- Я же человек, я женщина, - кричала я. - А ты использовал меня и ничего не дал взамен. Из-за тебя я поломала всю жизнь: читала все дни напролет и возвращалась к тебе, будь то дождь или снег. А ты не говоришь со мной, ты не глядишь на меня, ничего обо мне знать не хочешь, я тебе безразлична. Ты словно околдовал меня, и я не могу разрушить твои чары. А теперь, окончив свои дела, ты отделываешься от меня одним "не возвращайся".
- Значит, если я что-то взял, нужно отдать другое?
- Так делается среди людей.
Он коротко и заинтересованно хмыкнул.
- Что же ты от меня хочешь. У меня ничего нет. - Он пожал плечами и отвернулся. Я бросилась к нему и потянула назад.
- Ты вычитал из моего ума столько книг, неужели ты не можешь прочесть во мне… меня.
- Я не пытался, - он взял мое лицо в ладони.
Странный взгляд его проник в меня, и я вскрикнула. Попыталась вырваться. Мне казалось, его большие ладони отрывают меня от земли. Он не отпускал меня, но когда закончил, выронил на землю. Рыдая, я съежилась на траве. Он присел возле меня. Он не пытался ко мне прикоснуться, не стремился уйти. Я наконец успокоилась и притихла, ожидая.
- Чертова путаница у тебя в голове. Тебе трудно жить.
- Я живу весьма уютно, - возразила я с вызовом.
- Оно и заметно - одна целых десять лет, никого, кроме прислуги, не видишь.
- Мужчины - это животные, а женщины…
- Женщин ты ненавидишь. За то, что им известно такое, чего не знаешь ты.
- И не хочу знать. Я счастлива.
- Черта с два.
Я промолчала. Какая грубость!
- Ты хочешь знать обо мне все: откуда я и как стал таким.
- Да, хочу.
- Я где-то родился и как-то вырос. Они даже не подумали пристроить меня в сиротский приют. Значит, я убежал. Да, я убежал, но не в деревню - в леса.
- Почему?
Он задумался.
- Наверное, потому, что людская жизнь казалась мне бессмысленной. А тут я мог расти, как хотел.
- И как ты хотел? - спросила я. Он второй раз повторил:
- Ты учишься, но не думаешь. Оказывается, есть такая разновидность… ну, каких-то существ. Она состоит из отдельных частей, но образует единую личность. У нее есть нечто вроде рук, нечто вроде ног, подобие говорящего рта и мозга. А я - воля этой личности. Очень сжатая, конечно, но лучшей не встречал.
- Ты безумен!
- Нет, нисколько, - отвечал он без обиды и с абсолютной уверенностью. - У меня есть та часть, которая служит вместо рук. Я могу направить их куда угодно, и они сделают все, что велю. У меня есть говорящая часть. Очень хорошая.
- Ну сам ты не слишком красноречив, - отвечала я.
Он удивился:
- Так я не о себе! Она там, с остальными.
- Она?
- Ну та, что говорит. Теперь мне нужна, которая думает, и та, что может сложить одно с другим и найти правильный ответ. А когда все окажутся вместе и будут сообща работать, я стану тем самым невиданным существом, о котором тебе говорил. Поняла? Только я хочу, чтобы у него была воля получше моей.
Моя собственная голова шла кругом.
- А почему ты все это затеял?
Он серьезно поглядел на меня:
- Такое не задумаешь. Так, наверное, должно быть. Как и то, что я умею заставить всякого выполнить мое желание. И ты, например, сейчас забудешь обо мне.
Я сказала сдавленным голосом:
- Но я не хочу забывать…
- Захочешь… Сперва ты возненавидишь меня, а потом, не скоро, будешь мне благодарна. Может быть, тогда ты сумеешь сделать кое-что для меня. И сделаешь это охотно. Но сейчас ты все забудешь, да, все, кроме чувства. И моего имени, может быть.
- Подожди, подожди! - вскрикнула я. Только бы он не ушел! Грязный, гадкий зверь, он каким-то невероятным образом поработил меня. - Разве ты оставишь меня так просто…
- Ах, это, - произнес он. - Да, я понимаю. Двигался он, как молния. Сперва надавило, раздвигая, пронзило, и в муках блаженства утонула боль.
Выбрался из всего этого я на двух четко разделенных уровнях.
Мне одиннадцать, и я задыхаюсь от потрясения, переживая вторжение в чужое "я". Мне пятнадцать, я лежу на кушетке, а Стерн все жужжит: следом за пальцами расслабились твои лодыжки, живот, шея, спина…
Я сел и спустил ноги на пол:
- О'кей!
Стерн проницательно поглядел на меня.
- Что ты имеешь в виду?
- Все было, как ты предположил. Там, в библиотеке. Когда мне было одиннадцать. А она сказала "Малышу - три". И все, что три года кипело в ней, хлынуло на меня, подростка, незащищенного, открытого. Это было так больно, то, что происходило с ней.
- И ты это почувствовал?
- На какую-то долю секунды я сделался ею, понимаешь? Я стал ею, чувствовал, поступал, как она, видел, слышал и ощущал все до последней мелочи. И я мог припомнить любое мгновение ее жизни.
- Гештальт, - пробормотал он.
Я подошел к Стерну, он поднял лицо, когда я склонился над ним. Сперва вздрогнул, но потом справился с собой и даже пододвинулся ближе. Я впился в него взглядом.
- Боже, - пробормотал он, - Клянусь, у тебя зрачки вращаются, как колеса.
Стерн прочел много книг. Я и не думал даже, что их столько понаписано. И я проскользнул внутрь, выискивая необходимое.
Трудно описать, что я испытал. Словно бы идешь по тоннелю, своды которого утыканы палками с медными кольцами на концах, как при игре в серсо, и ты можешь взять любое из них.
А теперь представьте, что у вас тысяча рук, и все срывают эти кольца. И еще: тоннель тянется тысячи миль, но вы проходите его мгновенно. И мне это далось легче, чем Дину.
Я выпрямился и отошел от Стерна. Ему было явно не по себе. Он даже испугался.
- Все в порядке, - успокоил я.
- Что ты сделал со мной?
- Мне были нужны кое-какие слова. Спасибо.
Держался он превосходно. Положил трубку в карман, провел кончиками пальцев по лбу и щекам. А потом сел, уже в полном порядке.
- Я знаю, - сказал я. - Так себя чувствовала мисс Кью после встреч с Дином.
- Кто ты?
- Скажу. Я - центральная ганглия сложного организма, состоящего из компьютера - Малыша, телепортеров Бини и Бони, телекинетика Джейни и меня самого - телепата и управляющего. В нас нет ни единой черты, которая еще неизвестна людям. Только в нашем случае каждый элемент действует с максимальной эффективностью.
Его создал Дин. Я пришел Дину на смену, но когда он умер, я был еще слишком неразвит, к тому же получил тяжелый удар от мисс Кью. Мисс Кью. Она дала нам безопасность. Но мой гештальт-организм погибал от безопасности. Тогда я понял - или я умру, или она. О, конечно, части бы выжили: две цветные девчонки с недоразвитой речью, девушка-интровертка, любящая рисовать, монголоидный идиот и я сам. - Я усмехнулся. - Конечно, ее оставалось только убить. Из чувства самосохранения гештальт-организма.
Стерн пожевал губами и выдавил наконец:
- Но я не…
- И не надо, - я расхохотался. - Просто чудесно. Ты действительно мастер своего дела. Это говорю я - ты далеко пойдешь. Хочешь знать, что еще мешало? Я не мог миновать этого, "Малышу - три", потому что в этих словах и крылся ключ к тому, что я есть. И я не мог обнаружить его потому, что боялся вспомнить, как был одновременно мальчиком, мисс Кью и частью чертовски огромного целого. Я не мог быть и тем, и другим сразу - и не мог не быть.
Он спросил, вновь обратив глаза к трубке.
- А теперь можешь?
- Вполне.
- Ты решил, что теперь все в порядке, все на своих местах и готово крутиться?
- Уверен в этом. А ты?
Он покачал головой.
- Пока мы с тобой выяснили только одно: что ты из себя представляешь. Но тебе придется узнать еще кое-что.
- Что же?
- Ну, скажем, как живется людям, у которых такое на совести. Джерри, ты не похож на обычных людей, но все-таки ты человек.
- Разве я виноват, если спасал свою шкуру?
Он словно не слышал:
- Вот еще: ты говорил, что всегда был зол на всех и на вся… так и жил. А ты не задумывался, почему?
- Нет, как-то не приходилось.
- Ты всегда был одинок, потому-то общество этих детей, а потом мисс Кью так много значило для тебя.
- Дети-то остались при мне.
Он медленно качнул головой.
- Ты и дети - единое существо. Уникальное. - Он ткнул в меня трубкой. - Одинокое.
Кровь запульсировала в моих ушах.
- Заткнись, - бросил я.
- Сам думай, - тихо отвечал он. - Твои возможности почти безграничны. Ты можешь получить все, что захочешь. Но ничто не избавит тебя от одиночества.
- Заткнись! Все одиноки.
Он кивнул.
- Но некоторые умеют справляться с этим.
- Как?
Помедлив, он произнес:
- Есть нечто, неведомое тебе. И слово, обозначающее это понятие, для тебя - пустой звук.
- Говори, я слушаю.
Он окинул меня странным взором:
- Иногда эту штуку называют моралью.
- Кажется, ты прав. Хотя я и не знаю, о чем ты говоришь. - Слушать его дальше у меня не было желания.
Он пересек притихшую комнату и уселся за стол. Я нагнулся к нему, и он уснул с открытыми глазами. А потом я взял термос и наполнил его. Расправил уголок ковра, покрыл изголовье кушетки чистым полотенцем. Потом подошел к столу, выдвинул ящик и увидел магнитофон. Словно протянув руку, я вызвал Бини. Она выросла рядом, широко открыв глаза.
- Посмотри-ка сюда, - обратился я к ней. - Я хочу стереть эту ленту. Спроси у Малыша, как это сделать.
Она моргнула и как бы затряслась, а потом склонилась над магнитофоном. Постояла, исчезла, вернулась. Шагнула вперед. Нажала две кнопки, дважды щелкнула переключателем. Лента с писком закрутилась назад мимо головки.
- Хорошо, - сказал я ей, - готово. Она исчезла.
Взяв куртку, я направился к двери. Стерн все сидел за столом, уставившись перед собою.
- Хороший охотник за головами, - пробормотал я. Чувствовал я себя просто здорово.
Снаружи я помедлил, затем вернулся в кабинет. Стерн поглядел на меня:
- Садись-ка сюда, сынок.
- Извините, - отвечал я. - Простите, сэр, ошибся дверью.
- Ничего, - отвечал он.
Я вышел, закрыл за собой дверь и всю дорогу к полицейскому участку ухмылялся. Сообщение о смерти мисс Кью пройдет без задоринки. Иногда я даже посмеивался, подумывая о Стерне: как он будет морщить лоб, вспоминая события забытого утра и обнаружив в столе невесть откуда свалившуюся тысячу долларов. Так-то куда забавнее, чем вдруг помереть. Кстати, что такое мораль?
Часть третья
Мораль
- Кем же он вам приходится, мисс Джеральд? - осведомился шериф.
- Джерард, - поправила она. Странный рот, зеленовато-серые глаза. - Он мой кузен.
- Все мы, адамовы дети, кузены через праотца Адама. Надо бы точнее.
- Семь лет назад он служил в ВВС, - сказала она. - А потом начались неприятности. Его уволили по состоянию здоровья.
Шериф покопался в папке, лежавшей на столе.
- Помните имя доктора?
- Сперва был Томпсон, потом Бромфилд. Он и подписал заключение.
- Кем он был до службы в авиации?
- Инженером. То есть стал бы, если бы успел окончить училище.
- А почему не закончил?
Она пожала плечами.
- Он тогда пропал.
- Так откуда вы знаете, что он здесь?
- Я узнаю его везде, - отвечала она, - я видела… я видела, как это случилось.
- Видели? - шериф сложил папку и бросил ее на стол. - Знаете, мисс Джерард, не мое дело давать людям советы, но вы, кажется, приличная девушка. Почему же вы не можете просто позабыть о нем?
- Мне бы хотелось повидать его, если это возможно.
- Он не в своем уме. Вы не знали этого?
- Нет.
- Разбил кулаком оконное стекло. Без веской причины.
Она ждала. Шериф настаивал.
- Он неопрятен. Не помнит даже своего имени.
- Могу ли я увидеть его?
Шериф буркнул что-то неразборчивое и встал.
- Будь у этих недоумков из ВВС хоть сколько-нибудь соображения, они определили бы его куда надо, а не в тюрьму.
Стены коридора были выложены стальными пластинами. Каждый шаг вызывал гулкий резонанс. Шериф отпер дверь с узким зарешеченным оконцем. Они вошли, и шериф повернул замок. Пропустил ее вперед, в большое помещение с бетонными стенами и зарешеченными камерами. Их было около двадцати. Занятыми были с полдюжины.
Они подошли к одной из камер.
- А ну-ка просыпайся, Бэрроуз. К тебе дама.
- Гип! О, Гип!
Заключенный не шевельнулся. Он раскинулся на матрасе, лежащем прямо на стальном полу. Левая рука была замотана грязной повязкой.
- Видите, мисс, ни слова! Довольно?
- Могу ли я переговорить с ним с глазу на глаз?
- Только осторожнее, - предупредил шериф, отпирая дверь. - Если что - вопите громче. Я тут поблизости. А ты, Бэрроуз, смотри у меня, не то получишь пулю, - и он оставил их в камере.
Девушка подождала, пока шериф отошел, и склонилась над заключенным.
- Гип, - пробормотала она, - Гип Бэрроуз. Померкшие глаза шевельнулись в глазницах, повернулись в ее сторону. Медленно моргнули и неторопливо открылись опять.
Она встала рядом с ним на колени.
- Мистер Бэрроуз, - шепнула она. - Вы не знаете меня. Я сказала им, что вы мой двоюродный брат. Я хочу помочь вам.
Он молчал. Она сказала:
- Я хочу помочь вам выбраться отсюда.
Он долго глядел ей в лицо. Потом глаза его совершили путь к запертой двери и вернулись к ее лицу.
Она прикоснулась к его лбу, к щеке. Показала на грязную повязку:
- Сильно болит?
Он рассеянно перевел взгляд от ее лица к повязке. Потом с трудом посмотрел на нее снова. Она спросила:
- Вы хотите что-то сказать?
Он молчал так долго, что она поднялась.
- Пожалуй, мне лучше уйти. Но вы все-таки не забывайте обо мне. Я помогу вам. - И она повернулась к двери.
Он спросил:
- Почему?
Она вернулась назад:
- Потому что вы - грязный, избитый, никому не нужный… и потому что я знаю, кто вы на самом деле.
- Вы безумны, - устало пробормотал он. Она улыбнулась:
- О вас здесь говорят то же самое. Значит, у нас много общего.
Он грязно выругался.
Она невозмутимо ответила:
- И за этим вы тоже не спрячетесь. А теперь слушайте меня. Сегодня днем вас посетят двое. Один - доктор. Второй - адвокат. К вечеру вы выйдете на свободу.
Он приподнял голову, и на его лице проступили, наконец, признаки чувств.
- Что еще за доктор?
- Хирург, у вас ведь поранена рука, - ровно отвечала она. - Не психиатр. Вам не придется заново переживать это.
Он откинул голову назад. Оживление медленно покидало его. Она подождала, но, не получив ответа, повернулась и позвала шерифа.
Все так и случилось. В новой чистой повязке и грязной одежде Бэрроуза провели мимо сердитого шерифа.
Девушка ожидала на улице. Гип, чувствуя себя дураком, стоял на крыльце, пока она заканчивала разговор с адвокатом. Наконец тот удалился, и она притронулась к его локтю:
- Пошли, Гип.
Он следовал за ней, как заводная игрушка, ноги словно сами несли его в нужную сторону. Дважды свернув за угол, они поднялись по чистым ступеням дома, стоявшего среди прочих строений как-то строго и особняком, словно старая дева. Окошко двери поблескивало цветными стеклами витража. Они вошли в коридор, затем в комнату. Высокий потолок, много воздуха, чистота.
Впервые он что-то сделал по собственной воле: медленно повернулся, одну за другой разглядывая стены, приподнял за уголок салфетку на туалетном столике, дал ей упасть.
- Ваша комната?
- Ваша, - отвечала она. - Вот ключи, - она выдвинула верхний ящик. - Тут носки и носовые платки. - Потом по очереди постучала костяшками по каждому ящику. - Рубашки. Белье. - Указала на дверцу шкафа. - Там два костюма. По-моему, должны подойти. Халат, шлепанцы, ботинки. - Потом показала на дверь. - Ванная. Там все есть: полотенце, мыло. Бритва.
- И бритва?
- Всякий, кому доверяют ключи, может иметь и бритву, - мягко отвечала она. - А теперь приведите себя в порядок. Я вернусь через пятнадцать минут. Вы помните, когда ели в последний раз?
Он покачал головой.
- Четыре дня назад.
Она выскользнула за дверь и исчезла, хотя он пытался окликнуть ее. И долго глядел на дверь. А потом повалился спиной на кровать.
- "Приведите себя в порядок!" - зло пробормотал он. И вдруг каким-то образом оказался в ванной прямо перед зеркалом. Намочил руки, плеснул воды в лицо и растер грязь полотенцем. Поглядел и снова взялся за мыло.
- Идите, все готово, - позвала она его из комнаты. Она убрала с ночного столика лампу и на толстом овальном блюде разложила куски поджаренного мяса, поставила бутылку пива, бутылочку поменьше с крепким портером, картофель по-айдахски - между половинками клубней таяло масло. Горячий рулет на салфетке, салат в деревянной миске.
- Я ничего не хочу, - заявил он, немедленно приступая к трапезе. И все в мире исчезло: остался лишь вкус доброй еды, тонкое покалывание пива и неописуемое волшебство обжаренной корочки.
Потом он ощутил себя в постели.
- Все будет хорошо. Спокойной ночи!
Она была в комнате - и вдруг ее не стало. Поглядев на дверь, он проговорил "Спокойной ночи" только потому, что это были последние ее слова, и они еще трепетали в воздухе.
- Доброе утро.
Он не шевелился. Колени его были подогнуты, а руки тыльной стороной прикрывали Глаза. Он отключил свое осязание, чтобы легкий наклон матраса не указал на место, где присела она. Он отсоединил слух - на случай, если она опять заговорит. Но ноздри выдавали его, он не ожидал обнаружить в этой комнате кофе, и теперь хотел его, жаждал.
Он открыл глаза - круглые, горящие, сердитые. Она сидела в ногах. Тело ее замерло, лицо застыло, но рот и глаза жили собственной жизнью.
- Пейте кофе.
Он поглядел на нее. Бургундский жакет с серо-зеленой косынкой на шее, удлиненные серо-зеленые глаза - из тех, что в профиль кажутся глубокими треугольниками. Он отвернулся от нее…
Тут он заметил кофе. Высокий кофейник, чашка с толстыми стенками, полная до краев. Черный, крепкий, добрый напиток.
- Ух, - протянул он, вдыхая запах. И отпил. - Ух!
Теперь он поглядел на солнечный свет: складки приподнятых дуновением маркизетовых занавесок, сноп света. Хорошо. И он отхлебнул кофе.
Потом поставил чашку.
- Душ, - проговорил он.
- Ступайте, - отвечала девушка.
Пока он одевался, она вымыла посуду, поправила постель. Потом он сидел, откинувшись в кресле, а она, став на колени, перевязывала его руку.
- Вообще-то уже можно и без повязки, - с удовлетворением заметила она.
За окном протяжно пропела иволга, птичий крик звонкими льдинками сыпался с небес. В комнате же было тихо, в ней царило ожидание. Девушка сидела, руки ее уснули, лишь глаза бодрствовали, пока трубочист, имя которому - исцеление, чистил тело Гипа от костей до кожи, пока он отдыхал, креп, набирался сил.