Епископ несколько времени стоял на крыльце, глядя на вечерний город, вздохнул, и ушёл в сени, медленно и бесшумно затворив за собой дверь. Задвинул засов, вернулся в жило, по-летнему душное, поморщился, рывком поднял оконную раму. Сквозняк качнул язычки пламени на лучинах и свечах, взмахнул занавесью.
Спать не хотелось.
Мина подошёл к полке, посветил свечой. Багровое пляшущее пламя отразилось в посеребрённых буквах на переплётах книг. Протопоп вытянул пухлую книгу, сшитую из листов бересты. Молча сел за стол, открыл книгу, вздохнул - тщетное мечтание найти в книге ответ на то, на что ответ нужно искать в человеческих душах.
От княжьего терема в отверстое окно донеслись голоса - князь Всеслав пировал с дружиной.
Епископ несколько мгновений сидел, вслушиваясь, лицо его медленно омрачалось.
Князь - язычник!
Епископ давно питал в отношении князя стойкие подозрения в его язычестве, но после похорон князя Брячислава Изяславича подозрения превратились уверенность.
Но Мина молчал.
Пока молчал.
Да и что теперь?
В Киев писать, митрополиту? Жаловаться на главу земли здешней, писать, что новый Юлиан Отступник созревает здесь?
Так был уж на Руси новый Юлиан Отступник. Святополк Ярополчич Окаянный.
Да и негоже священнику, Христову служителю доносами заниматься. Твоё упущение, тебе и исправлять.
Исправлять?
Тот Юлиан, настоящий, что в Риме был… он ведь покаялся после, понял, что неправ был…
Ты победил, Галилеянин!
- Господи! - прошептал священник страстно, падая перед иконами на колени. - Помоги мне, господи! Наставь на путь истинный! Моя это вина, не смог отворотить отрока от искушения бесовского!
Господь не отвечал.
Над Полоцком плыл вечер.
А наутро…
- И что же, княже, мыслишь, от веры христианской всю жизнь бегать?! - горько и яростно говорил епископ.
Князь вдруг встретил яростный, полный боли и страдания - и гнева, да! - взгляд протопопа Анфимия - старший священник Святой Софии тоже счёл нужным присутствовать при разговоре Мины с князем.
И вдруг вспомнились отцовы похороны - то с чего и началась их размолвка с епископом. Двадцать лет минуло - а помнится как сейчас.
Епископ Мина настаивал похоронить князя Брячислава в построенном им же соборе Святой Софии семиглавая пятинефная белокаменная громада высилась на Замковой горе над городом, и правильно и достойно было бы похоронить князя, поострившего собор, прямо под полом того же собора.
Правильно. Достойно. По-христиански.
Но Всеслав отказал.
Воля отца была для него, вестимо, святее воли епископа и христианского обычая - тем паче, чужого для него самого обычая. А Брячислав ясно завещал схоронить его по старинному словенскому обычаю, в кургане за городовой стеной, меж двумя городами, им построенными - Полоцком и Брячиславлем. Рядом с курганами славных предков - прадеда Рогволода, сыновей Рогволодовых, бабки Рогнеды, отца Изяслава.
Единственное, на чём смог настоять епископ - отпеть князя в соборе.
Проститься со своим князем пришёл весь Полоцк - только совсем малые детишки да немощные старики остались дома. Площадь меж собором и княжьим теремом запрудило народом. Стояла тишь, только беспокойные весенние птицы изредка подавали голос на кровлях терема и собора.
На красном крыльце терема показались кмети с белодубовой колодой на плечах, и над площадью встал плач, тут же заглушённый птичьим гамом - галки и грачи взвились в небо и реяли над толпой беспокойной чёрной стаей.
Дубовая колода плыла в толпе, раздвигая людей, словно корабль воду, видны были только непокрытые бритые чубатые головы несущих колоду кметей, да чётко выделялось над краем колоды и белым саваном худое остроносое лицо покойного князя. Следом за колодой шла княгиня, и Всеслав поддерживал её под руку - ноги мать почти не держали, и если бы не сыновня помощь, неведомо, и устояла ли бы она.
Уже в соборе, когда колоду с телом князя, дождав до конца прощания и прикрыв такой же дубовой кровлей, понесли к выходу, чтобы на площади погрузить на сани и отвезти к заготовленной за городовой стеной могиле, княжич остро ощутил на себе неприязненный взгляд епископа Мины - не любит его иерей, о чём-то догадывается. Невесть как и удалось отцу скрыть от епископа, что наследник его не крещён. Альбо… не удалось и знает всё Мина? Ещё как бы смуты не случилось ныне, по батюшковой-то смерти. "А кто не придёт креститься, враг мне будет!" - вспомнились слова прадедовы, князя Владимира Святославича, крестителя слова.
Протопоп густым басом возгласил: "Со святыми упокой!", люд закрестился, и Всеслав снова встретился взглядом - на сей раз не с епископом - с протопопом Анфимием. Грек смотрел на князя неотрывно и с какой-то странной, неуместной даже мольбой, словно он и сам не хотел верить в слухи. Княжич (а не княжич уже - князь!) выпрямился, сцепив руки на поясе, и встретил взгляд протопопа прямым и честным взглядом.
Не покривлю душой! Пусть его знает!
Впрочем, таких, как князь, некрещёных, в собор сегодня проводить своего князя набилось немало из числа полочан. Но одно дело градский, пусть даже и не простец, купец тороватый, пусть и боярин даже, и ино дело - князь! Глава земли!
Всеслав сжал зубы, на челюсти вспухли желваки. И так и простоял до самого конца заупокойной службы, не отрывая взгляда от чёрных, как маслины, скорбных глаз Анфимия.
- Всю жизнь мыслишь несмысленным да негласным резным деревяшкам поклоняться?! - взлетевший яростно голос епископа вырвал князя из минутного забытья.
На челюсти князя вмиг взбухли желваки, взгляд священника чуть дрогнул, но не отступил - крепок духом епископ Мина!
- Больно вы скоры, христиане, веру чужую оскорблять, - тяжело сказал Всеслав, наливаясь багровой яростью.
- И тем не менее, ты им поклоняешься, княже, - холодно ответил епископ, чуть кривя в едва заметной усмешке уголок рта.
- Это вы, рабы божьи, своему богу поклоняетесь, - хмыкнул князь, обуздав гнев и надавливая голосом на слово "рабы". - А мы своих богов почитаем.
- Не богов, а деревяшки резные! - вновь бросил Мина высокомерно.
Епископ нарывался. Сузив глаза, Всеслав несколько мгновений разглядывал священника, внезапно поняв, чего тот добивается - вызвать гнев князя. Истинный гнев владыки, от которого, даже не высказанного вслух, порой лопаются слюдяные переплёты окон, гнётся серебряная посуда, сами собой выскакивают из ножен мечи. И погинуть за свою веру, стать новым мучеником.
И создать христианам повод для немедленной священной войны.
Ну-ну…
Зря стараешься, епископ. Зря стараешься, грек.
Повод для войны киевские Ярославичи и без тебя найдут.
А мученика я им не дам.
Однако же оскорбление богов прощать тоже нельзя.
- Не вижу, кир Мина, чем ваши раскрашенные доски лучше наших резных колод…
И проняло епископа.
- Ты! - голос священника взлетел и сорвался. И - в крик! с пеной в уголках рта! с безумием в побелелых глазах! - Язычник! Невеглас! Святые божьи лики! Окна в инобытие! К нечестивым идолам приравнять! Прокляну!
Князь даже залюбовался, настолько жутковат был в своём безумном гневе христианский святитель.
Дал прокричаться.
Выждал, пока Мина смолкнет.
А потом сгрёб за отвороты, притянул ближе к себе и гневно выдохнул прямо в безумные глаза, в источающий бешеный хрип рот:
- Не нравится?! когда твою веру оскорбляют?! А?!
Мина глядел теперь уже почти со страхом, созерцая истинный лик полоцкого оборотня, проклятого богом язычника, потомка отравленного семени бешеной Рогнеды-Гориславы. Епископ зримо ощутил вдруг на себе взгляд кого-то страшного огромного и могущественного, глядящего на него прямо из глаз князя. И почти что ждал, что Всеслав сейчас обернётся волком альбо медведем, готовил себя к мучительной смерти в звериных клыках и когтях.
- Вот и мне - не нравится! - уже стихая, рыкнул Всеслав.
Оттолкнул, почти отшвырнул от себя золоторизника - худое тело бессильно упало в кресло.
- Да воскреснет бог… - хрипло откашлялся Мина, - и да расточатся вороги его…
Князь так же хрипло рассмеялся.
- Несмеян! Витко!
Дверь отворилась мгновенно - ближние кмети Всеславли стояли прямо в сенях. Небось, и слышали всё, - подумал князь мельком. Глянул на их готовно-довольные рожи, усмехнулся - эти за своего князя в огонь и воду готовы… Хоть он оборотень будь, хоть кто.
- Епископ Мина уезжает! Далеко! Готов ли возок?!
- Готов, княже! - коротко ответил Несмеян, сжав зубы и сверля Мину взглядом.
- Проводите его!
С порога епископ оборотился, задержал шаг.
- Проклинаю, язычник!
- Ничего, обсохну, - усмехнулся князь под восхищёнными взглядами дружины. Им на такое отважиться было бы трудно - проклятие служителя бога, хоть и чужого - не шутка. А он князь, владыка, предстатель всей кривской земли перед богами… ему и чужого бога бояться не пристало, с ним благословение своих богов.
Мина ушёл, ушёл за ним и протопоп, вышел за дверь Витко, только Несмеян задержался на пороге, глянув на князя с коротким, но внятным вопросом - не следует ли, мол?.. Князь чуть заметно качнул головой.
Пусть живёт епископ. Пусть едет в Киев, жалуется на него хоть великому князю, хоть митрополиту… хоть в Царьград едет, самому патриарху жалиться… Ну да, это война, конечно, война…
Ну а иначе - как?
Вот Несмеян готов был презреть вослед своему князю волю чужого бога и даже пролить кровь его служителя… но это тоже война.
Жизнь епископа тут ничего не решает.
Война неизбежна.
Повесть вторая Скрепы трещат
Глава первая Рыба в мутной воде
1. Дикое поле. Устье Северского Донца. Весна 1065 года, берёзозол
Неустрой приподнялся на стременах, поглядел из-под руки. Степь парила, воздух дрожал над окоёмом, над нежно-зелёным ковром молодой травы.
- Ну что там, Неустрое? - окликнули его.
- Чисто, парни, - довольно выдохнул он, опуская руку. - Отвязались вроде как?
- Ну и хорошо! - крикнул всё тот же, кто окликал. - Чего смурной-то такой?
Четвёртый день они, семеро сверстников, гнали по степи косяк конского молодняка, угнанный у половцев. И вот только сегодня погоня, наконец, отстала.
Хотя надолго ли?
- Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, - пробормотал Неустрой, теребя чёмбур. Пробормотал так, чтобы никто не слышал. Но его услышали.
- А чего такое?
Но Неустрой только махнул рукой в ответ - после, мол, поясню.
Солнце уже клонилось к закату, окрашивая окоём в багряный цвет, когда мальчишки, наконец, остановили косяк, сбив коней в кучу. Половецкие кони храпели, тревожно косились налитыми кровью выкаченными глазами - непривычен был запах, исходящий от новых пастухов.
Двое уже разводили костёр из сухой прошлогодней полыни, потянулся дразнящий запах жареного мяса. На раскинутом рядне на скорую руку разложили плотный желтоватый сыр, солёное сало и чёрный хлеб - ещё из домашних запасов.
Ели быстро, запивая сытой из прихваченного из дома мёда и зачерпнутой тут же, в ручейке, воды.
- А что, парни, ловко мы дело провернули? - весело сказал Ярко, откидываясь на спину и мечтательно глядя в медленно сереющее вечернее небо.
- Не говорил бы ты гоп, Ярко, - поморщился Неустрой, косясь по сторонам и прислушиваясь. - Не ровен час, сглазишь.
Он сплюнул через плечо и постучал согнутым пальцем по рукояти плети. Остальные помолчали, с завистью поглядывая на знатную Неустроеву плеть - степная камча с зашитой на конце свинчаткой была украшена красивой резьбой, извилистые линии переплетались из их переплетения то и дело вдруг проглядывали звериные морды - то волк, то медведь, а то и невиданный никем индрик.
- И чего только ты боишься? - проговорил Ярко с лёгким презрением. - От половцев мы ушли, сам говорил, дня через три дома будем. Отец коней продаст куда-нибудь, будем в почёте.
Ярко был сыном ватамана Игреня, и по всем правилам в нынешнем набеге старшим должен был быть именно он. Но когда собирались в поход, от него вдруг стал шарахаться конь (примета - дурнее некуда!), а сам он проиграл по всем статьям - и в скачке, и в рубке лозняка, и в иных умениях - Неустрою. И ватаман решил не искушать судьбу и не гневить богов. Старшим поставили Неустроя, хотя Керкунов сын никогда к такой чести не стремился. Тем более не улыбалось ему началовать над ватамановым сынком - нравным и навыкшим, чтобы слушались именно его.
- Вот и помолчал бы ты, пока до дома не добрались, - процедил Неустрой нехотя - в спор, невесть который за всё время похода, лезть не хотелось нисколько.
- Нет, ты скажи! - настаивал Ярко. Остальные притихли, слушая, и Неустрой понял, что спорить-таки придётся.
- Половцы в степи, как ни крути, дома, а мы всё же таки нет! - рубанул он. И даже если они от нас отстали, то след наш вряд ли потеряли. И костёр сейчас притушить надо бы, пока совсем не стемнело - его тогда вёрст за сотню видно будет.
Двое сразу же бросились тушить костёр.
- Потому и говорю - дома будем говорить про то, как мы ловко чего-нибудь сделали, а пока что - рано!
- А я говорю - трус ты, Неустрое, - глядя исподлобья, проговорил Ярко, приподымаясь, и остальные юноши зароптали - трусости за Неустроем не виделось никем и никогда. - И зазнайка! Думаешь, если твой брат у Ростислава-князя в дружине, так ты теперь самый умный и ловкий?!
Это был открытый вызов, и снести его просто так было нельзя.
- Добро, - сказал Неустрой, вставая. - Давай померимся.
Мальчишки быстро очистили круг охватом в две-три сажени и приготовились смотреть.
Сначала соперники некоторое время кружились опричь друг друга. Обменялись парой ударов, и Неустрой быстро понял, что у Ярко наставник был ничуть не хуже, чем у него - двигался сын ватамана быстро, а бил молниеносно и решительно. Возрастом они примерно равны. Полубродячая степная жизнь, пастушество и погони за конями по степи, постоянная опасность торческих и половецких набегов надёжно избавили от лишнего жира как Неустроя, так и Ярко.
В первом суступе ни Неустрой, ни Ярко не получили ни одной серьёзной оплеухи, а вот на втором Керкунов сын достал Ярко в плечо, под ключицу. От резкой боли сыну ватамана кровь ударила в голову, нахлынула злоба. Ярко что-то свирепо рыкнул и бросился вперёд. Неустрой нырком ушёл от удара, перехватил запястье и, крутанув руку, швырнул ватаманова сына наземь. Вскочив, тот вновь бросился к Неустрою, прыгнул, ударил, сшиб его с ног. Когда мир вокруг перестал кувыркаться, Неустрой обнаружил, что лежит в траве вниз лицом и судорожно пытается вдохнуть. Вспомнив, что в честных драках лежачего не бьют, он с усилием прогнал воздух в лёгкие, оттолкнулся руками от земли и вскочил - спиной вперёд, одновременно отклоняясь влево. Перед лицом мелькнула кожаный сапог - Ярко, дважды нарушая правила стеношного боя (нельзя в лицо! лежачего не бьют!), всё-таки попытался достать ногой глупого вожака, поверившего в честную драку.
Неустрой озверел. Прыгнув ногами вперёд, ударил, словно собираясь пробить стену. Ступни угодили Ярко в плечо и грудь, ватаманова сына отшвырнуло сажени на четыре, он обеспамятел. Неустрой, тоже не удержась на ногах, перекатился, встал и оскалился прямо в лица своего "войства":
- Ну? Есть ещё охотники до старшинства? - хрипло прорычал он.
Ответом было подавленное молчание. И почти сразу же где-то совсем близко послышалось звонкое конское ржание - совсем не с той стороны, где они согнали в кучу своих добытых у половцев коней. Мальчишки на мгновение замерли, потом сразу бросились к своим брошенным наземь лукам, топорикам и ножам.
Поздно!
Из сгустившихся сумерек вынырнули верховые, быстро охватили бродницкий стан полукольцом.
- Пр-розевали! - злобно бросил Неустрой, опуская выхваченный было длинный нож. Глянул исподлобья на окруживших их конных воев - светлые волосы и усы, кольчуги и островерхие шеломы.
Русичи?
Половцы?
Как отличишь? Половцы так же, как и словене, лицом светлы, волосом тоже - не зря же их на Руси именно половцами прозвали, что с половой волосами схожи.
И почти тут же облегчённо вздохнул - русичи! - увидев знакомое лицо:
- Княже? Глеб Святославич?
Молодой всадник в алом плаще вздрогнул - не ждал, видно, что тут, в глубине степи половецкой, сыщется кто-то, кто его в лицо знает. Тронул коня, выступив вперёд, всмотрелся.
- Опять ты, - тихо засмеялся он. - И кто в этот раз? Шепель? Неустрой?
- Неустрой, княже! - с усмешкой ответил вожак молодых бродников. И почти тут же усмешка пропала - при словах о Шепеле, Неустрой враз вспомнил, где сейчас его брат, кому он служит, и кто им этот князь.
- Ну-ну, - неопределённо проговорил Глеб Святославич. И вдруг подозрительно спросил. - А ты чего это тут делаешь?
- Да мы тут… - Неустрой вдруг замялся. - Ну, мы у половцев косяк коней угнали, двухлеток… полудиких ещё. Гоним вот к нам на Донец. Голов с полсотни.
- Ого, - бросил князь уважительно. - У кого угнали?
- У хана Искала.
- А чего же вы… - Глеб поднял брови. - В размирье с ним что ли?
- Да нет, - Неустрой даже засмеялся. - Это у нас в обычае. Вчера они у нас десяток коров порезали, сегодня мы у них косяк увели, завтра, глядишь, опять они у нас человека украдут…
- А послезавтра снова вы у них чего-нибудь стянете, - понимающе кивнул князь.
- Ну да, - подтвердил Неустрой. - Это не война, княже. Вот если бы догнали они нас… тогда даже и не знаю, чего и сотворилось…
- Удаль показываете свою, - всё так же понимающе сказал Глеб. Подумал несколько времени и велел:
- Собирайтесь. Поедете со мной.
Осенней глупости своей, когда он отпустил Неустроя у Путивля, Глеб Святославич повторять не собирался. Не дай боже, прознает кто в степи про то, что северские князья с дружинами валят сейчас через половецкую степь к Тьмуторокани - слух до Ростислава Владимирича вмиг долетит.
Потому и ехали теперь семеро юношей-"козар" в рати Святослава Ярославича - пленниками не пленниками, но и не вольны были. Угнанных у половцев коней Глеб у ребят купил - не так дорого, конечно, как ватаман Игрень бы в Тьмуторокани продал ясам альбо грекам, но и не задёшево. Впрочем, им самим с той выручки досталась бы только малая толика - десятая часть, не более. Остальное шло в общую калиту, что хранилась у ватамана Игреня - на выкуп полона, на помощь вдовам… ну и на иное прочее. Да и пусть его! Пуще серебра, пуще иного чего дорога была "козарскому" молодняку добытая лихой проделкой войская слава.
А Глеба отчего-то тянуло общение с молодыми "козарами". Вот и сейчас князь Глеб ехал рядом с Неустроем.
- А скажи честно, Неустрое, - говорил он весело, - ведь обманул ты меня тогда, осенью-то?
- В чём это? - Неустрой прикинулся непонятливым.
- Да всё в том же, - князь нетерпеливо пристукнул кулаком по луке седла. - Ничего вы тогда не заблудились! Вы для князя Ростислава Владимирича рать нашу сторожили, нет, скажешь?
- Н-ну да! - согласился Неустрой с очевидным. - Ну было!
- Вот! - довольно сказал Глеб Святославич, подняв вверх палец. - Надул ты меня тогда знатно… заблудились. Это с Северского Донца-то да к Путивлю…