дочка посоветовала:
- Возьми, мама, деньгами.
Уж, кажется, хорошо - правда? Так нет! Вовка услыхали не отстает от меня ни на шаг:
- Бабушка, родненькая, бери мотоциклом, иначе мы его сроду не купим, а я на нем научусь ездить, как все равно в цирке артист, и тебя буду катать, куда скажешь, и дедушку, и всех родственников!..
Ну, это что было, когда я предъявила билет в магазине, где выдают выигрыши - автомобили, мотоциклы и эти еще "кроллеры", что ли!.. Прямо все ахнули, что именно мне такое счастье. Меня самое поставили на возвышение за загородкой, словно я тоже вроде какого кроллера. И все меня рассматривали и поздравляли. И опять мне сулили деньги заместо мотоцикла, но Вовка так на меня жалобно смотрел, что взяла я это трехколесие со всеми причиндалами. Взвалили на грузовик, повезли домой. А живем мы, слава богу, не в центре. У нас на улице домики маленькие и даже пустыри есть. Вовка себе присмотрел пустырь, чтобы обучаться ездить. Его дома и не видал никто больше, Вовки-то: как из школы придет, сейчас этот "цикл" из сарая выведет и, слышно, цикает уже на пустыре…
А ведь нынешние ребята - они шустрые насчет там электричества, радио или машин… Месяца не прошло, Вовка уже ездил на нем, словно заправский артист: и без рук - то есть от руля руки уберет и шпарит… и стоя… и лежа… и задом наперед. И как хочешь. А слово сдержал, куда мне, например, надо поехать, он меня сейчас посадит в эту люльку и везет. Первое время совестилась я в ней располагаться. Однако помаленьку попривыкла. Даже знакомого, например, увижу на улице и ручкой ему помахаю из галоши. Правда, под мотоциклеточными очками нос у меня больно потеет. Их, между прочим, называют почему-то консервами. Так я другой раз забуду, как их кличут, и кричу:
- Вовочка, ты не видал, куда мои тушенки подевались?
Да! Я вам еще не рассказала, что меня Вова обучил-таки самой его водить. Ага. Сперва это я присматривалась, как оно получается, что подобный примус бегает по городу. Ну, постепенно осознала, что к чему. А потом и экзамен пошла сдавать в милицию. Вот там удивились эти капитаны и майоры!.. Один майор мне уже после экзамена сказал:
- Безусловно, по теории вы не очень еще подкованный товарищ. Но поскольку у нас покуда еще не имеется мотоциклистов такого возраста и чтобы такого пола, то мы вас пропустили, чтобы украсить нашу отчетность: очень через вас повышается возрастная цифра женщин-циклисток. И тем более - ездите вы вполне прилично, и навряд ли из вас образуется водитель-лихач. Трудно также ожидать, чтобы вы сели за руль под мухой…
И это верно. Езжу я аккуратно, правила соблюдаю и скорости даю только положенные. Вы, может, спросите: а куда мне особенно ездить? А представьте - находится куда. Вот недавно заболела у меня невестка, положили ее в больницу. Внучата мои остались, выходит, без присмотра. Так я - что?.. С утра суп им сварю, котлет понажарю, все это - в галошу и еду к ним через весь город кормить, убирать у них, мыть… А как же? Я хоть и моторизованная, а все-таки - бабушка!..
На этой трассе - то есть по дороге к внукам - однажды со мной вышло такое: постовой перекрыл свет ни с того ни с сего. Ну, пришлось мне срочно тормознуть. От этого из галоши-то суп у меня ка-ак плеснет на мостовую… Двух прохожих я крепко ошпарила тогда. А еще один гражданин спрашивает:
- Гражданка, это не вы клецки уронили?
Была у меня еще одна, как теперь говорят, проблема в связи с моим мотоциклом: это - вопрос о шароварах. Сидеть верхом в. нашем бабьем платье не очень способно, а Вовка мне давно говорил:
- Давай, бабушка, переходи на спортивные шаровары!
И что ж вы думаете? Я билась, билась, а перешла-таки! Только поверх шаровар все равно надето на мне бумазейное платье без пояса, потому что концы этого пояса один раз уже попали в колесо, и я думала, через пояс придет мне полная авария. А так - бумазея-то - вся в больших красных маках, через это меня видать за километр. Вроде я сама - светофор из одних красных фонарей. И на спине - красный свет, и спереди, и под обеими мышками тоже сигналы "стоп"!.. Так если я где появляюсь, то сразу все начинают тормозить от этих красных сигналов, и получается, что я имею постоянную зеленую волну, как все равно "скорая помощь" или пожарники.
Через это меня уже многие по городу знают, не только на нашей улице. И называют теперь меня исключительно так: мотобабка.
Так что я вам всем советую непременно покупать билеты на денежно-вещевую лотерею: мало ли что еще можно выиграть! Лично я купила уже двадцать пять билетов на новый тираж и надеюсь все ж таки выиграть швеймашину: на мотоцикле-то шить нельзя - правда?..
Косяков расширяет кругозор
- Разрешите войти, Пал Палыч? - почтительно спросил один из сотрудников базы, приоткрыв дверь в кабинет к управляющему - тов. Косякову. Тов. Косяков сидел за столом и на вопрос ответствовал не сразу, увлеченный подписыванием бумаг.
- А, это ты, Гурбенко, - произнес он наконец, поднявши голову. - Ну, войди, войди… Чем сегодня порадуешь?
Сотрудник деликатной иноходью приблизился к столу, положил поверх папок толстую книгу и, указывая рукой на нее, доложил:
- Сегодня, если разрешите, будем прорабатывать "Войну и мир", Пал Палыч…
- Постой, постой, "Войну и мир" ты мне уже докладывал.
- Совершенно справедливо. Только то был второй том, а это - третий…
- Сколько же вообще этих томов?
- Всего четыре, Пал Палыч. Больше не будет.
- "Не будет"!.. Утешил… И так я с твоей "Войной и миром" второй месяц вожусь. Отстал от современной литературы, если хочешь знать. Вон, говорят, какой-то Серафимович написал еще что-то про чугунный ручей…
- Не чугунный, а железный. И не ручей, Пал Палыч, а поток. Только это было лет сорок пять тому назад.