Мне в жизни приходилось от неожиданности вздрагивать, но так, как в тот раз, меня еще не дергало. Рядом со мной, я буквально мог дотянуться до нее, стояла женщина с маленькой восковой свечкой в руке. Она была высокая, худая и стройная с прекрасным лицом, бледным, как мрамор, но волосы и глаза ее были черными, как ночь. На ней была какая-то длинная до пола ночная рубашка, и, увидев такое лицо и такую одежду, я, честно говоря, подумал, уже не призрак ли стоит передо мной. Колени у меня затряслись, и я схватился одной рукой за ставни, чтобы чего доброго не свалиться от страха. Если бы у меня были силы, я бы повернулся и дал деру, но я мог только стоять и смотреть на нее.
Но скоро она привела меня в чувство.
– Не бойтесь, – сказала она, и было странно слышать такие слова от хозяйки дома, которая встретила у себя грабителя. – Я из окна спальни увидела вас, когда вы прятались за деревьями, и спустилась вниз. Тут я услышала, что вы ходите у окон. Я бы сама вас впустила, если бы вы немного подождали, но вы сами со всем управились быстрее, чем я подошла.
У меня в руке все еще был длинный складной нож, которым я открывал ставни, к тому же я был небритый и весь грязный после десяти дней в дороге. Когда утром я выходил на улицу, мало кто отваживался подходить ко мне, но эта женщина смотрела на меня так ласково, словно я был любовником, который явился к ней на свидание. Она взяла меня за руку и потянула в комнату.
– Что все это значит, мадам? Не советую со мной в игры играть, – произнес я самым грубым голосом, а я, уж поверьте, когда захочу, могу грубо говорить. – Смотрите, как бы вам самой от этих игр не стало хуже, – добавил я и показал нож.
– Я не собираюсь играть в игры, – сказала она. – Наоборот, я ваш друг и хочу помочь вам.
– Извините, мадам, но мне в это что-то не верится, – усомнился тогда я. – Зачем бы это вам помогать мне?
– У меня есть свои причины, – ответила она, а потом, словно побледнев еще сильнее, сверкнула черными глазами и зашептала: – Потому что я ненавижу его, ненавижу, ненавижу! Теперь понимаете?
Тут я вспомнил, что рассказывал мне трактирщик, и действительно все понял. Я посмотрел на лицо ее светлости и понял, что могу ей доверять. Она хотела отомстить своему мужу. Хотела ударить его по самому больному месту, по кошельку. Она до того ненавидела его, что готова была раскрыть душу даже перед таким человеком, как я, если это могло помочь ей добиться своего. Я тоже кое-кого ненавидел в своей жизни, но, только увидев лицо этой женщины, освещенное свечкой, я впервые понял, что такое настоящая ненависть.
– Теперь вы мне верите? – спросила она и снова положила свою ладонь мне на руку.
– Да, ваша светлость.
– Так вы знаете, кто я?
– Да уж, догадался.
– О моих несчастьях знает вся округа. Но это не имеет значения. Во всем мире его интересует только одна вещь, и вы сегодня ночью унесете ее с собой. У вас есть сумка или мешок?
– Нет, ваша светлость.
– Закройте плотнее ставни, чтобы никто не увидел свет. Вам ничего не угрожает. Слуги спят в другом крыле. Я покажу вам, где спрятано самое ценное. Все вы не унесете, поэтому придется выбрать самое дорогое.
Комната, в которой я оказался, была большой, но невысокой. Весь пол покрывали разные ковры и шкуры. Там было много шкафов, а на стенах висели всевозможные копья, мечи, весла и другие предметы, которые обычно в музеях показывают, а также какие-то странные одежды, привезенные из диких стран. Леди выбрала среди них большую кожаную сумку.
– Этот спальный мешок подойдет, – сказала она. – Теперь идите за мной, я покажу вам, где лежат медали.
Я тогда подумал, уж не сплю ли я? Эта высокая бледная женщина – хозяйка дома, и она сама помогает мне его грабить. Я чуть не рассмеялся во весь голос, да только когда посмотрел я на это бескровное лицо, смеяться мне тут же перехотелось. Она плыла передо мной, словно призрак, со свечой в руке, а я шел за ней следом с кожаным мешком, пока мы не дошли до двери в дальнем конце этого музея. Дверь оказалась запертой, но в замке торчал ключ, и хозяйка впустила меня в следующую комнату.
Это помещение было намного меньше, стены его украшали гобелены с картинами, изображавшими охоту на оленя, и, вы не поверите, в тусклом свете свечки мне показалось, что по стенам вокруг меня несутся собаки и лошади. Кроме этого, в комнате вдоль одной стены стояли только ореховые ящики, все в медных узорах, со стеклянными крышками. Под этими стеклами я увидел длинные ряды золотых медалей, среди которых были и огромные, величиной с тарелку и толщиной в дюйм. Все они лежали на красном бархате, переливались и поблескивали на свету. Руки мои так и потянулись к ним, я вставил лезвие ножа под крышку одного из ящиков, чтобы открыть его.
– Подождите! – сказала тут она и остановила мою руку. – Есть кое-что получше.
– Да мне и этого вполне хватит, мадам, – сказал я. – И спасибо вам большое за помощь.
– Есть кое-что получше, – повторила она. – Золотые соверены вас больше устроят?
– О, это было бы лучше всего! – обрадовался я.
– Что ж, – сказала она. – Он спит в комнате прямо над нами. Пройти нужно только одну короткую лестницу. У него под кроватью стоит сундук, в котором золотых монет столько, что хватит набить этот мешок доверху.
– И как же мне до сундука этого добраться, не разбудив его?
– Какая разница, проснется он или нет? – сказала она, глядя мне прямо в глаза. – Вы можете сделать так, что он не станет звать на помощь.
– Нет-нет, мадам, я таким не занимаюсь.
– Как хотите, – сказала она. – Я, увидев вас, решила, что вы сильный и мужественный человек, да, видно, ошиблась. Если вы боитесь немощного старика, конечно, вам не достать золото из-под его кровати. Не мне вам указывать, но, похоже, вам лучше было бы заняться каким-то другим делом.
– Я не возьму на свою совесть убийство.
– Вы справитесь с ним и так, не причинив ему вреда. Я не говорю об убийстве. Деньги лежат под кроватью. Но, если вы боитесь, то, конечно, лучше и не пробовать.
Она меня так распалила, частью издевкой своей, частью этими деньгами, про которые все время говорила, что я бы, наверное, поддался на уговоры и пошел наверх, если бы не увидел, какими глазами она наблюдает за мной, за той борьбой, которая во мне происходила. Глаза у нее были такие злые, хитрые, что я понял: она хочет просто использовать меня, моими руками отомстить своему мужу, и она сделает так, чтобы я или что-то сделал с ним, или оказался в его власти. Тут она почувствовала, что выдала себя, и сразу же на ее лице появилась добрая, приветливая улыбочка, да только было слишком поздно, потому что мне все уже стало понятно.
– Я наверх не пойду, – твердо сказал я. – Мне хватит и того, что лежит здесь.
Она посмотрела на меня, и на лице ее ясно, как на листе бумаги, написано было презрение.
– Очень хорошо. Берите медали. Предлагаю вам начать вот с этого краю. Думаю, после переплавки они все будут иметь одинаковую цену, но эти – самые редкие, поэтому и самые дорогие для него. Замки взламывать необязательно. Достаточно нажать на эту медную шишечку, там потайная пружина. Видите? Берите сначала вот эту маленькую, он бережет ее как зеницу ока.
Она открыла один из ящиков, и прекрасные золотые медали предстали перед моими глазами во всей красе. Я протянул руку к той, на которую она указывала, но тут лицо ее переменилось, она поднесла палец к губам.
– Тсс! – прошептала она. – Что это?
Откуда-то из глубины дома раздался негромкий звук, как будто что-то протянули по полу, а потом послышались далекие тихие, шаркающие шаги. В мгновение ока она закрыла и заперла ящик.
– Это муж! – шепнула она. – Только не волнуйтесь, я все устрою. Сюда! Быстрее, встаньте за гобелен!
Она запихнула меня вместе с моим кожаным мешком за одно из полотен на стене, потом взяла свечку и выпорхнула в ту комнату, из которой мы пришли. Со своего места я ее видел через открытую дверь.
– Это вы, Роберт? – крикнула она.
Дверь музея ярко осветилась пламенем свечи, шаркающие шаги приблизились. Потом в дверном проеме я увидел лицо, большое тяжелое лицо, все в глубоких морщинах, с огромным горбатым носом, на котором низко сидели золотые очки. Чтобы через них смотреть, ему приходилось задирать голову, и нос его выпирал еще сильнее, как клюв какой-нибудь огромной птицы. Он был крупным человеком, очень высоким и плотным, поэтому фигура его в просторном халате занимала почти весь дверной проем. На голове у него красовалась пышная копна седых курчавых волос, но лицо было чисто выбрито. Его плотно сжатых тонких губ почти не было видно из-под грозного носа. Он остановился напротив двери со свечкой в руках и теперь смотрел на свою жену со странным злым и насмешливым выражением. Мне одного взгляда на него хватило, чтобы понять, что он любит ее так же, как она его.
– В чем дело? – спросил он. – Очередная истерика? Почему вы бродите по дому? Почему не ложитесь?
– Я не могла заснуть, – ответила она. Голос у нее сделался усталый, полусонный. Если она и правда когда-то была актрисой, то таланта своего не утратила.
– Вы не считаете, – все так же с издевкой продолжил он, – что чистая совесть намного улучшает сон?
– Нет, – ответила она. – Вы же спите отлично.
– В моей жизни есть только одно, чего мне стоит стыдиться, – сказал он, и от злости волосы у него встали дыбом, так что он стал похож на старого какаду. – И вам лучше, чем кому-либо известно, что это. За эту свою ошибку я уже расплачиваюсь.
– Так же, как и я за свою. Не забывайте этого!
– Вам, кажется, не на что жаловаться. Пострадал я, а вы только выиграли.
– Выиграла?
– Да, выиграли. Я полагаю, вы не станете отрицать, что после мюзик-холла оказаться в Маннеринг-холле – это очень даже неплохое продвижение. Какой же я дурак, что вытащил вас из того мира, которого вы достойны!
– Если вы так считаете, почему отказываетесь от развода?
– Потому что душевное страдание лучше публичного позора. Потому что проще страдать от ошибки, чем признать ее. И еще потому, что, пока я держу вас рядом с собой, я уверен, что вы не вернетесь к нему.
– Вы негодяй! Трус и негодяй!
– Да, да, миледи. Я знаю, что у вас на уме, но этому не бывать, пока я жив, и, если это случится после моей смерти, я позабочусь о том, чтобы вы достались ему нищенкой. Вы с вашим дорогим Эдвардом никогда не будете иметь удовольствия пустить на ветер мои сбережения. Зарубите себе это на носу, миледи. Почему это окно и ставни раскрыты?
– Мне было душно.
– Это опасно. Откуда вы знаете, что за окном не прячется какой-нибудь вор? Вам разве не известно, что моя коллекция медалей стоит больше, чем любая другая подобная коллекция в мире? Вы и дверь оставили открытой. Вы что, не понимаете, что так кто угодно может войти туда и рыться в моих ящиках?
– Я была здесь.
– Я знаю. Я слышал, как вы ходили по комнате с медалями, поэтому и спустился. Что вы там делали?
– Рассматривала медали. Что еще я могла там делать?
– Что-то раньше такого любопытства я за вами не замечал, – он с подозрением посмотрел на нее и двинулся к маленькой комнате. Она пошла за ним.
И именно в ту секунду я увидел такое, что заставило меня вздрогнуть. Я положил свой складной нож на один из ящиков и забыл забрать, когда прятался. Он лежал на самом виду. Она заметила его раньше, чем он, и (до чего же хитрые существа эти женщины!) подняла свечку так, чтобы она оказалась между его глазами и ножом. Потом она взяла его и незаметно сунула в какой-то из своих карманов. Он обошел все ящики (один раз прошел так близко ко мне, что я мог бы дотронуться до его длинного носа), но ничего подозрительного не обнаружил, поэтому с недовольным ворчанием направился обратно в музей.
А теперь я расскажу о том, что, скорее, слышал, чем видел, но клянусь вам, что буду говорить только правду, как перед самим Создателем.
Когда они вышли в другую комнату, я увидел, что лорд поставил свечку на угол одного из столов и уселся на стул, но так, что мне его уже не было видно. Она встала за ним (это я понял по тому, какую длинную тень отбросила его мощная фигура от пламени ее свечки). Потом он принялся говорить о том человеке, которого называл Эдвардом, и каждое его слово было, как капля яда. Говорил он негромко, поэтому я не все расслышал, но из того, что услышал, мне стало понятно, что слова эти били ее больнее, чем удары хлыстом. Поначалу она отвечала ему что-то, с такой же злостью, но потом замолчала, а он все продолжал бубнить своим холодным издевательским голосом, насмехался, оскорблял, издевался. Мне даже странно стало, как это она молча сносит все это. А потом я внезапно услышал, как он закричал: "Что вы все за спиной у меня стоите?" И тут же: "Отпустите воротник! Что это? Вы не посмеете!" И тут послышался звук удара, тихий такой, но он сразу же заревел: "Господи, это кровь!" Раздалось шуршание, как будто он заерзал ногами, собираясь встать, и потом я услышал еще один удар, он снова закричал: "Дьяволица!", и тут все стихло, слышно было только, как что-то зажурчало и закапало на пол.
Тут уж я выскочил из своего укрытия и бросился в соседнюю комнату, дрожа от ужаса. Старик сидел, переломившись пополам на стуле, и халат его топорщился таким образом, что казалось, будто на спине у него вырос огромный горб. Голова его (на носу все еще сидели очки) откинулась в сторону, и его маленький рот был открыт, как у мертвой рыбы. Я не видел, откуда течет кровь, но слышал, как она продолжала барабанить по полу. Она стояла за его спиной, на лицо ее падал яркий свет. Губы ее были сжаты, глаза сверкали, а щеки порозовели. И знаете, такой прекрасной женщины я еще в жизни не видел.
– Вы убили его! – вскричал я.
– Да, – спокойно сказала она. – Убила.
– Что же вы собираетесь делать? – спросил я. – Вас же теперь будут судить за убийство.
– За меня не бойтесь. У меня не осталось ничего, ради чего стоило бы жить, поэтому моя жизнь значения не имеет. Помогите посадить его ровно. Так на него смотреть тошно!
Я помог ей, хотя, когда я к нему прикоснулся, меня холодом всего обдало с головы до ног. Его кровь попала мне на руки, и меня чуть не стошнило.
– А теперь, – сказала она, – можете забирать медали. Кому они достанутся, вам или кому-нибудь другому, мне все равно. Берите и уходите.
– Не нужны они мне. Я хочу просто уйти. Не хочу я впутываться в такое дело.
– Что за ерунда! – воскликнула она. – Вы же пришли за медалями, и вот они, берите. Что вам мешает?
Мешок был все еще у меня в руках. Она открыла ящик, и мы вместе набросали в него около сотни медалей. И это только из одного ящика, но больше я не мог заставить себя там оставаться. После всего, что я увидел, мне начало казаться, что в этом доме ядовитый воздух. Я направился к окну. Оглянулся и увидел ее, высокую, стройную, со свечкой в руке, точно такой, какой она была в тот миг, когда я увидел ее в первый раз. Она махнула мне на прощанье, я махнул ей и выпрыгнул из окна на посыпанную гравием дорожку.
Я благодарю Бога, что могу, положа руку на сердце, сказать, что никогда в жизни никого не убил, но, может быть, я бы сейчас так не говорил, если бы смог тогда понять, что было на уме у этой женщины. В той комнате могло бы остаться два трупа, если бы я догадался, что скрывалось за ее прощальной улыбкой. Но тогда я думал только о том, как мне поскорее убраться оттуда. У меня и в мыслях не было, что она задумала засунуть мою голову в петлю. Выпрыгнув из окна, я пошел той же дорогой, что и пришел, но не успел сделать и пяти шагов, как в доме раздался крик. Вопль этот, наверное, разбудил весь приход. Потом она закричала снова и снова.
– Убийство! – заголосила она. – Убийство! Убийство! На помощь! – в ночной тишине голос ее разлетелся по всей деревне. Визг жуткий этот мне словно сквозь мозг прошел. Тут же по всему дому начали носиться огни, захлопали окна, да и не только в доме у меня за спиной, но и в сторожке, и на конюшне прямо передо мной. Я, как испуганный заяц, стремглав бросился к калитке, но, еще не добежав до нее, услышал, как ее захлопнули. Тогда я сунул мешок с медалями под какие-то сухие кусты и попытался уйти через парк, но кто-то заметил меня в свете луны, и сразу же человек двенадцать с собаками бросилось за мной вдогонку. Я прыгнул в кусты ежевики, но собак это не остановило, и я был только рад, когда подоспели люди и не дали им разорвать меня на клочки. Меня схватили и потащили обратно в комнату, из которой я только что вышел.
– Это он, ваша светлость? – спросил самый старый из тех, кто был там (потом я узнал, что это дворецкий).
Она в это время смотрела на мертвое тело, вытирала глаза платочком, но когда повернулась ко мне, лицо ее перекосилось от гнева. Настоящая актриса!
– Да, да! Это тот самый человек, – вскричала она. – Убийца! Убийца! Не пожалеть старика!
В комнату вошел человек, должно быть, местный констебль. Он положил руку мне плечо и спросил:
– Вам есть что сказать?
– Это она! – закричал я, указывая на женщину, которая при этом даже глазом не моргнула. – Это она сделала!
– Ну-ну, придумай что-нибудь получше! – сказал он, и один из их людей двинул меня кулаком.
– Да я правду говорю! Я видел, как она это сделала! Она его два раза ножом ударила. Сначала она помогла мне обокрасть его, а потом сама же его и зарезала.
Слуга хотел еще раз меня ударить, но хозяйка жестом остановила его.
– Не бейте его, – сказала она. – Пусть суд решает, как его наказать.
– Уж я за этим прослежу, ваша светлость, – сказал констебль. – Ваша светлость ведь видели, как было совершено убийство, не так ли?
– Да-да, собственными глазами. Это было ужасно. Мы услышали шум, спустились вниз. Бедный муж шел впереди. Этот человек уже открыл один из ящиков и складывал медали в черный кожаный мешок, который держал в руке. Когда мы появились, он бросился наутек, но муж схватил его. Они начали бороться, и он дважды ударил его ножом. Смотрите, у него на руках даже кровь осталась. Мне кажется, его нож все еще находится в теле лорда Маннеринга.
– Посмотрите, у нее тоже кровь на руках! – крикнул я.
– Она поддерживала голову его светлости, лживый негодяй! – сказал дворецкий.
– А вот и мешок, о котором говорила ее светлость, – сказал констебль, когда вошел конюх с мешком, который я, убегая, швырнул в кусты. – И в нем медали. По мне, так больше доказательств и не требуется. Сегодня ночью пусть посидит здесь, а завтра утром я с инспектором отвезу его в Солсбери.
– Несчастный! – сказала женщина. – Я прощаю ему то зло, которое он мне причинил. Кто знает, что заставило его совершить это ужасное преступление? Думаю, его совесть и наши законы достаточно накажут его и без моих укоров.
Я онемел… Говорю вам, сэр, я не мог произнести ни слова, настолько меня поразило лицемерие этой женщины. И тогда, верно, посчитав, что, раз я молчу, мне нечего возразить, дворецкий с констеблем меня потащили меня в подвал, где и заперли на ночь.