- Книга есть такая, "Таинственный остров", - объяснил Андрей Януарьевич, который отсидел в Кагопольлаге десять лет по обвинению в польском шпионаже и чуть там не умер.
- Жюль Верна, что ли?
- Не помню, забыл, - задумался Вышинский. - Тебе лучше знать, ты у нас но этому делу… Точно - Жюль Верна!
- На фиг тебе Жюль Верн сдался, Андрей Януарьевич? - удивился Гайдамака. - Ты же книг не читаешь, кроме Процессуального кодекса!
- Кодекса я тоже не читаю, - со вздохом признался Андрей Януарьевич. - Ленив я и нелюбознателен. Впрочем, ленивые люди достойны всяческого уважения, потому что они не делают умышленного зла, по могут иногда - даже часто - умышленно сделать добро, чтобы их оставили в покое.
Вышинского понесло, а Гайдамака вежливо слушал, пропуская слова из одного уха в другое.
- Скептик может возразить: с таким же успехом ленивый человек может сделать зло, лишь бы от него отстали; но это не так - дело в том, что "зло и добро" дефиниции философские, в действительности разделить человеческие поступки иа "злые и добрые" невозможно - любой активный, созидающий, неугомонный человек, делающий добрые дела, "сеющий разумное доброе вечное", непреодолимо творит зло, зло, зло - чем больше сеет доброго, тем больше всходы зла, дорога в ад вымощена не только благими намерениями, но и благими поступками, - пример русской интеллигенции перед глазами; ленивый же человек, не делающий ничего, способен на одноразовый конкретный добрый поступок под флагом "Нате вам, только отстаньте!" - например, одолжить трояк - сто, тысячу, миллион, - судя по коэффициенту инфляции, - замолвить доброе словечко, помочь в мелочах - т. е. сделать минимальное изменение действительности в пользу рядом стоящего человека, не имеющее Великих Последствий, - накопление таких осторожных мелких ленивых изменений в положительную сторону есть постепенная эволюция человечества к цивилизации. Природа медленна и ленива, она не делает зла.
- Так зачем же тебе "Таинственный остров", Андрей Януарьевич?
- Да этот остров жена заказала, Антонина. Прочитала Антонина на старости лет "Детей капитана Гранта" и требует продолжения. Совсем моя старуха сказилась. Дом - полная торба, а ей все мало: надоело, говорит, обогащаться, пора о душе подумать. Даешь, говорит, домашнюю библиотеку! Не хочу на день рождения золотые часы с браслеткой, а хочу "Таинственный остров". Пойди туда, не знаю куда, и без "Таинственного острова" не возвращайся. А где я тот остров возьму? На книжную базу звонил - нету. А ехать на черный рынок в моем сане - сам понимаешь, неудобно.
ГЛАВА 5. Поэт Волошин и электрик Валенса
Стихи в больших количествах - вещь невыносимая.
А. Чехов
Гамилькар самовольно отправился в Бахчисарай, во-первых, взглянуть на знаменитый пушкинский Бахчисарайский фонтан, прицениться и, может быть, купить эту реликвию, чтобы перенести ее в родной Офир как национальный памятник; во-вторых, по "Делу". Дело случая: генерал Акимушкин, проезжая мимо, подкинул его в своем автомобиле к подножию Сапун-горы, дальше Гамилькар пошел пешком. Встречные лошади от него шарахались, мужики крестились, бабы драпали. На Бахчисарайском рынке он стал наводить справки о Бахчисарайском фонтане, и местные филера тут же приняли, негра за большевистского шпиона и чуть не застрелили при задержании. Его посадили в камеру смертников - ту, что почище, к какому-то заросшему толстяку, похожему на Карла Маркса и на этом основании заподозренному врангелевскими контрразведчиками в большевизме. Но смертник оказался всего лишь очередным русским поэтом:
- Maximilian Volochin, русский поэт серебряного века, - так представился он. - Вот, суки, посадили за то, что я их суками обозвал. Diables!
- Зачем же вы их так некультурно обозвали?
- Представляете: из-за Пушкина! Ночью вломились ко мне в дом из контрразведки, принесли какие-то тексты - делай, мол, экспертизу: Пушкин это написал или не Пушкин? Тут гражданская война, а они к Пушкину priebalis'b! Ну, я их к тому же подальше послал, они меня и забрали с собой. А вас за что?
- Я тут по "Делу", - сдержанно ответил Гамилькар, удивляясь такому изобилию поэтов в России, - куда ни плюнь: кто-нибудь поминает Пушкина и с завыванием декламирует свои или чужие стихи, - но тут же не выдержал и сам прочитал наизусть пушкинскую "Телегу жизни": - Хоть тяжело подчас в ней бремя…
(И так далее, до "ыбенамать".)
- Не "ыбенамать", а ебенамать! - с восторгом поправил Максимильян Волошин и принялся давать африканцу ценные советы: - Ыбена-матрена, если вы так любите Пушкина, тогда бойтесь Нуразбекова, следователя. Не дразните его, не читайте при нем стихи, он ненавидит поэтов. Он говорит: "Кость у поэтов белая, это ясно, а вот кровь у поэтов какая - красная или голубая?" Ненавидит, но интересуется Пушкиным. Опять сует мне на экспертизу какие-то стишки - Пушкин их написал или не Пушкин? Соглашайтесь с ним, кивайте, признавайтесь во всем. Человек-сволочь. Монстр, азиат косоглазый. Кто он такой - не пойму, я, кажется, видел его в позапрошлом году в питерской чека в кабинете у товарища Блюмкина, убийцы германского посла Мирбаха. А вот сейчас этот Нуразбеков у Врангеля… Не пойму, кому он служит. И нашим и вашим? Вроде интеллигентный человек, но очень уж сильно бьет, сука. Все о Пушкине расспрашивает - ни хрена не пойму; зачем ему Пушкин? Я его спросил: скажите, невинных вы выпускаете или расстреливаете? А он мне за это - в морду. У него всегда руки чешутся. Вон, электрику Валенсе два зуба выбил…
- Тли, - раздался голос сверху.
- Три, - перевел Максимильян Волошин.
Оказывается, в камере находился еще один арестованный - электрик Валенса. Он лежал на верхних парах лицом к стене и гвоздем по штукатурке бездушно выцарапывал граффити - кривыми польскими буквами известное русское:
A POCHLI WY VSE
- Он кто, этот электрик? Красный большевик? Подпольщик? - шепотом спросил Гамилькар.
- Поляк он. Большевики его под Варшавой в плен взяли, когда он выкручивал лампочку Ильича в штабе Тухачевского. Потом белые его освободили и назначили главным электриком.
- За что ж его так? Опять лампочку выкрутил?
- За то, что весь Бахчисарай без воды оставил.
- Взорвал водокачку? - ужаснулся Гамилькар.
- Ага. Но не взорвал, а спалил по пьянке. Вчера вместе с токарем сожгли водокачку. Совсем охренели. Напились и на весь Бахчисарай орали Баркова:
Наутро там нашли три трупа - Матрена, распростершись ниц, вдова, раздолбана до пупа, Лука Мудищев без петлиц и девять пар вязальных спиц.
- Нуразбеков токаря сегодня утром расстрелял, а электрика пообещал вечером.
Электрик Валенса на нарах тихо заплакал.
Слово за слово, и у них уже нашелся общий знакомый - оказалось, что этот Максимильян Волошин хорошо знал Николая Гумилева.
- Где он сейчас? - в волнении спросил Гамилькар.
- Кто, Nikola? Боюсь, расстрелян в петроградской ЧК. У него на базаре при обыске обнаружили сразу два фальшивых паспорта и увели в ЧК с мешком селедки.
- На имя Шкфорцопфа?
- Скворцова. Похоже. Один паспорт был германским. Он играл в нелегальщину.
- Вы хорошо знали, его?
- Более чем, - вздохнул Максимильян Волошин. - Мы были друзьями. Более того: в лучшие времена этого серебряного века мы даже дрались с Николя на дуэли из-за - представьте себе! - несгораемой птицы Fenicse, асбестовые перья которой - будто бы перья которой! - Николя привез из будто бы библейской страны Ofire. После петербургских зим Коля совершенно дурел, прямо-таки ohoueval, рвался из России, даже доставал у каких-то нелегалов фальшивые паспорта. Ему нужно было обязательно попасть в Эдем! Я ему сказал: "Коля, какой Эдем, какой Офир, какой рай земной?! Публика, конечно, дура, и ее можно и нужно дурить до бесконечности, но мистификация коллег по поэтическому цеху должна иметь свои пределы. Все же не где-нибудь, а в серебряном веке живем".
Но по- настоящему Николя обиделся даже не из-за недоверия коллеги по цеху к несуществующему Офиру - тоже мне, Земля Санникова! - и не к любовному порошку из асбестовых игло-перьев дикого купидона, который (порошок) Николя обещался привезти из Офира (у Волошина в то время были проблемы с потенцией, но это психическое), а за стишки, которые напел ему Максимильян Волошин: "Коля-Коля-Николай, сиди дома, не гуляй". Из-за этой песенки (ее даже не Волошин сочинил), Николя прям-таки взбеленился и запустил в голову Максимильяна подвернувшуюся под руку железную рыцарскую перчатку (дом Николя всегда был переполнен странными, неожиданными предметами).
- Местом дуэли была выбрана, конечно, Черная речка в Петербурге, потому что там дрался Пушкин с Дантесом, - шепотом рассказывал большевистский подпольщик. - Николя прибыл к Черной речке с секундантами и врачом в точно назначенное время, прямой, как струганая доска, и торжественный, как всегда. Но со мной случилась беда - я оставил своего извозчика, пробирался к Черной речке пешком, огибал какие-то заборы и потерял в глубоком снегу калошу. Знаете, что такое калоши? Такие сверху черные, внутри красные, засунешь - приятно. Купил перед самой дуэлью. Знаете, сколько калоши стоят? Для меня это была настоящая трагедия, как пропажа шинели для Акакия Акакиевича. Смешно, конечно, но так бывает. Без калоши я ни за что не соглашался идти к барьеру и упорно искал ее вместе со своими секундантами на виду у Николя. Но безуспешно. Николя устал ждать, озяб, плюнул в снег, пошел к нам и тоже принял участие в поисках моей калоши…
Чем закончилась эта калошная дуэль, кто из серебряных поэтов стрелял в воздух, а кто по сугробам, - Гамилькар так никогда и не узнал, потому что его повели на допрос.
- Я вижу, вы культурный человек… Если выйдете на волю, расскажите Коле Гумилеву о судьбе Максимильяна Волошина! - горячо шептал бородатый толстяк, когда Гамилькара уводили из камеры.
- Coulitourniy-houytourniy, - по-польски пробурчал электрик Валенса в стенку и стал доцарапывать на ней свое граффити:
A POCHLI WY VSE NA
Следователь Нуразбеков в самом деле оказался культурным человеком с татаро-монгольским прищуром, с ровным чубчиком и со здоровенными пугающими руками гориллы чуть ли не до колен. В Бахчисарайской контрразведке один капитан Нуразбеков говорил сразу и по-французски, и по-итальянски. Он с интересом оглядел Гамилькара, остановил узкий задумчивый взгляд на золотом перстне с лунным камнем и сказал:
- Никогда не приходилось допрашивать негров, даже в Чека у Блюмкина. У негров кровь красная, это мне понятно, а вот кость… Кости у негров какого цвета, черные или белые? - Капитан Нуразбеков почесал правой рукой левую ладонь, а потом наоборот - левой рукой правую. - Извините, у меня часто руки чешутся.
- К деньгам, - предположил Гамилькар, уводя разговор от цвета негритянских костей.
- Нет, не к деньгам, а к делу, - ответил Нуразбеков и многозначительно повторил: - К "Делу".
К обоюдному удовольствию дело быстро прояснилось. Объяснения Гамилькара о снабжении Белой армии консервированными купидонами и о розысках Атлантиды и диких купидонов на русском Севере не показались контрразведчику Нуразбекову странными, подозрительными или пробольшевистскими. В Одессе он и не такие прожекты расследовал.
- Да, мне звонил Николай Николаевич, - сказал Нуразбеков и выложил перед собой на стол топкую голубую папку с черным двуглавым орлом и с белыми тесемками. - Вот папка с интересующим вас "Делом". Я посмотрел. Увлекательное чтение, скажу я вам.
Гамилькар жадно схватил папку и прочитал надпись (фиолетовыми чернилами, каллиграфическим почерком):
ДЕЛО О ПОДПОЛЬНОМ ПРИТОНЕ СОЦИАЛЪ-РЕВОЛЮЦИОНЕРОВЪ
Исправление: "СОЦИАЛЪ-РЕВОЛЮЦИОНЕРОВЪ" зачеркнуто, сверху приписано: "СЕКСУАЛЪ-ДЕМОКРАТОВЪ", а снизу: "Исправленному верить! Ртм. Нрзб.".
Гамилькар открыл папку.
ГЛАВА 6. Таинственный остров (продолжение)
Ваш роман высылайте заказною бандеролью в Серпухов. Не пропадет - мне перешлют в Офир.
А. Чехов
Никуда не денешься, очень уж "Москвича" хочется. Пришлось Гайдамаке вилять хвостом, брать на себя роль Золотой Рыбки, доставать прокурору "Таинственный остров". Он отправился в воскресенье на одесский толчок, походил по книжным рядам, но острова не нашел. Тогда он купил у пожилого еврейского чернокнижника Пикулеву "Битву железных канцлеров" и шариковую ручку "Мейд ин ЮСА" с самооголяющейся купальщицей, а потом навел справки о "Таинственном острове".
Еврей- чернокнижник, очень довольный таким солидным покупателем, огляделся по сторонам, заговорщицки подмигнул и уточнил:
- Остров какой? Таинственный? Жюль Верна? Я правильно вас понимаю?
- Вы правильно меня понимаете, - тоже почему-то огляделся и подмигнул Гайдамака.
- К сожалению! Опоздали немножко, душа любезный! - искренне огорчился чернокнижник, почему-то подделывая свой еврейский акцепт под произношение гражданина Кавказа. - Аи, как жалко - сегодня утром продал последний остров!
- А где достать, не подскажете?
- Что, очень нужен остров?
- Во как! - резанул по горлу Гайдамака.
- А вы знаете, командир, сколько сейчас стоят таинственные острова? - осторожно спросил чернокнижник, почувствовав в Гайдамаке командира.
- Мы за ценой не постоим! - с излишней самоуверенностью отвечал Гайдамака, прикидывая, сколь дорого может стоить на черном рынке жюльверновский "Таинственный остров".
"Ну, червонец, - прикидывал Гайдамака. - Ну, пятнадцать, ну, двадцать рублей".
Еврей- чернокнижник поманил Гайдамаку пальцем и шепотом на ухо назвал цену:
- Семь.
- Разговоров нет, - ответил Гайдамака и протянул одинокий червонец.
- Семь, семь червонцев. Семьдесят рэ, - терпеливо объяснял чернокнижник.
- Чего так дорого, генацвале?! - обалдел Гайдамака.
- А вы как думали, командир? Книга повышенного риска, шикарное французское издание, на тонкой рисовой бумаге, в пластмассовой моющейся обложке, прямо из-за бугра, - шептал чернокнижник. - Вы на рисовой бумаге когда-нибудь что-нибудь читали, душа любезный?
- На французском языке, что ли?
- Почему на французском, messieur? Парле ву франсе? На нашем, на русском, но сделано издательством "Маде ин Франс" специально для нас.
- Ладно, беру, - решился Гайдамака и полез в карман за деньгами.
"Это верно - на рисовой бумаге мы еще не читали. В моющейся обложке - прокурорше понравится, будет этот остров не читать, так мыть", - подумал Гайдамака и решил сделать дорогой подарок прокурорской Антонине за свой счет, чтобы быть к "Москвичу" поближе. Хотя так и не понял, па кой ляд понадобилось книжным жукам таскать Жюль Верна из-за бугра и в чем тут риск да еще повышенный. Жюль Берн - он и есть Жюль Берн, не Солженицын же…
- Сховайте свои карбованцы и не суетитесь, - придержал Гайдамаку чернокнижник. - Я же вам чистым. русским языком объяснил: сейчас нету. Встретимся послезавтра в Горса-ду под бронзовой львицей в одиннадцать утра - будет вам "Таинственный остров". Я лично для вас сделаю. Под бронзовой львицей - не подо львом.
- Точно сделаете?
- Слово и дело!
ГЛАВА 7. Негры
Кроме громкого имени и черного лика, прадед завещал Пушкину еще одну драгоценность: Ганнибал был любимцем и крестником царя Петра, находясь у начала новой, европейской, пушкинской России. О том, как царь самочинно посватал арапа в боярскую аристократию, скрестил его с добрым русским кустом (должно быть, надеясь вывести редкостное растение - Пушкина), подробно рассказано в "Арапе Петра Великого".
А. Терц. Прогулки с Пушкиным
Гамилькар открыл тонкую папку. В ней пряталось всего несколько страниц. На первой странице Гамилькар прочитал заглавие: "НЕГРЫ".
- Это что? - спросил Гамилькар.
- Ну… стихи, - объяснил капитан Нуразбеков. - Да вы вслух, вслух читайте.
Гамилькар принялся читать вслух, все более удивляясь и воодушевляясь: