* * *
Берег был пустой и холодный. Брэндли, видимо, уснул, забылся, вода убаюкала, укачала его, уставшего - но рук он не разжал, так и плыл, обхватив Тони. И не помнил, как подземное течение вынесло его на берег Океана. Очнулся от холода и вскриков чаек, когда давно уже начался день.
Тони лежал рядом. Водяник несколько секунд смотрел бессмысленно, словно вспоминая, что они делают тут и зачем?
Тони не должен дышать воздухом!
Тихо, почти беззвучно поскуливая от обиды на усыпившую его стихию, водяник наклонился к Тони. Лицо мальчика было по-прежнему белым. Тони не дышал.
Брэндли схватил его за руки, собираясь делать с Тони то, что полагается делать с людьми, если пытаешься их оживить… и замер. Спасёт ли Тони "оживляющее дыхание" - или окончательно погубит?
- Да что же делать?!
Чайки кричали, кажется, всё пронзительней. Океан бормотал неразборчивое: "урм-р… урм…" Брэндли положил ладонь на грудь Тони - они была холодная. Значит, всё равно?
- Пошли, - прошептал он. - Океан близко… ждёт.
Он подтащил Тони к воде - и, как будто одобряя его действия, набежала сильная волна, подхватила обоих, и спустя миг они неслись куда-то в зеленоватой, искрящейся толще. Морская вода с непривычки обожгла, опьянила, Брэндли чувствовал себя слишком огромным, ошеломлённым, так что снова на некоторое время забыл о Тони, только не выпустил его ладонь из своей. И едва пожелал взмахнуть рукою, чтобы плыть ещё стремительней, заметил, что влечёт за собой кого-то…
Казалось, Тони летит в глубине так же легко и естественно, как сам водяник. Тони очнулся, ожил! Брэндли метнулся к нему, заглянул в глаза…
Я не смогу его оставить, понял водяник. Не боюсь его неподвижного взгляда. Пусть плывёт со мной вечно, как будто живой - а я буду с ним.
Эта мысль была как клятва, и Брэндли вздрогнул, осознав, что он наделал - но тут же пришло умиротворение. Не страшно. Ничего не страшно. Вокруг - Океан.
* * *
Тьма пришла с запада, накрыла всё небо, и на западе же разгорался пожар - там, где солнце прожигало тучи.
Буря была песней. Огромной, медленной симфонией. Какие-то темы из неё ведьмучка узнавала, считая своими - как будто это она, Дзынь, напела волнам и ветру. Другие оказались чужими, они пришли из глубины, они нравились ведьмучке, и Дзынь беззвучно подпевала им.
Это она нечаянно созвала бурю! Если Нимо и Альт побоялись выводить "Бабочку" сегодня - виновата только она, но по-другому не могло случиться.
Дзынь замерла на волне, вглядываясь и вслушиваясь. В симфонию бури вплеталась теперь третья тема, невыразимо волшебная, бегущая из таких дивных и дальних просторов, что Дзынь стиснула зубы - захотелось плакать.
Брэндли где-то близко! Вторая мелодия была его. Водяник не умеет петь, у него сипловатый голос - значит, Океан взял мелодию из его движений - водяник на земле чуть неуклюж, и даже в ручьях видна эта его неуверенная угловатость, но за нею прячется другое, невидимый глазам танец - и, значит, Океан сумел уловить и принять… Брэндли было тесно - ему нужен был Океан.
Ведьмучка вдруг захохотала, завертелась, обхватив себя за плечи. Я побегу к нему! Но чья же эта третья мелодия?! Увижу, узнаю…
* * *
- Ветра нет, - прошептал я Нимо - тихо, одними губами. - Абсолютное безветрие. - И эти два "взрослых" слова прозвучали совсем иначе.
Абсолютное беззвучие. Мы теперь могли видеть - и жадно вглядывались в горизонты - и как будто со звуками в мире случилось нечто. Я слышу, как дышит Нимо. Я слышу, как похрустывает канат, поднимающий нас в вышину. Так странно подниматься над землёю не в потоке воздуха, а в скрипучей корзине. Будто мы - два инвалида, разучившихся летать.
Край солнца пробил дымку. Вспыхнули искры. Вспыхнул воздух и горизонты. Вспыхнули и засияли волосы Нимо и наша одежда, лёгкая, точно из пуха летучих семян и осенних странствующих паутинок. На Нимо - золотисто-белая, на мне - белоснежная, как пронизанный солнечным светом облачный край.
Лунная Бабочка парила, пришвартованная к Клыку Трёх Корон - исполинскому утёсу, брату Белого Перста. Клык был мощнее, толще, он упирался в небо в двух верстах от Перста, и между ним и морем лежала Скальная Столица, обнимавшая Перст. А дальше на востоке, теснясь всё гуще и вздымаясь всё выше, уходили тёмные пики хребта Ящерицы.
Горный хребет был стрелой. Его наконечник указывал на запад.
В одно из мгновений подъёмник поравнялся с Бабочкой. Исчезли все звуки. Солнечное пламя поглотило корабль, и он тоже исчез, и мне казалось - мы ступили в пылающий бело-золотой шар, появившийся из солнца.
Я увидел Троготта - он отделился от тьмы в какой-то нише Клыка, откуда тянулись к Бабочке швартовочные тросы. До последнего мига я не верил, что Троготт остаётся - но он сделал неуловимое движение рукой, и тросы вспыхнули и истлели, не оставив следа, так быстро, словно в них ударила молния.
Захватило дух - мгновенное наваждение, будто тело ничего не весит, будто Бабочка падает вниз - и я вцепился в плечо Нимо, и он повернулся, я увидел его сияющие глаза - а затем пространство всколыхнул удар!
Я бы умер от испуга, если бы мог в этот миг умереть!
Медленно-медленно, как само Солнце, как стрела, пущенная с тетивы в остановившемся времени, Лунная Бабочка двинулась к Персту.
Только теперь я разглядел нишу в толще Перста, а в ней - колокол-исполин. Именно он породил удар.
А затем зазвучала песня! Пел Кирис, стоявший на самой вершине Перста, его фигурка сияла на фоне океана, Кирис раскинул руки, словно летел навстречу, и моё сердце то сжималось, чувствуя, как страшно стоять посреди бесконечности мальчику, не умеющему летать… то взрывалось от пронзительной чистоты его голоса.
И вдруг мальчишек на вершине Перста стало двое! Я вздрогнул, изумлённо потерев глаза, снова повернулся к Нимо - но, кажется, удивился и он. Он еле заметно пожал плечами и улыбнулся.
- Слышишь? Ветер!
Да, на востоке проснулся ветер. Тяжёлый, дремучий, седой - он вздохнул, протянув к нам ладонь - и с неё сорвался нежный, как солнечный зайчик, мальчишка-ветерок. Он обогнал нас, еле заметно подтолкнув Бабочку и взъерошив нам волосы, умчался в океан.
Бабочка поравнялась с Перстом, Нимо подхватил Кириса, а я - незнакомого мальчишку. Глаза его как-то загадочно брызнули на меня искрами света, как будто окатив неприснившимися снами, неподуманными мыслями, испарившейся росой… Я зажмурился - наваждение исчезло. Мы стояли… а потом я взглянул на Кириса, думая, что он продолжает петь - но Кирис молчал. Еле слышно - и всё-таки громко - звенел усиливающийся ветер в снастях, издалека ему откликался океан - низким, тягучим многозвучием. Это было… Бабочка отвечала океану, как Кирис пел под орган!
…Впереди бушевала гроза.
Ясный, яркий рассвет над нами - и тёмные, клубящиеся тучи за раскинувшим крылья заливом. Где-то там метался ветер, ворочая тяжёлые облачные громады, поднимались и опадали волны. И наша Бабочка неслась прямо в шторм.
Я оглянулся - Нимо, Кирис, Тони - никто не боялся, они смотрели вперёд с радостным ожиданием.
- Нимо, - сказал я. - Шторм…
- Он поёт, - откликнулся Нимо. - Отвечает нам. Он не загораживает дорогу, Аль. Он с нами.
Бабочка вздрогнула. Я снова вспомнил, что она слушается меня. И снова изумился этому. И снова не поверил на миг - и потянулся туда, к шторму, на запад - я всё-таки боялся чуть-чуть… Пусть мы встретимся быстрее!
- Ветер! - засмеялся Тони.
Тугой комок вырвался из ниоткуда, показалось - у меня изнутри - и тут же боднул меня в спину, прокатился по парусам. Что-то крикнул боцман, свистнула его дудка.
Ветер-невидимка, поиграв с кораблём, кинулся вперёд - я видел, как тяжёлый от влаги воздух над заливом расступается, а потом они встретились - клубок грозовых туч и мой ветер.
Бабочка неслась всё быстрее - я, как и в первый свой полёт, не сразу почувствовал скорость. Небо справа и слева внезапно изменило цвет и померкло, волны то придвигались, то падали, но солнце всё так же сияло позади, ещё мгновение - и занавес бури распахнулся, вспыхнул океан.
Бесконечность океана что-то остановила во мне - стихли, ослабли струны, и воздух стал обычным. Тихий ветерок шевелил волосы, Бабочка умиротворённо нежилась всеми парусами.
- Нимо… - Последние часы я бежал куда-то, бежал, не думая о цели, как ветер. - А мы уже летим на острова? Или только пробуем?
Он повернулся к берегу, прищурившись.
- Я тоже не могу понять. Но Бабочка готова.
- А Дзынь? И Брэндли. А как же Ниньо?
- Ниньо не полетит. Он хочет, но ему больно. Вспоминать полёт, ветер. А ещё - он очень слабый, Альт. Башня, построенная Троготтом, хранит Ниньо, однажды он сказал мне, что не проживёт во внешнем мире и дня.
- Значит, мы бросаем его?
- Если найдём Острова, мы вернёмся. Ведь остаются ещё Бродяги. Однажды они полетят с нами, во что бы то ни стало. - Нимо помолчал. - А Дзынь с водяником близко. Этот шторм замутили они.
- Как ты понял?
- Ну, кто ещё, кроме ведьмучки, станет вести такую бешеную мелодию?
…- Дельфины! - крикнул Кирис. - Я их вижу! Я их узнал! Их раньше не встречали у Столицы…
Дельфинов было девять. Я видел их первый раз - стремительные, тёмные, они плыли с запада - удивительно ровным строем, клином.
- Впереди - серебристый… - прошептал Нимо. - И это не дельфин… Аль! - Глаза у Нимо были, наверно, сумасшедшие. - Я сейчас… Я скоро!
Я ещё так не умею. Нимо рванул вверх, кажется, даже не оттолкнувшись - ветер сдёрнул его с палубы и по дуге, как прыгает "блинчик", бросил навстречу дельфинам.
- Алуски! - сказал Тони.
- Что?
- Мальчик впереди - из народа русалок, алуски.
Только теперь я понял. Он плыл не так, как люди, поэтому издали показался мне стремительным и тонким серебристым дельфином. Он не взмахивал руками, а вытянул их вперёд, соединив ладони. Ноги он так же держал прямыми, то сводя их, то чуть раздвигая, словно играл с водою, как мы играем с ветром. У него были странные волосы - пепельно-серебристого цвета; когда он опускал голову, волосы искрились и светлели от воды, а на воздухе делались темнее.
Они вырвались из воды вместе - Нимо и алуски. Морской мальчик забавно сжимал губы - как будто старался не рассмеяться. Зато улыбался Нимо. Он взял меня за руку, и я чуть не задохнулся - такой он был счастливый!
- Это Тим! Мы не виделись… двести лет! Я думал, он стал уже большим и неповоротливым осьминогом!
- А я не захотел! - Теперь засмеялся и Тим. - А ты бы меня и не узнал тогда. Вы, ветряные, такие!
Тим долго и с любопытством разглядывал меня. То улыбался, то снова сжимал губы в своё забавное "а я не засмеюсь!"
Потом он посмотрел на Тони. Вздрогнул и, кажется, охнул еле слышно. Улыбка пропала - совсем. Он тихо сказал:
- Я видел тебя.
Тони кивнул.
- Они далеко?
- Очень близко. Там, - он махнул рукой - налево. - Есть отмели. Они там. Я слышал песню, она меня позвала. А потом увидел ваш корабль и решил сперва встретиться с вами.
* * *
Дождитесь, пока зацветут яблони. Потом просто отправляйтесь в путь.
Она была волком.
Бежать, бежать, бежать…
Сквозь одуряющий яблоневый дух на рассвете.
Если сад не кончится в эту минуту, сил не хватит. Она не вырвется, она сдастся. Она остановится… или упадёт. Она встанет уже другим существом, без горячей пасти, без шерсти на шкуре. Она будет нагою, с тонкой, почти прозрачной кожей, способной чувствовать нежнейшее касание ветерка, солнца, тени, травы. Тончайший нюх пригаснет, мир изменится, её мощные, страшные лапы станут невесомыми и нежными, она встанет на ноги и побежит уже иначе, так, чтобы незагорелых плеч касались ветви яблонь, чтобы цветки их трогали ресницы; она будет улыбаться и запрокидывать лицо к небу, а из груди вырвется не рык и не вой - ясный и звонкий, как колокольчик, голос мальчишки…
Больно. Как больно… Каждый раз.
…Пальцы сжимали чьё-то прохладное плечо. Так сильно, что на коже останутся белые пятна.
Они долго будут видны. У него медленно движется кровь. Очень медленно теплеет плечо. Медленно-медленно просыпается сердце - сейчас оно бьётся странно - будто слушаешь прибой. На самом деле, сердце вообще не работало много лет - кровь бежала в теле мальчишки от магии воды - как луна даёт силу приливам и отливам - кровь была связана с ними, с ритмом океана.
И вот - тук… неуверенно. Первый раз. И через минуту - ещё раз. И словно обрадовавшись: тук-тук-тук…
- Живи… - прошептала пересохшими губами. Обессилено и светло. Отстранилась от теплеющего тела.
Тони, настоящий Тони открыл глаза. Сначала он моргал, хмурился, в глазах металась растерянность, мгновенный испуг - сердце билось неровно, но это быстро прошло.
* * *
Ночь, - и Бабочка тихо летит над океаном. Был знойный день, и мне кажется, до утра не смогу напиться прохладой. Есть счастье, придуманное кем-то из Ветряных - Нимо не знает его имени - это счастье называется "гамак мага". Гамак похож на обычный - сетка, натянутая у бушприта, только она не провисает, а почти ровная. На неё ложишься лицом вниз и смотришь вперёд, на волны и горизонт. Незаметно - для этого не нужно даже воображение - ветер приподнимает тебя над гамаком, и только если прислушаться - очень-очень - где-то на самой границе доступного, кончиками пальцев чувствуешь связь, словно паутинка или нежная щекотка - связь с туго натянутыми верёвками гамака, с кораблём, с деревьями тэллио и пахнущим смолой и травами такелажем. Ты можешь уснуть, и будешь всё так же лететь вместе с кораблём, а если забытье станет слишком глубоким, опустишься на сетку, и можешь спать дальше, или проснуться - как нравится. Неопытные наматывают вокруг запястья верёвку, на случай внезапного шквала. Но Нимо был близко, и русалчик Тим, и ведьмучка Дзынь, и водяник Брэндли, и оба Тони… и я ничего не боялся.
Нимо долго-долго рассказывал Тиму обо всём, что случилось. Их голоса то приближались, то затихали, а я то слушал, то вдруг оказывался ветром, вокруг которого - только шелестящие атласные волны и бархатный небосвод. Звуки растворялись внутри меня, внутри океана и неба, а звёзды делались в два раза ближе. Я тянул к ним ладони - казалось, вот-вот коснусь - и снова опрокидывался с лёгким головокружением в наш мир.
- Аль… - прошептал Нимо. Он был близко-близко. - Я хочу тебе рассказать. Очень важное.
Он прыгнул ко мне на гамак. Непонятная тревожность была в голосе Нимо, в его глазах.
- Когда я стал Ветряным, настоящим… Я однажды задумался: куда деваются те альвэ, которые живут долго-долго? Я ни разу не слышал, чтобы ветряные умирали. Наоборот - многие считали их чуть ли не бессмертными. Но я ни разу не видел альвэ намного старше меня.
…Не бойся, - Он взял мою руку. - Я вовсе не собираюсь исчезать. Но я долго искал ответ… и не хочу, чтобы и ты стал однажды мучиться над этим. Ветряные не пишут книг… ну, или почти не пишут. Они не особенно заботятся, чтобы передать знания, и не потому, что это особый секрет. Просто нам это не очень-то нужно. Почти всему важному мы легко учимся сами - ветер как будто подсказывает. Остальное мы видим и слышим от старших. Есть две или три книжки. Тоненькие… Они, правда, остались в башне. Но там не много записей, и большая часть из них могла потребоваться только на Островах.
Аль… с тех пор, как ты стал летать… по-настоящему… твои сны - они не изменились сильно?
- Я не знаю… - растерялся я. - По-моему, не очень. А как они могут измениться?
- Ветряные про это мало говорят. Как будто считают, что обсуждать эти изменения нельзя. Боятся? Мне непонятно… почему. У меня всё это было похоже, будто я до конца превращаюсь в ветер. От человеческого не остаётся ничего. Даже мыслей. Везде - только бесконечность. Весь мир - как бесконечная музыка, а я в ней - одна из бесконечных нот. И полёт… тоже бесконечный. Это прекрасно… только плохо, что оттуда трудно возвращаться. Нет ничего, что звало бы обратно. Тот мир… он абсолютный… достаточный. Ему ничего не нужно от нас. Бесконечное движение, полёт - и вместе - бесконечный покой. Изменчивая неизменность. Я думаю… таким мог быть и наш мир до того, как в нём появились огонь и горы, океаны и небеса…
Аль, об этих снах не написано в книгах. Напрямую - не написано. Но… я встречал намёки. Неохотные намёки. Точно, тем, кто это писал, было слишком грустно… или страшно. "Он стал видеть сны". "Он стал ветром". "Он ушёл в грозу". Я думаю, Аль, однажды ветряные становятся всё меньше и меньше привязаны к тому, что в них есть от людей. Они улетают всё дальше. Им уже не нужна стэнция, чтобы видеть - им не требуется человеческое зрение. Они улетают - и засыпают на крыльях ветра, и с ними нет того, кто мог бы их разбудить. А им самим просыпаться уже не нужно. "Его тело стало лёгким и прозрачным, так что он забавлялся, смешиваясь с туманом, пока утренний ветерок не унёс его".
Я не говорил об этом с тобою раньше, потому что у нас всё немного по-другому. Обычно ветряные не связаны с кем-то - у них есть небо и воздух, и этого достаточно. А у меня, Аль, есть ты. И я… буду с тобой, если ты захочешь.
- Нимо, я… Да!
- Я знаю. - Он улыбнулся. - Я хотел ещё сказать про Острова. Тим… он может показать нам дорогу. Он был там не раз. Острова опустились под воду, но подземный огонь не разрушил их. Острова спят. Тим говорит - там, под водой, на небольшой глубине… это очень красиво. И больно… И ещё, он говорит - древние алуски считают, Острова можно поднять. И это даже не очень трудно… для мага Огня. Для великого мага Огня. Алуски помнят, что Золотые когда-то не раз делали так - правда, тогда это были небольшие островки, или поднимали твердь чуть-чуть. А здесь нужна большая сила, но… это возможно.
- Нимо, ты хочешь, чтобы Троготт…
- Нет. Он не справится. Я почему-то знаю это. Может быть, он слишком давно утратил связь с силой Огня… Да и раньше… По-моему, Троготт не был самым могущественным из Золотых. Может быть… я не уверен, но… иногда я думаю, что Троготт - не маг Огня. Да, это какая-то глубокая тайна. Все способности Троготта, насколько я знаю, как-то связаны с его Кристаллом.
- Но тогда, получается, поднять Острова невозможно?
Он помолчал.
- Аль… Я мог бы их поднять.