Дорога впереди была свободна. Она чуть мерцала от света белых деревьев, белых камней и бело-золотистого тумана, которым были заполнены проёмы зданий, тени и пространства окон, дверей и улочек. Мостовая казалась скользкой от росы, и я не сдержался, наклонился, провёл по булыжникам тыльной стороной ладони - вначале чуть касаясь, потом повернул ладонь и оттолкнулся, попробовал взлететь. Не смог. Не испугался и не удивился - просто здесь не было ветра. Его не могло быть. Моя сила ничего не значила - воздух, которым я дышал, был большой, но ограниченной сферой, отграниченной от мира. Воздух здесь не был стихией - всего лишь газом, которым можно дышать.
Это могло быть страшно, если задуматься. И непонятно - ведь Троготт… Ми говорил, что в Кристалле заключён целый мир. И если мир настоящий, то и стихии должны быть настоящими.
Сознания людей Хранители Кристалла смогли запихнуть внутрь, а вот со стихиями не справились. И то, что есть в Кристалле - всего лишь модели, образы… кусочки. Похожие на настоящие, но… Они работают, пока ими двигают. Сами они двигаться не могут, им чего-то не хватает.
Я оглянулся. Я остался один. Позади дорога уходила далеко вниз и терялась в путанице Нижних улиц, в серебристом тумане, а ещё дальше - туман растворялся в сумеречной мгле. Эта дорога была похожа и непохожа на ту, что помнилась мне по Островам. Либо память подводила, либо в Кристалле город был чуть-чуть иным. Выяснить это сейчас я бы не смог. Когда-то я очень живо представлял дорогу от моего дома на Островах к вершине.
Когда появился Аль… Троготт сказал, что он не должен меня знать, пока не станет Ветряным. Это разбудило бы его силу слишком рано. А те, кто слишком рано отдаются воздуху, очень быстро улетают. В их телах, в их мыслях ещё очень мало человеческого. Троготт рассказывал - и я чувствовал, что это правда - как один из лучших Ветряных - точнее, он мог бы стать лучшим - впервые соединился с ветром ещё совсем малышом, ему было лет пять. Кто-то из легкомысленных наставников взял его в свободный полёт. Следующей ночью ребёнок уснул в своей кроватке у распахнутого окна, воздух, полный ароматов цветущих деревьев, кружился над мальчиком невидимой каруселью, отовсюду лилась еле слышная мелодия, и крошечные, нежные вихорьки мотыльками метались от стены к стене.
Растерянная "бабушка" позвала магов, но и они не рискнули будить ребёнка, его сознание уже рассеялось во множестве ветерков. Так он и спал… И я не знаю, что с ним стало, не решился задать этот вопрос Троготту.
Всё, что я смог сделать для Аля - подобрать ему самых добрых, самых чутких и мудрых "бабушку" и "дедушку". Мы устроили для него домик почти у самого подножия холма, в окружении старых деревьев - яблонь, лип. Ветра́ там были не слишком навязчивы, зато в десяти шагах от окошка журчал в овражке ручей - я знал, как хорошо там можно играть и мечтать.
Ручей бежал от самой вершины. От моей башни. Иногда он нырял под землю, но быстро показывался снова. Я проводил у родника часы, зная, что журчание этой воды слышит в это самое время и Аль. Какие слова складывались им из негромкого плеска воды? Если бы со мною был русалчик Тим, он мог бы попробовать угадать.
Однажды в голову мне пришла удивительная идея. Я достал книгу, которую подарили Бродяги. В ней были песни. Или просто стихи. Я не особенно любил читать стихи, а эти читал тоже редко - но по другой причине. Каждая коротенькая песенка-стих была разговором. Маленькой мечтой или памятью, или видением, которые записывали люди, оставаясь наедине с ночью, с ветром, со звёздами или луной, туманом или лесною рекой, или горной пропастью, или облачной долиной. Эти слова были магией, связывающей их новый мир с утраченным, добрым, где стихии жили в согласии с человеком.
И я выбрал несколько стихов для Аля. Строитель, древний потомок Бродяг, спрятал слова в ажурных мостиках над ручьём. Абирос вплёл стихи в деревянную филигрань так искусно, что людям, когда они замечали слова, казалось, будто письмена были спрятаны там изначально, давным-давно, когда Город-на-Холме только отстраивался после Волны. Только не каждый и не всегда мог их различить.
В моём Городе, Городе на Островах, не было Стишковых мостиков. Но мосты и арки там вырастали отовсюду… как сказали бы в стране Альта - словно грибы после дождя. Я даже улыбнулся, вспомнив полумостики - это были на самом деле половинки мостов, обрывающиеся в воздухе, мода на них пошла несколько столетий назад. Полумостики порой свивались, смыкались, перепутываясь - по три, по четыре и больше, образуя странные, витые лабиринты лесенок. Лёгкий и прочный камень арак, который Золотые то ли добывали из недр, то ли изготавливали с помощью Огня, давал свободу для самых сумасшедших фантазий архитекторам-экспериментаторам.
Город. Он похож на бутон. Почему-то я раньше не думал об этом. Сколько раз видел его сверху. Наверное, пока жил на Островах, я мало внимания обращал на цветы.
Тонкие башни Стихий - тычинки. Город опыляется ветром. А внутри у него зреет огненный плод.
Я вздрогнул. Так хорошо было не помнить. Сон кончился, это утро…
Выше дороги не было. Мостовая растрескалась, алые и золотистые жилки пульсировали, вершина Острова дышала. Где-то здесь должен быть вход. Я покачнулся. Булыжники под ногами были ещё неподвижны, но с каким-то ударом сердца нахлынуло моментальное видение - падение в бездну, в пламя, в смерть.
Уйти в ветер - не значит умереть. А упасть в Огонь…
Нимо… Это ты… Ты здесь. Ты пришёл. Протяни ко мне руки!
Илле?
- Нимо, стой.
Ивенн. Она… стояла передо мной. На ней было тоненькое платье, почти прозрачное от росы, и несколько листочков прилипло к плечам, к груди, к бедрам. Она дышала прохладой, и я только тогда понял, как раскалилась моя кожа. Я обнимал Ивенн - первый раз по-настоящему, чувствуя, как вздрагивает её тоненькое тело, я остывал, а она делалась горячее.
- Ивенн… - Я неловко засмеялся. - Почему ты стала… младше. Ты не хочешь, чтобы я…
- Я - великая древняя ведьма Ха. Я выпью тебя. И тогда ты войдёшь в Огонь.
- Ладно, - сказал я.
…Я помню, как росла земля. Как спала и просыпалась. Как касалась солнца. Как дышала росой. Мне было холодно, и солнце протянуло ко мне ладони. В груди стало теплеть, и там разгорался Огонь.
…Маленький мальчик стоял передо мной. Крошечный и хрупкий. Неловко двинувшись, я мог случайно смять его. Но ребёнок не боялся. Он сказал: "Идём!"
…Хотя на самом деле это прозвучало как: "Нимо!"
И ещё это было моим именем.
Я пошевелился - очень осторожно. Оказывается, я лежал. Тяжесть давила со всех сторон. Если бы сон, который снился до этого, стал тревожным, я бы разрушил весь мир. Это было бы так горько, что я закрыл глаза от боли в груди.
- Нимо, проснись! - повторил мальчик. - Идём.
И взял меня за руку. И я стал уменьшаться.
Часть 4. Кристалл
С утра был дождь. К вечеру тучи разошлись, и за ними оказалось небо такой глубокой и чистой синевы, какая не могла принадлежать всему прочему миру - она явилась откуда-то извне.
Лёгкие, тонкие, белые облака повыше высокого ещё заката иссеклись причудливым узором - как трещины на хрустале, разбегавшиеся лучами от множества точек. Паутина лучей усложнялась и перепутывалась, и узор в какой-то миг стал живым. Облака стали островами. Архипелагом снежных гор, проступившим из бездонной синевы.
Теперь я не стоял на земле, а парил над каким-то другим - небесным - океаном, это я был вверху, а небо было внизу, и облачные острова медленно и грандиозно разворачивались подо мной. Они были сразу и огромны и невесомо легки от своей полупрозрачной белизны, небо пропитало их, заполнив все трещинки узора, всё бесчисленное множество заливов и проливов…
Затем солнце опустилось ниже и растеклось в облаке жидким белым золотом - огнём более ярким, более чистым, чем что либо в этом мире. Солнца больше не было - и облака не было, они слились и стали этим сияющим расплавом, я смотрел в него, осознавая, что смотрю прямо в солнечный пламень, не ослепляясь и не отводя взгляд - казалось, глаза мои изменились, и теперь они могут пить это сияние, как лёгкие пьют воздух. И никогда не смогут напиться.
Настоящие Острова - там, в небе. Туда улетают все ветряные, туда зовут их воздух и свет. Они живут там, где пространства кажутся невыносимо огромными людям, которые привыкли жить среди границ. Там есть моря и острова - но границ нет… Так устроены небесные Острова - ничего из того, что нас окружает, не ограничивает нас.
Как это - жить среди Вечного Света, купаясь в этом бело-золотом огне? Он утолит любую жажду, любую печаль, он даст силу для любого замысла. Там нет боли, и даже сама бесконечность не утомляет, человеку этого не понять, пока он не ощутит сам, что это такое - когда через тебя струится Вечный Свет…
Они все там. Среди этого сияния. Среди облаков-островов, замков-гор, пропастей-долин.
Я был Ветром, теперь я стану Светом. А Свет не умирает, он летит в бесконечности, временами замирая, вспыхивая снова.
А память… Можно ли что-то забыть? Оно всё есть вокруг, и вечно будет, меняются только имена. Я забуду одно имя и найду другое. Я увижу леса и горы, и моря - только назову их иначе.
А моё имя… Оно не имеет значения. Недаром меня зовут… звали: "Нимо" - "Никто". Кажется, это на каком-то древнем языке… Может, это знак, что даже имена не исчезают навечно.
Нимо… Нимо… Пробуя на вкус. И как будто эхом отзывается… но это не эхо, это меня зовут… зовёт. Альт.
Его я не хочу забыть. Даже зная о том, что мы встретимся снова.
Если бы он тоже прямо сейчас стал ветром и светом… Нет. Я почему-то сейчас не хочу этого. Какая-то прежняя частица во мне, сохранившая привязанность к форме. Она боится. Она желает, чтобы всё оставалось по-старому. И это она всегда удерживала меня… Но не сейчас. Сейчас… кажется, я готов совершить небывалое… или всего лишь то, память о чём стёрлась с поверхности этого мира. Но она есть в глубине. Далеко-далеко…
Я унесу его с собою в небо. Он останется Альтом, он сохранит имя и способность существовать в границах. Но Свет и Небо будут подвластны ему, так же, как мне. И так будет, пока мы не захотим это изменить.
Ты хочешь этого, Альт? Смотри, сейчас…
Я был в середине силы. Я был бутоном громадного белого цветка. Зародышем, ядром пламени и света. Я будто спал. Теперь я решил распуститься.
Океан отхлынул. А! Напрасно вы боялись, что Вода и Огонь разрушат мир. Я - вовсе не тот грубый огонь, который ведом вам. Я - Свет, и вот я распускаюсь, распахиваюсь, и крылья Океана в восторге обнимают меня, сияющие лепестки вод - а внутри бьётся, как сердце, белое пламя.
Цветок распускается, растёт. Он не причинит никому вреда - ведь я не хочу этого.
Цветок раскрылся. И в какой-то миг я понял, что он - отдельно от меня. Он - сияющий, белый, как пена в солнечном сиянии - он далеко внизу. А я лечу вверх. Усилие, что вытолкнуло меня, поднимало ещё выше и выше… Я захотел остановиться, увидеть Альта, заговорить с ним.
Я раскинул руки, изогнул шею…
За миг до того, как увидел, я уже знал. Я знал это и раньше - в самой-самой глубине разума. Прятал от себя это знание. Даже боялся его. Но уже тогда - принимал.
Троготт… Обманул. У всех он брал. Брал, отнимал, крал. Души или память, или какую-то иную силу, свойство разума. Чтобы кормить свой ненасытный Кристалл.
Я ждал, что он захочет рано или поздно сделать то же и со мной. Был готов драться и защищать. Но Кристалл не взял у меня ничего. Он… дал.
Белое Пламя было абсолютно иным, ничем не похожим на тот жестокий Огонь, что веками рвался из глубин земли. Белое Пламя было лёгким и свежим, оно вошло в меня, как первый и сильный вздох человека, погибавшего от удушья.
Как всё это случилось, когда? И это знание услужливо открылось мне - Острова были запечатаны и заключены в кокон-кристалл. Все эти годы он покоился в океане, сдерживая мощь рвущегося из глубин Огня. А двойник Кристалла был у Троготта. Двойник отбирал в себя часть силы Огня, питая того, кто управлял Кристаллом. Но сейчас кристаллы соединились. И соединил их я. И я, сам того не зная, открыл двери той сверхсиле, что рвалась из самой сердцевины земли.
Я окинул взглядом Океан. Он был спокоен и тих. Цветок вод опал. Подземный Огонь, сбросив веками копившуюся силу, ушёл в глубину. Я чувствовал удовлетворённое ворчание стихии, избавившейся от излишнего напряжения. Я чувствовал, как остывают массы камня - твердь залечивала рану, нанесённую ей давным-давно древним магом по имени Тионат. Теперь она могла уснуть, и спать долго…
Затонувшие Острова были подо мной. Они оставались неглубоко. Я шевельнул крылом, почувствовав, что могу поднять их, не нарушив целостности земной коры. Впрочем… это была мелочь - я мог поднять или опустить в пучину целый материк - быстро и страшно, или тихо и незаметно.
- Поднимайтесь… - прошептал я. - Не торопясь. Пусть проходят дни.
Далеко внизу подземный Огонь послушно вздулся спокойной волной, понемногу выгибая земную поверхность.
- Тише. Тихо-тихо…
* * *
Воздух - самая свободная стихия. Ни Огонь, ни Вода, ни Твердь не способны по-настоящему замкнуть его.
Воздух не боится ничего - он не может быть разрушен.
Сознания Воздуха возникают из ниоткуда и исчезают без следа.
В Воздухе нет памяти, нет прошлого - однако Прошлое снова и снова является в нём - без страха быть утраченным.
Воздух не ценит ничего - потому что ничего не теряет - он живёт лишь в те мгновения, когда имеет всё, что ценит.
У Воздуха нет воли - есть лишь чувства. Сознание Воздуха - это сознание идеального сновидения, в котором нет центральной воли, но есть лишь бесконечное множество образов, ощущений и чувств, рождающихся и сливающихся в единой оболочке. И субъективное время в этот промежуток для спящего ускоряется до бесконечности, завися лишь от обширности сознания и количества рождающихся образов. Человек, просыпаясь, фиксирует лишь малую часть открывшейся ему бесконечности, потому что его воля имеет свойства ограниченного. Воздух, замирая, теряет все свои видения без следа и не страшится этого.
Быть чистым Воздухом - слишком мало и слишком много для человека. Я понял это теперь, слившись с Огнём, преодолев твердость камня и соприкоснувшись с покоем Воды. Все мировые стихии прошли через меня, и я понял, что есть что-то иное, главное, соединяющее свободу Воздуха, энергию Огня, волю Тверди и память Воды.
Этого знания было так много, что я хотел улететь за пределы мира, чтобы в пустоте и бесконечности остановиться и стать новым миром.
Но у самых границ я увидел Ласточку - чёрную и стремительную на сияющей белизне.
И я вспомнил другую ласточку, в середине ослепительного солнечного дня - я видел её глазами Альта и чувствовал её нервами Альта, и тогда я понял, что стал и Альтом, и Нимо - не только в одном "теле" (что было неважно), но в едином сознании.
- Я не хочу, чтобы ты умирала! - сказал Я.
- Тогда вернись, - ответила Ласточка. - Ты хочешь покинуть мир, ты - Свет, часть Света, а Свет - бессмертие мира.
И мне стало жалко этот мир. Народ Островов, зовущийся Бродягами и не находящий для себя места на просторах материка. Финетту, похожую на цветок-колокольчик, синим огоньком прячущийся на прохладной опушке леса. Ивенн, появлявшуюся и исчезавшую, как теплеющее мягким светом окно на зимней дороге…
…Даже ледяные сосульки мне запомнились теплом её ладоней…
Ты их жизнь. Их - и многих других. Конечно, они не умрут оттого, что ты исчезнешь из этого мира. Многие даже не заметят изменения. Просто однажды за ночью может не прийти рассвет. И ласточка, которая не боится урагана, в солнечный день окажется неподвижной на изумрудной траве.
- Кто Ты? - спросил Я. И увидел, что мы втроём - возле меня стоял Альт, а я теперь был только Нимо, не больше и не меньше, и это было так же странно, как проснуться после самого яркого и дивного сна - но вдруг узнать, что увиденное - было, и, протянув ладонь, коснуться ладони того, кто был там, во сне, вместе с тобой, и видел всё - и теперь глаза его смеются в ярком свете утра - и он знает всё то, что знаешь ты, и понимает это знание.
- Давайте попьём чаю, - сказал Ба Цинь. - Нам незачем спешить - теперь Время нас подождёт.
* * *
…Давным-давно я был тем, из кого Тионат создал Кристалл, - сказал Ба Цинь. - Тионат был первым, кто нашёл способ изготовить Хрусталь Света, или Зеркало - их потом называли Зеркалами Тионата. Это "вещество", наполненное колоссальной энергией, но лишённое собственного Сознания, действовало как идеальный резонатор - любое сосредоточенное Сознание отображалось в нём целиком, потому что огромная масса в малом объёме становилась предельно восприимчивой. В обычных условиях сосредоточенное Сознание не способно управлять веществом, но Тионат открыл, что Сознание всё-таки может энергетически влиять на материю - за счёт суперпозиции квантования времени. Только энергии эти столь малы, что материя оказывается практически нечувствительной к этому воздействию.
В мире было два великих мага, нашедших способы управлять переносом Сознания. Вторым был Командор, но он пошёл по другому пути - и о нём я скажу коротко. Командор использовал эквивалентность плюс-минус бесконечности, полагая, что микрочастицы, из которых состоит наш мир, подчиняющиеся законам квантования энергии, отображают (или содержат) в себе микромиры. Сознание не может воздействовать на материю в макропроцессах, но на уровне микропроцессов это взаимодействие, как обмен информацией, может происходить.
Командор решил использовать "некровспышки" - Сознание, в момент гибели соединяющееся с высокими энергиями, отображает себя в микромир полностью - и продолжает существовать на другом уровне пространства-времени, эквивалентном нашему, но не пересекающимся с ним. Существует теоретическая возможность преобразования размерности пространств одно в другое, например, взрыв, рождение нового - или коллапс.
Теория Командора сложна и интересна. Например, в момент разрушения единое Сознание рассыпается на множество слоёв, в каждом из которых течёт внутреннее, независимое время. Поэтому вся система существует в особом, суперпозиционном времени, где слои Сознания наложены друг на друга, и общее время ускоряется многократно - чем сложнее Сознание, тем больше ускорение, и теоретически в момент гибели Сознание может просуществовать целую вечность - такое преобразование времени рождает колоссальную энергию, достаточную для рождения новой микровселенной. Эффект суперпозиционного времени мы используем и сейчас, например.
Второй эффект, открытый Командором - это трансфокация Сознания. Материя не может проникать из макромира в микромир, не разрушая его. Но информация может. При этом туннелирование происходит на таких ничтожных уровнях энергий, что зафиксировать их невозможно в принципе - любое устройство самим фактом наблюдения уничтожит результат опыта.