* * *
Семен очнулся от сильной боли в затылке и огляделся. Он находился в своей спальне, в большой, скрипучей железной кровати с никелированными спинками и был накрыт удушающе жаркой периной. Голова его была перебинтована, тело было слабым и ватным. Он прислушался. На кухне слышалось позвякиванье посуды, оттуда тянуло чем-то вкусным, похоже было, что мама Дуня наладилась печь пироги.
"Мамочка… - с теплотой и нежностью подумалось Семену. И тут же вспомнилось: "Ох вы, матушки мои…"
С этой минуты он уже не спал. Мозг его включился в работу и мобилизовал тело на скорейшее восстановление сил. Медленно, стараясь не производить ни звука, он повернул голову. Ставни были плотно закрыты. А что за ними? Можно было не напрягать воображения - там та же картина, которая виделась ему в давешнем сне: поразительные многоярусные улицы, высоченные пики домов-сталагмитов, вырастающие из пустоты и пустотой же завершающиеся, зеленый лес грандиозных зданий, соединенных висячими мостами, под которыми букашинские строеньица были что трава. Возможно, они б и далее могли так сосуществовать, захолустье мира реального со столицей мира потустороннего, если б в могучей пространственно-временной плотине, разграничивающей эти миры, не образовалась трещинка.
Семен напрягся. Только Боб мог сейчас спасти Сашу Бузыкину. Он мог заключить ее в алмазную клетку, пририсовать ей крылья, сработать доброго дракона для съедения злого или антидьявольскую бомбу с зарядом в энное количество чертотонн.
Вкрадчиво, стараясь представить свое тело совершенно невесомым, Семен попытался приподняться на кровати. Ему это удалось. Только пружины вздохнули, освобождаясь от тяжести. Неужели невесомость достижима в этом мире? Эта мысль поразила сержанта. Он парил в нескольких миллиметрах над полом. Почему же остальные не летают? Он ведь ясно слышал в соседней комнате тяжелые шаги мамы Дуни. Может, потому, что ни она, ни кто-либо другой не в состоянии был достаточно отчетливо представить себе всей прелести отсутствия веса? Или же можно попытаться вообразить себя помоложе - и стать таковым? И жить миллионы лет, не старея, а напротив, омолаживаясь с каждым годом? Воистину, человечество в этом новом мире ожидают грандиозные перспективы, если только оно, разумеется, выживет.
Стараясь не шуметь, Семен оделся и уже застегивал пиджак, но в этот момент неловко потянул висевшую на стуле портупею, и тупица-стул, начисто лишенный всякого воображения, упал с невероятным грохотом - может быть, таким было его представление о музыке.
- Куда?
Семен повернулся. В дверях стояла мама Дуня.
- Мне надо, мама.
- Ляжь, - сурово сказала она.
- Но, мама…
- Кому сказала?! - с надрывом в голосе крикнула она. В голосе ее звенели слезы.
- Мне на дежурство надо, - соврал он, стараясь придать своему голосу официальные нотки.
- Ты меня окончательно погубить хочешь,
- Мама!
- Не пущу! - крикнула она, схватив его за руки и принимаясь расстегивать рубашку, стягивать с него пиджак. - Не пущу. Не смей. Нечего тебе туда идти, понял?
- Но я должен… - бормотал Семен.
- Что должен? Кому должен. Времена переменились. Все старые долги списаны. Каждый за себя, один бог за всех, а раз нет его - черту молиться будем.
- Да ты что, мама! - воскликнул он, вырываясь. - В своем ли ты уме? Они же Сашку зверю на съедение отдадут, ты знаешь?
- И пусть отдают, - твердо сказала она. - Она тебе никто.
- Кто.
- А я говорю - никто.
- Люблю я ее, - вяло бросил он, садясь на кровать.
- Любишь - перелюбишь, - с несокрушимой житейской логикой резюмировала мама Дуня. - Мало вокруг девушек приличных, так нет же, сыскал себе прости-господи…
- Не смей так о ней! - яростно выкрикнул он.
- А я смею. Я мать твоя.
- А раз мать, то должна понимать. Пусти! - он рванулся к двери, с силой оттеснив ее плечом, так что мама Дуня упала на пол и застонала от боли. Уже от порога он кинулся к ней.
- Мам… что с тобой? - робко спросил он, поднимая ее с полу.
- Рука… сломала, наверно… Больно, ох и больно-то как…
- Ой, мам, - растерялся он. - Может я за "скорой" сбегаю или…
- Какая уж там "скорая", - всхлипнула она, - ее и в хорошие-то времена не дозваться было, а сейчас… тем более.
- Мама, мама, прости меня, милая… - он растирал и гладил, и целовал ее морщинистую, дряблую руку, которая столько лет ласкала и шлепала, кормила и холила его.
- Ну ладно, не убивайся так, - смягчаясь, сказала она. - Достань-ка мне лучше из погреба горшочек с гусиным жиром, я компресс сделаю.
- Да-да, я сейчас.
Он вынул из серванта свечу, зажег ее от лампадки, тихо чадившей в углу под образами, и спустился в погреб. Некоторое время он разыскивал искомый горшочек, пока случайно не услышал еще один посторонний звук, кроме собственных шагов: чего-то тяжелого, волоком передвигаемого снаружи. Он не сразу понял, что это, а когда понял и кинулся обратно к люку, было поздно - мама Дуня уже надвинула на крышку люка тяжеленный сундук и сама уселась сверху.
- Ну, мама! Ну вы и… - только и смог сказать ее пасынок, разведя руками и дивясь женскому коварству.
- Посиди, остынь, - только усмехнулась она. - Сказала, не пущу, значит, не пущу. А то - собрался. Нечего. Без тебя там они прекрасно обойдутся. Так-то!
* * *
…Прошел час. А возможно и десять. Давным-давно мог наступить завтрашний день, но вполне мог вернуться и позавчерашний. Вокруг продолжалась все та же жизнь вверх тормашками, Прободение двух миров с каждой минутой усугублялось, ничего не менялось лишь для одного-единственного в своем роде человека, начисто лишенного всякого воображения и сидящего в погребе. Он сможет так просидеть и сутки и трое, и весь месяц - продуктов там хватает с избытком, однако машинально пережевывая кольцо колбасы домашнего копчения (его любимого лакомства), Семен не чувствовал ее вкуса. Зато он хорошо почувствовал крик Сашенькиного сердца. Неужели у него стали меняться и органы чувств? Он совершенно отчетливо представлял себе, как ее, бледную и прекрасную, старательно моют в бане, наряжают в шелка и, убрав ее золотом и жемчугом, по старорусскому обычаю споют полагающиеся перед разлукой старинные жалостливые песни, а затем поведут в Мертвячью балку. Один лишь Бог способен ее сейчас спасти. Но Бога - нет. И Боба нет. Боба он тоже хорошо чувствовал. Он был где-то очень далеко, волна его подсознания была лениво-ритмичной, и с каждой минутой все замедлялась, очевидно он, подобно ветхозаветному Яхве, полюбовался делом рук своих и сказал себе, "что это хорошо", и решил впасть в нирвану на пару-другую тысчонок лет. Нет, бог из этого типа получился явно никудышный. Семен помнил, какое затравленное выражение появилось в его глазах на следующее утро, когда в углу камеры он обнаружил бутылку собственного изготовления. Моментально протрезвев, он понял все и смертельно перепугался. Теперь, будучи всемогущим, он боялся всего на свете, а больше всего самого себя.
И его страх по незримым волнам подсознания передался и Семену. Дрожь пробежала по его телу. Но вряд ли справедливо было все эти чувства приписывать боязни, ведь помимо темноты, в погребе было еще и жутко холодно. Мама Дуня испокон веку обходилась без холодильника. Вспомнив о ней, Семен покричал ее в щелочку, но вскоре понял, что она не слышит его, очевидно, вышла на кухню. Сундук же был неподъемен. Весь трясясь от холода, Семен накинул на плечи кусок рогожи, оглянулся - и обомлел. Он увидел на противоположной стене погреба собственную тень, отбрасываемую при помощи пламени свечи. В этой рогоже она удивительно напоминала силуэт человека в просторном плаще с накинутым капюшоном…
Тень шевельнулась.
- Я рад, что ты догадался это сделать, - сказал Черный. - Я тоже думал о тебе, но не силах был появиться здесь без повода. Ты предоставил мне его, спасибо тебе. Наши мысли идут в унисон, и это прекрасно. В конце концов мы с тобой - единое целое…
- Отпусти Сашу… - хриплым голосом вымолвил Семен. - Зачем она тебе?
- Затем же, зачем и тебе. Нет-нет, не пойми меня превратно, инстинкт продолжения рода, любовь, треволнения и прочие страсти меня не волнуют. Но Хивря… она моя мать… Или, скорее мачеха, ведь я, как и ты, подкидыш, и стал править лишь благодаря долгим и упорным интригам. Так вот, ей настоятельно необходимо обзавестись чьим-либо по возможности молодым и энергичным телом. Сам посуди, нелегко ведь сотни лет жить лишь в чьем-то воображении, так и рассеяться недолго. Так что, Зилант ей помогает, а я не могу мешать, это будет воспринято предосудительно.
- Но ты их вождь, так прикажи им уняться! - потребовал Семен.
- А смысл? - призрак пожал плечами. - К чему лишний раз напоминать им о себе? Ведь я для них уже даже не что-то, а всего лишь нечто, ходячее ничто, сгусток тьмы и несбыточных стремлений, а они, слуги мои, они уже очень даже нечто. Многие из них уже подчинили слабые ваши души, и на меня теперь даже не смотрят, я для них уже не авторитет. И мачеха моя - тоже не авторитет, власть у нее иллюзорная. А вот Зилант уже - авторитет. И Асгарот - тоже, он себе роскошное тело откопал.
- Так ты поможешь мне спасти ее или?..
- Эту девчонку? - призрак усмехнулся. - Это будет зависеть только от тебя. Помоги мне - и мы с тобой вместе выбьем старухе зубы и выдернем хвост Зиланту. И тогда к твоей красотке, разумеется, никто и пальцем не прикоснется.
- Помочь тебе… - в нерешительности проговорил Семен. - Это значит стать тобой и…
- Да, да, ну скорее же, решайся! У нас очень мало времени. Для мнимости не столь большое значение имеет ее тело, как сам факт принесения ее в жертву. Сила богов - в вашем преклонении перед ними.
- Что я должен делать?
- Подойди ко мне. Поближе. Еще ближе. Упрись в меня лицом, телом, руками, ногами, - сосредоточенно шептал голос в его мозгу. - Раскинь руки и затаи дыхание… А теперь - раскрой мне всего себя, свою душу, тело, мозг, сердце, рассудок, веру, любовь, все, все… все в тебе готово для принятия меня… меня… меня…
Семен повиновался. По телу его пробежали противные мурашки, вскоре перешедшие в крупную дрожь, постепенно она снаружи перебралась во внутрь его тела, она вибрировала в его сознании стеклянной паутиной и наполняла тело легкой и сладостной судорогой. Он глубоко вздохнул и еще теснее прижался к стене, полностью готовый к слиянию, но в это самое мгновение рогожа сползла с его плеч.
- Проклятье! - в истерике завопил Черный. - Надень ее! Надень немедленно! Немедленно, а то я…
- Тихо! - безмолвно приказал ему Семен и поразился тому, что голос внутри его немедленно умолк.
* * *
Неуверенными движениями он ощупал собственное тело и прислушался к процессам, происходящим внутри него.
- Предатель… предатель… - захлебывался слезами голосок внутри него. При желании Семен мог бы совершенно подавить его, но едва лишь он об этом подумал, Черный немедленно смолк. Похоже, они и впрямь были единым целым.
Задумчиво взяв в руки железный утюг, которым мама Дуня обычно придавливала зельц, Семен размял его в руках, оторвал кусочек и попробовал, так как был несколько голоден. Железо было кисловатым на вкус, и чем-то походило на застывшую манную кашу. Он почувствовал, что способен утолить свой голод и землей, и деревом, и водой, и даже радиацией (но только не солнечной). Пройдя сквозь стену погреба, он углубился в почву.
- Постой, погоди, не смей, что ты делаешь? - горячо зашептало его второе Я. - Ведь на улице день - ты растворишься в свете, не забывай, что ты - Князь Тьмы…
- Мне нужен Боб, - твердо сказал Семен.
- Зачем тебе этот алкаш и халтурщик? Все равно ты от него ничего не добьешься. Он трус и…
- Знаю. И все равно, сейчас мне нужен он.
Он говорил это, а сам вспомнил, как когда-то, давным-давно (а по сути дела - только что, ибо для него время уже помаленьку начало становиться отвлеченной морально-этической категорией, как для нас с вами трансцендентальная апперцепция), в мире чуждом для него и ныне почти полузабытом толпа девок и баб выводила из сруба девушку, убранную, как невеста. Мужики жадно затянулись папиросами при виде ее, и даже пацанва затихла, провожая ее восхищенными взглядами. Ужасающе одинокой выглядела она в этот миг. На ее свадьбе не играла музыка и не пелись песни. Обозрев толпу жадным, настойчивым, ищущим взором и не найдя того единственного, который сейчас был ей так нужен, она сделала шаг, другой по доске, проложенной между двумя лужами. Достаточно было движения мизинца, чтобы спасти ее, но он не сделал этого оттого, во-первых, что хотел еще чуток ею полюбоваться, а во-вторых, оттого, что пространство вокруг нее было слишком уж залито светом, у Князя Тьмы от этого на коже высыпала экзема. Он предпочитал тенистые места. Сделав еще шаг по доске, девушка исчезла. Нет, не растворилась в воздухе, не растаяла, а именно пропала на месте. Обратившись за мысленным советом к Черному, Семен был слегка успокоен. Нет, она не похищена, просто именно в этом месте проходит граница между двумя измерениями, незначительной длины тоннель, который позволяет сразу же миновать несколько ярусов. Нет, ему за ней проследовать не удастся, ибо тоннель настроен на личный шифр Зиланта, а личная агентура Черного давно разбежалась.
- А ну-ка, давай, ищи мне этого мазилу и поживее! - прикрикнул Семен на самого себя и мысленно принялся обшаривать округу в самом широком диапазоне психоволны, выискивая ту, единственно нужную ему, которая отозвалась бы в его душе. И она отозвалась - острой ненавистью.
Он понимал, что Боб не совсем тот человек, который ему сейчас нужен, но в то же время он был почти так же могуч, как Семен-Черный. В каком-то смысле они даже были антагонистами, ибо никогда особенно не нравились друг другу. И не могли понравиться, ибо являлись представителями разных поколений, имели разные взгляды и убеждения, не говоря уж о более сложных материях, таких как мировоззрение, идейные установки и степень нравственных убеждений. По тому, как поглядывал на него Боб, Семен видел, что тот и его считает представителем aviditasов, сам же он при этом предпочитал довольствоваться скромной ролью созерцателя за грызней двуногих пауков в банке повседневности. "В таком случае, - вдруг подумалось ему, быть может лучше обратиться за помощью к Всеведу?" Добрый старичок не раз помогал ему, возможно, он и сейчас не откажет. Но где же он? Куда он спрятался? - забилось в мозгу, но в ту же минуту Семен с ужасающей ясностью понял, что доброго, всезнающего старикашку, мастака на добрые советы, противостоящего Злу, он никогда уж больше не увидит, ибо добровольно избрал иную сторону баррикад. Теперь Всевед будет являться другим, бескомпромиссным, честным, искренне огорченным существующим порядком вещей людям, и станет вразумлять их, подсказывать решения, наставлять их на путь истинный, но никогда в жизни не предпримет сам какого-либо действия, ибо и сам Всевед - не более, чем химера, плоть от плоти ирреального мира и плод исстрадавшегося в неизвестности воображения. Он был той самой силой противодействия, которая подчас таится в самом действии. Его занятием было пробудить в людях рассудок, мысль, анализ. На чувства же и эмоции непосредственно воздействовал целый легион бесов и им подобных, обрушившихся из небытия на одну-единственную точку реального мира. Теперь одним усилием воли Семен мог вполне отчетливо представить себе даже полную схему Прободения. Получалось нечто вроде исполинских песочных часов, полушария коих были безграничны, ибо границами их были границы двух Вселенных, и соединял их тончайший, в масштабе миров так просто волосяной толщины каналец, ось которого проходила сквозь ворота в некогда престижном и респектабельном кафе. Сквозь этот канал и проникала на Землю психоэнергия иномира. С каждым часом, с каждым днем ареал обитания нечисти все более увеличивался. Уже вахтенный теплохода "Миклухо-Маклай" самолично видел и слышал сирену в тумане и, привлеченный ее сладчайшим голосом, посадил судно на рифы, а сам сгинул, только его и видели. Уже и популярный рок-певец на концерте хэви-металлической группы в соседнем городе в момент наивысшего экстаза публики превратился в самого настоящего вервольфа, растерзал надоевшего телеоператора и с жутким хохотом растворился в ночном небе. Уже во граде стольном, в колыбели революции совершенно голые русалки загорали на брегах каналов, смущая жителей и гостей орденоносного города-героя видом своих бесовских прелестей. Кровь и смерть, злоба и насилие, грязь и скотство - в них как в болото все глубже и глубже погружалась вся страна, весь мир. Наступал Армагеддон, в котором не имели шансов спастись ни святые, ни грешники, но все и вся ожидал хаос, гибель и разрушение. Неотвратимость этого наш герой сейчас осознавал куда яснее, чем прежде, и более отчетливо, чем кто-либо иной. С одной стороны он даже мечтал о скорейшем завершении Прободения, ибо был бы могуч в этом новом мире, возникшем на месте двух соединившихся, в нем он был бы одной из первых личностей с практически неограниченной властью. Но с другой стороны, он знал и то, что несет ему эта власть - личное горе, гибель от руки собственного сына, который ради достижения своей цели не пожалеет ни друзей, ни своей любимой, ни матери… Он погубит целую населенную галактику, и будет проклят во веки веков. Внук его вновь обретет власть, но будет изгнан дядей-ренегатом, и ему придется пройти целый цикл земных перевоплощений, чтобы через множество лет возродиться мальчиком на одной окраинной, захолустной планете и стать там блюстителем порядка в маленьком, сонном и скучном городишке…
Он вдруг встрепенулся. Для чего ему отрешаться от жизни своей и становиться властелином нового мира, страдать из-за его проблем, сражаться с ним и побеждать его, когда итог всех этих мучений - вот он, рядом, только руку протяни… но не дотянешься. И несколько тяжело было стягивать с себя почти полностью завладевшую им психофизиологическую личину Черного, настолько же легко можно было возвратиться в свое, обжитое, мелочное, суетное и бессильное бытие, так что Семена при этом так и подмывало плюнуть на всю эту катавасию, махнуть на весь мир рукой и завалиться спать. Так он вероятно и сделал бы, если б не болезненный укол самолюбия, напомнившего о том, что он достаточно могуществен, чтобы взять на себя роль Спасителя…