- Вот моя цена. Когда я отсюда выйду и тебя отыщу, и будешь передо мной, как я сейчас перед тобой, я тебе подарю чистую смерть. Достойную и лёгкую. Может быть - нарочно для тебя выдумаю нечто особое.
Он рассмеялся довольно:
- Теперь дело говоришь. На такое согласен.
Вколол что-то Майе раз, потом другой. Забилась, вздохнула глубоко, потом вытянулась в струнку…Конец.
Как он потом перед соратниками оправдывался - не ведаю. Надеюсь, это его не очень затруднило. А я…
Получила, что хотела. На полную катушку. Ну, до конца не попортили - выжила и снова выползла на свет. Хорошие парни вовремя одержали верх над плохишами.
Сорди молчал - отвечать и вообще подавать признаки жизни не было сил.
- А уже много времени спустя прихожу я к друзьям отца и моим нанимателям и говорю:
- В активную разведку больше не гожусь, колотый орешек, учить ремеслу не желаю, сидеть и проедать свой почёт - тоже. ибо мирная жизнь не по мне - и по мне, похоже, никогда не будет. В армию меня пошлите: там еще кое-какие дела остались. Противника добивать, города брать осадой. Подучиться надо, оно конечно. Задел у меня есть, здоровье наладилось кое-как, а прочее к сему приложится.
Ну и попала в элитное офицерское училище. Одна изо всех дама, ха… Кобели изо всех подворотен, тоже элитные. Первый класс высшего кобеляжа. Да я что, я ничего…
Поднялась, потирая озябшие члены:
- Как бы нам ревматизма не заработать от сиденья на холодном. В сих краях он лечится муравьями, но туго. Давай на берег выбираться - хоть по камням, хоть через водовороты.
И - тихо:
- На всю оставшуюся жизнь ожгло. Тьма галантов рядом, да еще каких - а кроме душевной прохладцы ничего не дали и не получили.
Урок был окончен.
Когда они перебрались на свой берег, старательно балансируя и борясь с водой, обтёрлись, оделись и не без труда подседлали коней, Сорди посмотрел вперёд, туда, где еще раньше приметил их конечную цель, - и увидел:
- Карди, это у меня в глазах или на самом деле? Красное на Сентегире. Будто угли по снегу сплошь поразбросаны или капли рдеют.
- Это не угли и не кровь, мальчик. Они всегда были и есть, просто ты только сейчас научился их видеть. Костры Сентегира. Их много, целые мириады, но твой, когда ты придёшь, будет единственным. Ты сам его разожжёшь посреди леденящей пустыни. И к нему будут собираться люди… Я тоже приду. Или ты - ко мне и моему огню. Может статься, мы зажжём его вместе, как мне однажды померещилось. Но разве это так важно, мой ученик?
VI
Сорди привык к лошадям из прокатных конюшен и теперь чувствовал себя незнамо как: земля низко и вся какая-то вздыбленная, приподниматься над седлом, чтобы пустить конька в галоп, нет смысла. Сидишь как в люльке, верней, как на слишком мягком гамаке, и раскачиваешься из стороны в сторону.
- Чего размечтался, ученичок? - донеслось сзади. Кардинена держалась в двух шагах от него, чтобы направлять и оберегать тылы.
- Это истинный вопрос или укорот? Я всё думаю - в горах ведь тоже люди живут, отчего они нам по пути не встречаются.
- Оттого, что для нашего пути это запретно. Жилые крепостцы, агры, мы за фарсанг обходим. Издалека их башенки легко за ту же скалу принять, но я-то вижу. Поля и нивы по виду как альпийский луг, но не совсем. А здешним эремитам в их пещерах докучать незачем.
Они уже попробовали докучать: разок попросились на ночлег, другой - заселились в нору, еще пахнущую отшельником: грязь, плесень и специфические людские благовония, несмотря на то, что родничок со сладкой ледяной водой бил неподалёку из земли.
- Они люди неплохие, - в утешение сказала тогда его спутница. - Вон Бен Мирддин у себя и старинные книги держит, и медикаменты, и дорогую утварь. Даже парадную мантию в сундук упаковал на случай знатных гостей. А натуральное зеркало и вообще во всю стену.
- Расколотое? - с ехидцей спросил Сорди. В последние дни он как-то резко въехал в курс дела, поняв, что такого рода предметы работают опознавательным знаком тайного общества со смутной, однако неограниченной властью.
- Из цельного кристалла, как тот покойный столик, - усмехнулась Кардинена.
- Вот бы поглядеться.
- Может быть, и доживём, если Тэйнрелл до того не накроет. Ох, lupus in fabula.
- Прости, я не понял. Он что, по пятам шествует?
- Ага, именно. Ему надо меня прилюдно вызвать, при своих и моих людях сразу. Что еще волнует?
Сорди подумал: вроде бы всё понятно, да жаль терять аванс.
- У них ведь иные кони: толстомордые, тупоногие и чуть выше в холке.
- Острый у тебя глаз, однако. Это степняки, их еще "двоедышащими" называют. В глиняной пустыне им цены нет: летят, как пуля из ружья. А в горах на ногу слабоваты - подков не любят. Люди Тэйна, видишь ли, хотел было тех перенять, из Мертвого Леса, - не дались. Ну, теперь-то, даст Бог, к нему прибьются, а то отстал от нас дня на два.
- Не понял. Ты этому радуешься?
- Можно и так сказать, - Кардинена придержала своего Шерла, глянула ученику в глаза:
- Помни: то, что улучшает Игру, всегда нам на руку. И не завидуй.
- У них кони на все четыре ноги кованы, у нас…
Он не хотел жаловаться, само выскочило. Карди поняла - пригнулась к тропе, будто высматривая в пыли золотые самородки.
- А что, резонное замечание. Опять же приметлив ты, повторю. Тропы в горах жёсткие да каменистые. Положим, наши болотные жители копыта себе отрастили едва не по колено всаднику, пускай теперь обтачивают. Но вдруг еще и через ледовые перевалы пойдем - там лёд скользкий, камень ветром что леденец выглажен. Как, по-твоему, предлог весомый, чтобы нам конского коваля отыскать?
- Имеем право, - кивнул Сорди, прекрасно понявший подоплеку беседы: ученик трусит, учитель в лице Карди оказывает снисхождение.
- А эремиты и Мирддин - это кто?
- Отцами-пустынниками их называть неохота, какая уж здесь пустыня, горниками - глупо, горняками - не в тему. Больше по сельскому хозяйству и лекарственному сырью ударяют.
Сорди спрашивал совсем не о том. Ему жутко хотелось услышать имена одиночных поселенцев, отщепенцев - вернее, совсем не их, а тех, кто кучкуется.
Природа тем временем становилась по виду совсем ручной: пропасти раздавались вширь, как рыбацкая лодка, из глубин прорастал и раскидывался по склонам лес, кудрявый и густой. Резкие складки здешней земли пропадали за ним, сглаживались, точно кошачья шкура. Изредка в гущину ныряли крутые узкие тропы - невозможно было подумать, что туда можно спуститься верхом.
Теперь Кардинена, похоже, не только вглядывалась, но и внюхивалась. Сорди не ощущал ничего - впрочем, он и лесной пожар не ощутил.
- Ага, - вдруг сказала она, - Смолу курят, древесный уголь выжигают. Стало быть, имеется надобность. Грубку можно и обыкновенными дровами заправить.
Сорди смутно припомнил, что так называли на его родном диалекте кухонную печь под открытым небом. Удивительно: до их пор он не чувствовал языка, на котором с ним говорят, будто живое слово передавалось из мозга в мозг.
- Ученик, говори. Тебе же охота.
- Карди, мы так ищем мастера по железу?
- Кузницу. Место, где разжигают сильное пламя. Смотри!
В глубине леса, далеко под их ногами, клубился сизо-чёрный дым, расстилался над кронами.
- Что самое любопытное, ничего похожего в прошлый раз тут не наблюдалось, а ведь здешние ковали привязаны к месту. Это вообще династия. Сорди, тропу видишь?
Отвесная складка, сверху затенённая ветвями.
- Хочешь - сходи с седла, веди в поводу. Я задержусь внизу ненадолго, подожду тебя.
Это выглядело приказом, ибо сама женщина припала к конской гриве и погнала своего Шерла вниз, казалось, чудом не скатившись под обрыв вместе с лошадью. Сорди не осмелился так поступить и почти о том сожалел: его гнедой приседал на задние ноги, как кошка, и двигался с необычайной ловкостью. Да и крутизна показалась вблизи не такой уж роковой.
Внизу тропа была почти что широка, почти ровна и производила впечатление грунтового большака. Копыта мягко ударяли в дернину.
- Самое главное - направления на дым не потерять, а то будем блукать, как вши за теплой пазухой, - пробормотала Карди. - Тропа петляет, однако. И узка. Мало к кузнецу ходят.
- Отчего так? Ремесло обычно имеет спрос.
- Добредём - увидим. Чего напрасно рассусоливать?
На узкой проплешине посреди дубов стоял не один дом, а целых два. Кузница, небольшое строеньице со стенами, кое-как выведенными из грязно-белого известняка, и черепичной крышей, открылась их взглядам после доброго получаса пути. Жилая пристройка из саманного кирпича была пришлёпана к камню, точно коровья лепешка: крошечное оконце смотрелось бельмом, дверь, пристёгнутая ременными петлями, висела на косяке. Зато кровля, кое-как нахлобученная на оконные брови, была из доброго прокатного листа, как показалось Сорди.
Хозяин, видимо, заслышал всадников издалека и ждал: кряжистый, тёмный, заросший волосом, как средних размеров медведь. Кардинена поклонилась, не сходя наземь, поздоровалась:
- Здравствуй долго, дядюшка Орхат.
- Здравствуй и ты, госпожа Та-Эль. Узнала?
- Отчего ж не узнать? Вместе гуляли по здешним горкам и перевалам.
- Ты, я да Волчий Пастырь. Помню.
- И не забывай.
- Ради одних этих слов явилась или дело у тебя ко мне есть какое?
- Кузнец мне нужен - обоих коней на лёд и камень подковать.
- Это бы и не так хитро, но вот железа нужного мне не оставили, когда сюда выдворяли.
- У меня тоже такого нет - одно золото из Пастыревых сундуков.
- Значит, уцелело. Исхитрилась захватить, когда дом горел?
- До того, дядя Орхат.
- И сбруя, вижу, оттуда.
- И кони, дядюшка.
- Добро, отыщу им подковы, коли расщедришься. Не из железа, не из стали, но тверже здешнего камня. Раз в три месяца только и надо менять, а может статься, и реже. Морёный дуб из лэнских тайных озер.
- Карий или чёрный?
- Карий, всего четыреста лет ему. С вас станет довольно. Ухнали и шипы - чёрные, без мала тысячелетние. Ну что - ставьте к станку и вяжите узлы. Кони у вас привычны, я так думаю? Воинские?
Сорди читал в учебниках, что в первый раз, да и в последующие, лошадь сопротивляется, так что приходится даже ковать сначала одну пару ног, а на следующий день - другую. Однако здесь вышло иное.
Когда слегка нервничающего Шерла завели в необычного вида коновязь и растянули на узде, чтобы хоть головой не мотал, Орхат буркнул:
- Танцует, вишь. Глазом косит - аж насквозь прожигает. Похоже, без моей девки дело не пойдет. Леэлу, эй, гони сюда. Они оба не мужчины, тебе не опасны.
Из перекошенной двери вышла девушка: низенькая, черноволосая, большеглазая. Туника наподобие мужской обтягивала стан, делая Леэлу уменьшенной копией Орхата - правда, куда более привлекательной.
- Стоялой воды принеси и иди помогай.
Вода у них была не в жестяном - в кожаном ведре с дубовой ручкой, в ней плавал деревянный же ковш. Девушка поставила ведро наземь, затем подошла к самым ноздрям жеребца и тихо запела. Шерл вначале косил горячим оком, потом пригнулся к рукам, будто слизывая с них нечто сладкое.
- Ведьма, - холодно заметил Орхат. - это еще и из-за нее меня погнали здешние праведники.
- Приёмная дочка-то?
- Видишь, значит, что не родная. Оба родителя у нее померли.
Во время разговора он вынул из положенного наземь свертка узкую подкову, примерил. Пока он подрезал копыта, расчищал особым крючком стрелки - Шерл послушно подавал ту или другую ногу - продолжал:
- Мыслимое ли дело, чтобы сирота в Лэне бесхозной оставалась? А всё эти… Правые словом, тверезые главой. Не дело, говорят, чтобы поганые муслимы девчонку себе в родню забирали. Оба померших родителя из наших были, пускай и Еленка хоть на мирских харчах, да в нашей вере воспитается.
- Всехнее дитя - в Лэне, да и во всём Динане доля неплохая.
- Одно в Динане, иное - в их деревянной деревне. С боку припёка. Греется у чужого тепла, а своего как не было, так и нету.
Кончил обихаживать копыта, стал прилаживать к месту первую подкову.
- Я и взял в кухарки и подмастерья - печь топить, за горном следить, мехи раздувать. Жара кузнечного и иного с младых ногтей не боялась.
Весь этот речитатив наслаивался на протяжную мелодию.
- Подросла, округлилась, первые крови пролились - непонятная сделалась. Я думал на ней ожениться, и она хотела вроде - говорят, не положено. И молоденька, и вроде дочери мне.
- Дядюшка, а с какого рожна ты сам у них оказался?
Он тяжело поднялся:
- Земля это моя. Вот с какого. Раньше здесь жил и теперь захотелось. Потом работы они мне первое время обеспечивали много, и хорошей.
- А позже?
Он снова согнулся в три погибели.
- Прознали, что я боевые клинки отковывал. Для бурых и красных, черных и белых едино. Что, подзабыла разве?
Кардинена коснулась пальцами навершия своей кархи гран.
- Помню. И своей работы у тебя сабли были отменные, и из чужих обломков целое составлял. Неладно отпущенное закалял снова: в жиру, солёной воде и солёной крови.
- Вот насчет последнего они и возмутились особо, - Орхат распрямился. - Палач, говорят, и палачам потакаешь. Но сначала всю поковку забрали вместе с доброй рудой и в расщелину сбросили. Рядом с кузней мы, считай, по своей воле место выбрали. Там и раньше малая лачужка стояла - переночевать бывает способно, коли не желаешь горн поутру заново распалять.
- Что же, правоглавы голой сохой теперь землю ковыряют? Без наконечников?
- Я их по гроб жизни орудием обеспечил. Подмастерьем, опять-таки, не одна Лени у меня работала.
- Это после тех событий она себе мусульманское прозвище вернула?
Леэлу перестала петь: ее и кузнецово колдовство над Шерлом подошло к концу.
- Вовсе нет. Тогда еще было хорошо. Нам приказали гибельной остроты не творить даже в шутку, но других запретов не наложили. Лемехи, резцы да кухонные ножики…
- Полно говорить, - перебила его девушка. - Забирай своего, ина Та-Эль, и ведите другого.
Однако гнедой, едва Сорди подошёл к нему, задрал голову и отпрянул.
- Имя ему какое? - спросила девушка. - "Ни тпру, ни ну"? Или Гнедком кличешь в душевной простоте?
- Не успел придумать. Говорят, Гнедком звали самого лучшего коня в наилучшей книге.
- Всё равно не годится. Он ведь прежнюю кличку помнит, а ты не знаешь. Тебя как величают?
- Сергеем… Нет.
Это сочетание звуков стало мёртвым, плотью без души.
- Сорди.
- Сардар… - позвала девушка. - Так тебя звал хозяин?
Конь замер, повернул голову, но с места не сдвинулся. Угадала девушка или нет - для него это имя тоже не имело никакого него смысла. Как и для Сорди.
- Не годится. Сорди. Сардар. Сардер, вот как. Шерл и Сардер, живые самоцветы. Драгоценные камни в оправе своей сбруи.
Гнедой прислушался. Леэлу черпнула воды из ведра, полушутя брызнула ему в морду, плеснула наземь, потом поднесла ковш к тёмным, мягким губам:
- Пей, Сардер. А напьёшься вдоволь, наденем на тебя добрую обувку: по горам ходить, ввек не сносить.
- Благодарю вас обоих, - говорила Та-Эль, доставая из заплечной сумы кошель и отсчитывая по золотому за каждую деревяшку: такая цена была назначена. - Дядюшка, ты вот что прикинь: тебе одни орудия изо всех оружий оставили, а моему Сорди нельзя сталь за поясом носить, ибо ученик.
- Я тебе еще не всё рассказал, - ответил Орхат, глядя себе под ноги. - Стали правоглавы мою дочку хаять, что истая ведьма на свет уродилась. Почему - сама видишь. Стройно и гордо себя держит, припевки смутные во время дела распевает, всякая живность и любое ремесло к рукам льнут. Слушаются, значит.
- Ведьма - та, кто ведает,
- тихо проговорила Карди,
- Знахарка - кто знает,
Жрец - тот жрёт, а лаечка
Без помехи лает.
- И ещё. Когда я ото всех отделился и высокую цену стерпел…
- Решили, что нечестно с дочкой живёшь. А как же иначе!
- Клевета это.
- А хотя бы и нет - мне-то что в вас, а вам во мне. Твоё мастерство от этого хуже не станет.
Сорди во время этого разговора вываживал рядом обоих жеребцов, стараясь поуспокоить: девушка ушла внутрь хижины, унеся с собой золото и свои заговоры.
- Им тоже в этом ничего, пока мы смирно здесь сидим и с хлеба на воду перебиваемся. Вернуться теперь нельзя: обещали камнями отогнать. Камень в оружиях не числится.
- Угм. Поварёшкой тоже убить можно, если как следует в висок нацелить, - согласилась Кардинена. - И что - так и будете с дочкой смиренников из себя разыгрывать? В том только и бунт, выходит - имя сменить.
- Чего ты от меня хочешь, ина командир?
А она в самом деле командир, подумал Сорди. Водительница Людей, такое имя эхом отдаётся мне ото всех здешних гор.
- Твоего прежнего и настоящего. Нет прокованной стали - сделай мне меч из дуба тысячелетней выдержки. Чёрного дуба. Или у тебя нет резцов: ведь они - запретное железо. Только не ради ли них ты в кузне пламя поддерживаешь? Ах, да тебе даже простым ножом пользоваться запрещено… Вот, от нас возьми. Сорди!
Он понял еще до того, как его позвали по имени. Бросил поводья, достал своего "волчонка" из потайной прятки, протянул Орхату. Не показывать, не отдавать в простоте душевной, подумал мельком. А сколько раз я это уже делал! Только теперь самое истинное для того время. Уж никак не простое и не простодушное.
Кузнец, однако, лишь покачал головой:
- Не возьмёт мой матерьял. И единой стружки не снимет - кусок лезвия враз отщепится.
- Нет. Мы его на кремнях Шерры точили. Всем стал хорош. Так, говоришь, ты вчерне работу уже сделал?
Орхат воззрился на нее, как на безумную. Потом расхохотался:
- Узнал. Только и узнал сейчас тебя - не глазами, нутром. Помнишь, значит, как такие мечи творятся? Семижды семь резцов нужно сменить, прежде чем малый ножик в дело пойдет. Он для самого тонкой резьбы пригоден.
- Скоро докончишь?
- Смотря как дело пойдет. Рисунок под владельца подбирается, по особую песню кладётся. Пока мы с дочкой ее творим, придется вам с учеником помогать по хозяйству. Да и возьму дорого. В прежние времена за добрый клинок брали столько цехинов, сколько на нём уложить можно.
- А нынче главная наша плата - мы с Сорди промедлим идти по своему пути. Остальное уж как-нибудь одолеем - не нищие.
Переночевали все четверо под железной крышей: лошадей не стреноживали, сами от чужих людей отобьются, только бросили им для интереса по охапке из Орхатовых запасов. Тот буркнул: "Сено - это мы корову хотели завести". После этого Сорди ожидал было, что там и грязно будет, как в хлеву, но приятно обманулся: пучки духовитых трав под низкой притолокой, чистое тряпье на широких лавках, стол, выскобленный и вылощенный до блеска. Печь была странного вида: не с высоким челом, но низкая, плоская, крытая поверх внутренних труб серым мрамором. Когда такую в зимнее время протопят, на ней можно, чуть поостерегшись, всю ночь спать в тепле.