* * *
С красиво переписанным стихотворением в кармане Славик ступил в небольшой актовый зал, где под увешанной пейзажиками стеной составлены были столы и расставлены стулья. Судя по всему, прибыл он рановато: в помещении присутствовала одна старушка, сидевшая горбиком к вошедшему. Жидкие желтоватые волосёнки собраны сзади в трогательно куцый хвостик. Беззащитно торчат полупрозрачные розовые ушки.
Заслышав шаги, она поглядела, кто пришёл, и оказалась вдруг вовсе не старушкой, а старичком, улыбчивым, подслеповатеньким. Даже с бородёнкой - мочальной, коротко подстриженной.
- Литстудия - здесь? - спросил Славик.
Старичок умильно посмотрел на рослого юношу и радушно скукожился, личико брызнуло морщинками.
- Здесь, здесь… - приветливо закивал он. - А вы, я вижу, впервые? Стихи, небось, принесли?
- Д-да… один… - замялся Славик.
- Зря, - посетовал старичок. - Надо было все.
- А вы - руководитель?
- Был, - промолвил тот со вздохом. - Пока не подсидели. С сегодняшнего дня студией моей правит Сергей Овсяночкин. Однако давайте знакомиться, - предложил он, протягивая жёлто-розовую лапку. - Пётр Пёдиков.
Славик осторожно пожал хрупкие пальчики, понимая уже, что таким деликатным инструментом затылка не пробьёшь. Даже с помощью молотка.
- Вячеслав Иванов, - представился он.
- Ох ты! - почему-то поразился старичок. - А ударения сменить не пробовали?
Славик его не понял.
- Что-то я о вас слышал, - честно признался он, присаживаясь рядом. - Пёдиков, Пётр Пёдиков… А! Вспомнил… Вы ж у нас главный ёфикатор?
Старичок замурлыкал от удовольствия.
- Да, да… Хотя… - опечалившись, добавил он. - Боюсь, что меня и здесь успели подсидеть.
- В смысле?
- Ну этот… маньяк… Думаю, теперь главный - он. - Пётр Пёдиков скорбно покивал. - Пропаганда… - произнёс он с горечью. - Убеждаешь, агитируешь… А тут тюк кистенём по кумполу - и вся пропаганда!
- Отчество ваше не подскажете? - спросил Славик. - А то как-то…
- Да мы здесь попросту, без чинов, - успокоил старичок. - Поэты, Вячеслав, возраста не имеют. Раз начал, то уже не начинающий… Кстати! Если питали какие-либо иллюзии относительно литературной среды - забудьте. - Помолчал и добавил меланхолически: - Уж на что, казалось бы, Карамзин! И тот в каком-то смысле плагиатор…
- Карамзин?
- Карамзин. Не изобретал он никогда никакого "ё".
- А памятник в Ульяновске?
- Вполне заслуженный памятник. Однако буковку изобрела княгиня Дашкова. Тогдашний министр культуры.
- Но первую книжку-то…
- А первую книжку с буквой "ё" издал Дмитриев. А вся слава - Карамзину! Везде одно и то же, Вячеслав, везде и всегда… Так что добро пожаловать в наш маленький серпентарий.
Тут совершенно некстати сотовый телефон Славика заиграл "Мурку". Звонил Мыльный. Пришлось извиниться и выйти в коридор. Там было дымно и людно - народ подтягивался на литстудию. Славик выбрался в вестибюль, где выслушал совершенно несущественные, на его взгляд, установки начальства и собирался уже вернуться в зал, когда из распахнутой двери приёмной раздались звуки, несколько неожиданные для обители муз.
Заглянул краем глаза. В приёмной какой-то сильно подозрительный тип (вылитый доктор Лектор из "Молчания ягнят") лапал яркую блондинку, а та с визгливым хохотом била его по рукам.
- Исаич! - кричала она. - Ты - старый сатир!
- Это верно, - с довольным марсианским уханьем отвечал тот. - Я - мужик юморной…
* * *
Народ тем временем помаленьку перемещался из коридора в зал, а кое-кто и в примыкающий к залу барчик. Кажется, не соврал Пётр Пёдиков: были здесь и малолетки, и зрелые дамы, затесался даже какой-то бритоголовый отморозок. Похоже, музам было наплевать не только на возраст, но и на социальный статус тех, кого им припало посетить. Потом внезапно открылась дверь бара, и на пороге возник уже знакомый читателю Сергей Овсяночкин.
- Первое наше заседание, - скорбно известил он, воссевши во главе стола, - совпало, к сожалению, с печальным событием. Предлагаю встать и почтить молчанием поэта Николая Пешко. Трагически погибшего.
- А кто это?
- Понятия не имею. Говорят, приходил на студию.
Зашушукались встревоженно.
- Кто такой?
- Чёрт его знает…
- А что значит "трагически погибшего"?
- "Трагически погибшего" - значит, от руки маньяка, - сухо пояснил новый руководитель литстудии.
- А-а… Того? Который "ё"…
Загремев стульями, встали, примолкли. Сели.
- Тем не менее жизнь продолжается, - вмиг повеселевшим голосом объявил Овсяночкин. - Предупреждаю сразу, блин: за ассонансы буду убивать.
- Ассонансы - это что? - тихонько спросил недоучка-филолог Вячеслав своего нового друга Петра.
- Неполная рифма, - шепнул тот в ответ.
- Кто рифмует "простор" и "простой", - неумолимо продолжал Овсяночкин, - внутренне, блин, картав. Он картав мысленно. Слова ещё не произнёс, а уже скартавил…
- Служить - так не картавить, а картавить - так не служить, - раскатисто произнесли на том конце составного стола.
- Кто это сказал? - вскинулся Овсяночкин.
- Я-а… - невозмутимо отозвался некто осанистый и пучеглазый. Судя по выправке, отставной военный.
- Нет, я спрашиваю, автор, блин, кто?
- Генералиссимус Суворов.
- Правильно мыслил генералиссимус, - одобрил Овсяночкин.
- А стихи писал плохо, - уел Пётр Пёдиков.
И собрание взорвалось. Заспорили, зашумели. Да что там Суворов? В восемнадцатом веке один Богданович стихом владел! Па-зволь! А Державин? Достали уже своим Державиным!.. Пушкин о нём что говорил? Думал по-татарски, а русской грамоты не знал за недосугом!..
Накопилось, видать, наболело.
Славик ошалело крутил головой. Бывший студент филфака, он и представить не мог столь панибратского обращения с классиками. А тут ещё выясняется, что Суворов стихи писал. Надо же! Генералиссимус, серьёзный вроде человек…
- Народ-точка-ру!.. - надрывался Овсяночкин, колотя ладонью по краю стола.
Кое-как добился тишины, но воспользоваться ею не успел.
- Чтобы закруглить державинскую тему, - тут же влез скороговоркой в паузу (как будто для него устанавливали!) елейный голосок Петра Пёдикова. - "Гений его можно сравнить с гением Суворова - жаль, что наш поэт слишком часто кричал петухом". А. С. Пушкин. Конец цитаты…
- Народ-точка-ру!!!
Слава богу, угомонились.
"Дурдом "Ромашка"", - мысленно хмыкнул Славик и с сомнением огладил нагрудный карман, где лежало чужое стихотворение. Может, застесняться и не читать? Расколют ведь на раз! Вон они все какие… нахватанные…
Однако, пока он колебался, случилось неизбежное.
- Кто нас сегодня чем порадует? - недобро полюбопытствовал руководитель литературной студии.
- Вячеслав Иванов, прошу любить и жаловать, - немедленно выдал новичка Пётр.
- Ого! - с уважением сказал кто-то.
- Ивано́в или Ива́нов? - уточнили с дальнего конца стола.
Славик опять не понял, в чём тут прикол.
- Вставать надо? - глухо осведомился он и встал.
- Сколько у вас стихов?
- Один.
- Длинный?
- Н-нет…
- Ну… читайте…
Славик достал и развернул сложенную вчетверо бумажку. Запинаясь, прочёл.
- Глазами можно посмотреть? - спросил Овсяночкин.
- Да, пожалуйста… - Славик передал ему листок.
Руководитель студии упёр локти в стол, взялся за голову и надолго оцепенел над красиво переписанным стихотворением. Остальные тоже молчали. "Ещё один мент родился, - подумалось Славику. - Или даже два".
Наконец Овсяночкин поднял незрячие глаза, пошевелил губами.
- Ну что ж… - вымолвил он. - Техника пока ещё, конечно, хромает, но в целом… Давно пишете?
- Да так… - неопределённо отозвался Славик, однако этого, к счастью, оказалось достаточно.
- Раз уж рифмуешь "прелесть" и "шелест", - сварливо заметил Овсяночкин, - то и дальше надо, блин, так же чередовать. Как у Ходасевича: "хруст" - "грусть", "мир" - "ширь"… Ну а "дерёв"-то почему через "ё"?
- Да-да, - озабоченно молвил главный (после маньяка) ёфикатор. - Я думал, мне послышалось…
- Обычная описка, - вступились за Славика.
- Какая описка? Там рифма!
- Неужели "рёв" - "дерёв"?
- Да нет. Если бы "рёв"! "Вечеров".
- Правда, что ль?
- Совсем уже с этой буквой "ё" рехнулись…
- Так! Народ-точка-ру! - Овсяночкин хлопнул ладонью по стихотворению и, погасив шум, снова обратился к Славику: - Чувствуется, Тютчева вы любите. Это хорошо. Но меру-то, блин, знать надо? Сами смотрите: "…в светлости осенних вечеров…" Потом: "…кроткая улыбка увяданья…" Центонность центонностью, а это уж, блин, прямое эпигонство получается…
Вячеслав Иванов крякнул и потупился. Честно сказать, стихотворение это он по простоте душевной переписал из Тютчева целиком. Без черновиков и помарок. А что оставалось делать, если никто из знакомых Славика стишками не грешил?
Рисковал. Конечно, рисковал. Можно сказать, по краешку ходил.
- "Дерёв"… - недовольно повторил Пётр Пёдиков. - Нет, господа, это профанация. Так нельзя…
- Лучше переёжить, чем недоёжить… - глубокомысленно изрёк кто-то. - Откуда мы знаем, вдруг этот серийный убийца тоже член литстудии!
Во внезапно павшей тишине жалобно ойкнул девичий голос. Кое-кто принялся озираться. Кое-кто уставился в ужасе на горбатенького Петра Пёдикова. Тот ощерился и обеспокоенно закрутил хвостиком.
- А что? - всё так же задумчиво продолжал бритоголовый (ошибочно принятый Славиком за отморозка). - Я считаю, весьма ценное приобретение. Наслушался Петрушу - пошёл всех мочить за букву "ё". Послушает Серёжу - начнёт мочить за ассонансы… Только так грамотность и повышать. Культуру стиха опять же…
- Васька, чёрт!!! - вскочила широкобёдрая матрона в кожаной лёгкой куртейке и огромном клоунском картузе. - Прекрати! Всю студию распугаешь! Серёжа, скажи ему!
Сергей Овсяночкин сидел, пригорюнившись и по-бабьи подперши кулаком щёку. Ответил не сразу.
- Да нет… - молвил он наконец со вздохом. - Чепуха это всё. Ну вот, блин, разбирался Джек Потрошитель с проститутками - и что? Проституция же от этого не исчезла, блин…
Его прервал истошный женский крик.
* * *
Первым в коридор, естественно, выскочил Славик. Достигнув вестибюля, столкнулся с давешней яркой блондинкой (секретаршей секретаря Союза писателей, как выяснилось впоследствии). Она как раз набирала воздух для нового вопля.
- Где? - тряхнув её за плечи, негромко рявкнул молодой опер.
Дилетант бы непременно начал с дурацкого вопроса: "Что случилось?" Какая разница, что случилось! Ты пальцем покажи, а специалист разберётся.
Подействовало.
- Там!.. - в ужасе всхлипнула она, указывая на входную стеклянную дверь.
- Пошли!
- Нет!!! - Секретарша упёрлась со взвизгом.
- Где именно? Быстро!
- В арке…
Без сомнения, в виду имелась та арка, что располагалась впритирку со входом в Дом литераторов. Под мышкой, так сказать.
Выскочить первым на улицу не удалось - в дверях увязли рвущиеся наружу студийцы. Пришлось эту гоголевскую пробку таранить. Вновь возглавив гонку, Славик вбежал в прямоугольный тоннельчик, ведущий с улицы во двор и вскоре споткнулся в темноте о что-то мягкое. Упал, вскочил, выхватил связку ключей с фонариком-брелоком, нажал кнопку. Пушистый синеватый полусвет сделал увиденное особенно зловещим. Оказавшиеся шустрее всех две студийки шарахнулись и взвизгнули - переливисто, как тормоза на перекрёстке. Тело, о которое споткнулся молодой оперативник, принадлежало старому сатиру - тому самому, что недавно пытался лапать в приёмной смешливую блондинистую секретаршу.
Удручающе знакомая картина. Пробитый затылок, расстёгнутая до пупа рубашка, на груди кровоточивые руны: "АФЕРА". Однако что-то показалось Славику необычным. Что-то на этот раз было не так. Внезапно сообразив, присел на корточки, посветил в упор, вгляделся.
Вот оно что!
Точек над "ё" - не было.
Вместо пятой главы
Главную свидетельницу опрашивали в осиротевшем кабинете под неподкупным нордическим взглядом беломраморного Пушкина. В помещении пахло корвалолом и грязными носками. Валериана. Те же самые ароматы витали в приёмной, в коридоре, даже в актовом зале - там приводили в чувство двух самых шустрых студиек.
- Вы точно никого не заметили? - хмуро вопрошал Мыльный. Казалось, он только-только побывал в салоне красоты - звонок Славика вынул старшего оперуполномоченного из ванны, и короткая стрижка, высыхая, свалялась как попало.
Зарёванная секретарша Руся шмыгала носом и трогала скулы влажным платочком. Губы её разбухли совершенно по-негритянски.
- Никого там не было…
- Не было или не заметили?
Славик тихо сидел поодаль и тоже изображал свидетеля.
- Откуда я знаю! Темно было… Я об него… об него… споткнулась…
Секретаршу вновь сотрясли рыдания.
Сведений пока удалось извлечь немного. Надавав по блудливым рукам ныне покойному Исаю Исаевичу, Руся убедила его идти домой, после чего отключила оргтехнику, надела плащик, заперла кабинет, приёмную и, покинув Дом литераторов, свернула в арку. Где и споткнулась о труп.
- Стало быть, убийцу спугнули не вы…
- Да почему вы решили, что его кто-то спугнул?!
- Потому что, вырезая на груди потерпевшего слово "афера", он не успел поставить точки над "ё". Впервые.
Руся отняла платочек от скулы и в злобном изумлении уставилась на старшего оперуполномоченного. Истерики - как не бывало.
- Слово "афера", - отчеканила она, - пишется через "е", и только через "е"! Никакого "ё" там отродясь не бывало!
Несколько секунд Мыльный пребывал в неподвижности.
- Ио-о… - только и смог выдохнуть он наконец.
* * *
В отличие от благообразного полковника Непадло старший оперуполномоченный впадал в бешенство крайне редко. Но если уж впадал… Крепче всего влетело, конечно, редкозубому блондинчику - за психологический профиль.
Буквы "е" и "ё" в речи Алексея Михайловича так и мелькали, так и мелькали. Припомнил он ботанику прежние промахи, нынешние, выписал чертей и за грядущие. Ишь! "Вырезая на груди жертвы правильный вариант слова, убийца испытывает наслаждение, возможно, даже оргазм…" Ты сначала проверь, козёл, правильный это вариант или неправильный, а там уж об оргазме толкуй!
Под горячую руку попало и Славику:
- Филолог хренов! Чему тебя там полтора года учили?..
- Алексей Михалыч! Меня ж отчислили…
- И правильно сделали!!!
А с другой стороны, досталось и Мыльному.
- Что ж ты? - не удержавшись, молвил ему с упрёком Герман Григорьевич. - Сам говорил, в словарь заглядывал…
- Я насчёт "жёлчи" в словарь заглядывал, - огрызнулся тот. - А насчёт "афёры" не заглядывал. И я не эксперт! Я - опер… Какой с меня спрос?
- Слушай… - сказал полковник, озабоченно потирая волевой подбородок. - А тот, который к тебе с повинной приходил… Может, вызвать да ещё раз допросить? Он же все слова через "ё" читал - где надо и где не надо. А первые два убийства тоже через "ё"…
- А с третьим что делать? Третье-то на него не повесишь! Он в это время ещё у нас в СИЗО сидел. Да и с первыми двумя… Нет, ну, если прикажете, конечно…
Да, рухнула версия. Осела со всхлипом, как мартовский сугроб. Казалось бы, можно ли придумать что-нибудь хуже гуляющего на воле серийного убийцы? А вот можно, оказывается! Как вам, допустим, понравятся два заочно враждующих маньяка, один из которых пишет на трупе "афёра", а другой в пику ему - "афера"?
Даже если предположить, что преступник всё-таки один, веселее от этого не станет. Нет, конечно, век живи - век учись. Но не на таких же прописях, чёрт возьми!
И, что самое печальное, в связи с очевидной безграмотностью как минимум одного серийного убийцы круг подозреваемых расширялся до прежних размеров.
* * *
Однако обнаружилось и нечто вообще не вписывающееся ни в ту, ни в другую версию. Это нечто представляло собой желтоватую половинку машинописного листа, найденную в рабочем столе покойного Исая Исаевича. Явно фрагмент черновика, поскольку некоторые слова были зачёркнуты или переправлены.
"Я, Исай Исаевич Кочерявов, - значилось на нём, - секретарь СП, лауреат премии "Родная речь", автор романов "Пляши, парторг" и "Дочь мелиоратора", отвечаю, что слово "афера" пишется через…"
Дальше всё было оторвано.
- В каком же это смысле "отвечаю"? - хищно помыслил вслух Герман Григорьевич. - Отвечаю на ваш запрос или в уголовном смысле?
- Давненько писано… - заметил Мыльный. - Или бумагу старую взял. Может, на экспертизу отдать?
- Отдай. А интересная бумаженция, правда? Я вот думаю, не найдётся ли чего похожего у первых двух? У Лаврентия и у этого… Как его? Пешко?..
Не нашлось.
* * *
А ну как убийца женщина? И не просто женщина, а именно секретарша Руся? Последняя видела живым. Первая увидела мёртвым. И мотив налицо - по рукам била. Знает, правда, где "е" пишется, где "ё", но могла ведь и нарочно ошибиться, чтобы следы запутать. Со всеми тремя убитыми знакома лично, за одним даже замужем побывала. Имела время припрятать орудия преступления. Крови на плащике и на юбке, правда, не обнаружено, что, впрочем, ни о чём не говорит, кроме как об аккуратности, свойственной большинству секретарш.
К счастью, сотрудники убойного отдела в отличие от нас с вами, дорогой читатель, к фантазиям не склонны и сомнительную эту версию разрабатывать не стали. Иначе бы неминуемо выяснилось, что любой инструмент, оказавшись в руках Руси, если и становился смертельно опасен, то в первую очередь для неё самой. Попытка самостоятельно забить некрупный гвоздь во что бы то ни было кончалась, как правило, травмой средней тяжести. Точнее и неприличнее всех об этой Русиной способности выразился слесарь, попросивший её однажды что-то там придержать газовым ключом. "Да-а… - с уважением молвил он после того, как ключ сорвался и натворил дел. - Для таких рук и п… варежка".
Кроме того, забегая вперёд (далеко вперёд, аж за черту эпилога), шепну по секрету, что секретарша Руся и оперуполномоченный Мыльный в конце концов поженились, но, поскольку эта амурная история никак не вписывается в данный детектив, я её со спокойной совестью пропускаю. Как, кстати, и отдельные бытовые подробности из жизни оперов. Ну там распитие спиртных напитков на рабочем месте и всё такое.
И, раз уж мы с вами, дорогой читатель, начали вести что-то вроде собственного расследования, давайте-ка вычеркнем заодно из списка подозреваемых всех, кто присутствовал тогда на трагически завершившемся заседании.