* * *
- На х…! в р…! В ж…, и в…….!..….!..………., сволочи!!.. - только и смог сказать подполковник Горелов после таинственного исчезновения Сашеньки Бузыкиной. В полной тишине, воцарившейся на улице после загадочной ее пропажи, богопротивные слова его прозвучали особенно жутко и кощунственно и очень многих просто покоробили.
- Ну ты, чего разбрехался, хамуйло! - загомонили некоторые возмущенные бабы. - Что ж ты тута блудишь языком-то, дурень погорелый?! Ить через тебя поганца и все мы в геенну адскую пойдем! А вы чего встали? - обратились они к своим мужчинам. - Мы за ваши душеньки тута без продыху молимся, а вы тута на охальника глазеете и ни один усом не пошевельнет!..
Парни со хмурыми лицами двинулись было к пожарному, но не потому, что им особливо хотелось его побить, а потому, что им надо было хоть чем-то занять себя в сложившейся ситуации. Заплечинская гвардия покосилась на своего сюзерена, но тот сделал им знак - не мешать волеизъявлению народа. Но тут откуда ни возьмись появился Ююка, пьяный как зюзя и ликующе заорал:
- Эй, мужики! Вы чё? Чё вы все такие трезвые, как суки? Вы вообще уж очумели, да? Тут же водяры кругом - хоть залейся!
- Кака така водяра? - изумились букашинцы. - Чего ты трепешься? Что мы, сами не пробовали? Такие дурные времена наступили, что водка не пьянит, вино как компот пьется, а чистейший свекольный первач, на тмину настроенный - не крепче рассолу.
- Дурни вы, эх дурни! - захохотал Ююка. - Позабыли вы русскую народную мудрость: ежели нет ни вина, ни пива, ни водки - попробуй чего-нибудь еще!
- А ну веди, показывай, где нажрался!
- А чего казать? Вот она, вся выпивка, тута! - Ююка хохотнул и, подойдя к водозаборной колонке, поставил под трубу ведро, качнул ручку раз, другой. После некоторых усилий большая капля воды шлепнулась на дно.
- Ну и что? - недоумевали друзья его.
- Как что? Да вы только кусните этой водицы, только глотните ее, это ж не вода, а чистейшей воды ректификат!
Мужики попробовали, покрякали… Вода и впрямь была крепковата.
- Ну да, а закусь где? Лопай тут теперь без закуси.
- А на вот, камешком занюхай. Хорош камешек-то… - кто-то аппетитно хрустнул булыжником, другой лизнул грязь - и с восхищением зацокал языком - икра минтаевая - да и только! А плетни-то и заборы - словно из сервилатовых палок! А кирпичи-то, не кирпичи - а хлебные буханки да калачи, да какие сдобные да ароматные!
И потянулись к источнику жаждущие…
Поглядев на них, подполковник Горелов сплюнул и отошел в сторону. Присев на лавку, он закурил, сквозь прищуренные глаза наблюдая за тем, как до той поры смирные букашинцы проявляют немалую агрессивность в собирании того, что валялось в буквальном смысле под ногами.
- Ух, сволота, пакость сраная… - злобно бормотал он, жуя окурок и наблюдая за свалкой. - Всех бы вас перестрелял.
- Эй, сынок, - послышался неподалеку скрипучий голос, - а не слишком ли много злобствуешь? Ведь твой же это народ.
Подполковник смерил глазами сидевшего неподалеку от него деда Всеведа и сплюнув, с пренебрежением ответил:
- Какой же это, дедушка, народ? Хамский народ, сволочной.
- Что верно, то верно, - охотно согласился старик. - Ведь будь на его месте немцы - тут же в очередь бы встали друг за дружкой, культурно выпили бы и потанцевали. Французы - те столов бы сейчас понатащили и пирушку закатили бы. Англичане бы чин-ином все добро по порядку бы описали и по душам роздали. А эти…
Тут уж пришла очередь Горелову покоситься на него неприязненным взором:
- А ты что, дед? В прокуроры к этому народу записался? Так ему ведь после семидесяти трех лет Советской власти да десяти лет беспредела никакой Страшный суд не страшен. Он сам себе судия вышний, ибо избрал себе мудрое правительство и плевать на него хотел. Нет, ты глянь, что делают! - воскликнул он, указав на упивающихся и ужирающихся сограждан своих. - Вот он, пир во время чумы! Нет, ты только глянь, глянь, грязь на камень мажут - и сытые!
- Таков феномен этого мира, - философски заключил Всевед. - Продовольственной проблемы в преисподней не существует. Здесь проблема с пищей иного порядка…
- Как так? - поразился Горелов. - Глядь, бабы-то, бабы как взбеленились, в мешки песок с дороги собирают!
- Как не собрать, коли песок - сахарный.
- Глянь, поленницы растаскивают!..
- Так полешки-то - колбасные!
- Грязь жрут!
- Это на вид грязь, а на деле - повидло.
- Это что же выходит? - поразился Горелов. - Выходит все уже? Приехали? Неужто все мечты сбылись? И… коммунизм наступил? Вот оно и пришло - счастье мужицкое…
- Называй его как хочешь, - Всевед усмехнулся. - Если таков ваш идеал, что же, жрите его! Пейте! Валяйтесь в нем!
- А ты нас не суди! Не суди! - страшным голосом закричал Горелов. - Может мой народ отродясь досыта не едал? Может изнасилован он, замордован за пятьсот-то лет самодержавной жизни? Разве не заслужил он сладкого куска и хоть чуточки свободы?
Между тем две бабы не поделили между собой лужу, наполненную рафинированным подсолнечным маслом и затеяли драку. Их пустились было разнимать, но мирильщикам тоже попало, они ввязались в ссору, за них стенкой встали их друзья и родственники, и минут через пять злобная, бессмысленная, пьяная и кровавая драка охватила всю улицу и все население городка. Трещали ребра, летели зубы, гудели черепа, сочились кровью губы и носы. Горелов наблюдал за этим побоищем сперва с интересом, затем с отвращением, наконец - с ужасом и болью.
- Но ведь надо же что-то сделать?! - воскликнул он в отчаянии.
- И стать узурпатором? - предположил Всевед.
- Но ведь иначе они друг друга поубивают!
- А так - выживут, но ты навеки прослывешь тираном.
- Проклятый старикан! - заорал Горелов, схватив его за бороду и хорошенько встряхнув. - Ты что же меня, запугать хочешь? В думку увести? Шалишь, старый пер!
Отпихнув его в сторону, Горелов, набычившись, пошел в самую гущу свалки, свистком созывая к себе пожарную команду. Услышав его призывный свист, молодцы вмиг собрались, вооруженные кто топором, кто багром, и вмиг навели порядок, так что все население города выстроилось в единую шеренгу и никто и пикнуть не смел, только кое-кто постанывал и покряхтывал, потирая ушибы.
Прошелся Горелов вдоль этой шеренги и встретился взглядом с Заплечиным, который выступал с другого конца улицы во главе десятка своих мамелюков. Однако прикинув соотношение сил и сочтя, что нынче оно не в его пользу, капитан направился к подполковнику с распростертыми объятиями и сразу же предложил на выбор пост премьер-министра либо министра обороны в своем правительстве.
- Ну нет, - сурово отрезал подполковник. - Не для того я этих дурней спасал, чтобы самому потом их гноить.
- А для чего же тогда? - изумился Заплечин. - Не для жизни же вечной?
- Вот именно для нее, - заявил Горелов и обратился к согражданам: - Короче гря, братцы, вы что же, совсем уже очумели? Ась? Чего это вы вздумали - землю есть и камнями закусывать?
- Так… вкусно же… - виновато пробубнил кто-то.
- Может и вкусно, да не для того нам землица русская дадена, чтобы ее проедать, а для того, чтобы на ней пахать, чтоб жить на ней. Ясно?
Помолчали.
- Или не ясно вам, что вас сатанинская сила дурит, вокруг пальца водит? - подполковник повысил голос. - Мало ли вас кормили дерьмом в конфетных обертках? Или на роду нам написано, чтобы черти один другого гаже вкруг пальца нас водили, а мы бы за ними шли, как овцы за козлищем на погибель?
- Не бывать тому! - гаркнул Гришка Семужкин.
- Не! Не бывать!.. Вот, покушают у нас рогатые! - загомонили мужики.
В это время на пожарной каланче ударил набат. Прибежавшие на площадь обнаружили, что бьет в колокол никто иной, как сам по себе невесть откуда объявившийся отец Одихмантий. Оказалось, что встревоженный ростом бандитизма, адвентизма, баптизма и прочего сектантства, он по собственной инициативе решил отслужить общественно-показательную заутреню. Видели бы вы его в тот день, разодетого в золоченый стихарь, с кадилом в руках. Как важно благословлял он грешников и грешниц, явившихся к нему с распущенными власами и подбитыми физиономиями, как басом иерихонской трубе под стать провозглашал: "Помо-о-о-лимся!.." и "Амм-и-и-и-нь!", как грозно размахивал он кадилом и копил святой водой (которая единственная сохранила текучесть), как многозначительно сверкал очами. Лучшего и придумать было нельзя перед задуманным подполковником Гореловым предприятием. Правда, в начале ему показалось, что в облике попа чересчур много от деда Всеведа - те же молодые глаза, та же борода и худощавость лица, - но по зрелом размышлении решил он, что эта его кажущаяся схожесть ни что иное, как очередная проделка лукавого и не придал ей значения.
XIII
Боб сидел в полуразвалившейся часовне, жег спички и пил пиво "Koff". Он глушил его банками, выбрасывал в угол и вновь нажимал кнопку новехонького импортного аппарата, который исправно выдавал ему новую банку. Увидев Семена, вышедшего из тьмы, он икнул и выронил банку, но вскоре узнал, перевел головой и покачал головой.
- А, это ты, мистер Коровин-сан… - протянул он. - А я было грешным делом подумал, что это тот, мой…
- Я - свой, - лаконично заметил Семен, решив пока не раскрывать инкогнито.
Боб протянул ему банку. Семен открыл ее и попробовал. Пиво было отменным.
- Послушай, - предложил он, - а почему бы тебе не нарисовать с полсотни таких аппаратов по всему городу, пусть народ пьет пиво, все одно, лучше, чем бормотуха.
- Ага, - Боб хмыкнул, - лучше-то лучше, но не хотелось бы мне, чтобы твой майор притянул меня за незаконное изготовление, сбыт и распространение… Какая у вас по этой части есть статья?
- 158-я? - вздохнул Семен. - Так ты же самогон гнать не будешь. Это же пиво всего лишь.
- Запомни, дружище, - назидательно поведал ему Боб, - пиво для русского человека самый страшный напиток. Власть предержащие боятся хорошего пива пуще чумы, ибо хорошее пиво возвышает дух человеческий, ублажает плоть, веселит душу и прибавляет человеку утраченное чувство собственного достоинства, а помимо всего этого напиток сей способствует и выработке философского взгляда на жизнь. Люди, привыкшие пить хорошее пиво, аккуратны и бережливы, вот тебе пример чехов, немцев или прибалтов, не говоря уже о финнах и шведах. Они не будут вкалывать за гроши, не захотят вповалку ютиться в бараках, не станут голосовать за кого попало, им захочется нормальные семей, ездить в машиных и жить в коттеджах. И потому страшнее любых Сахаровых, Новодворских или Васильевых для социализма был самый обычный пивовар. Ведь это прежде всего частный предприниматель, ибо имеет дело с землей, выращивает ячмень, хмель, выдерживает сусло, причем в одиночку со всем этим не справиться, придется нанимать работника, а то и двух, вот тебе и "эксплуатация". И запомни, на государственных заводах пиво хорошим никогда не получалось, для того, чтобы в нем был истинный вкус, в него надо вложить душу.
- По-твоему, это настоящее пиво?
- Тебе оно не нравится?
- От него шумит в голове…
- Это прекрасно. Хорошее пиво располагает к приятному оцепенению и отдыху.
- Я не хочу отдыхать.
- А напрасно, у тебя землистый цвет лица. Уж не съел ли ты ненароком какую-нибудь железку, вроде утюга. А?
- Я? Нет… нет, право слово, только попробовал… - растерянно пробормотал Семен, ему стало не по себе от пристального взгляда художника, который, казалось, пронизывал его насквозь. В самом ли деле обжигал его этот взгляд, или ему все это лишь казалось? - Послушай, Боб, - он резко выпрямился и ошеломленным взором поглядел на собеседника, - а ведь Сашу-то… Ее отдали дракону!
Боб согласно кивнул:
- Я так и думал, что выберут именно ее. Уж больно она здесь всем глаза мозолила.
- Я обязан ее спасти, - твердо сказал Семен.
- Ты? - с иронией переспросил Боб.
- Да. Мне нужен… - в памяти его всплыл наказ Всеведа, подкрепленный собственным знанием Черного. - Мне срочно нужен ключ-кладезь. Он есть у тебя или?..
Боб отрицательно покачал головой.
- Это все сказки. Бабья болтовня. Импровизированное мифотворчество. Логика элементарна - есть ворота, должен быть и ключ, есть горшок, должна быть и крышка к нему. Так что… валил бы ты отсюда, а? Мне работать надо…
- Не уйду, - твердо сказал Семен. - Не уйду, пока не скажешь мне, почему ты именно меня, меня избрал самым главным, самым… самым…
- А потому что ты такой и есть, - объяснил ему Боб, задумчиво пробуя пальцем кисти, окуная то одну, то другую из них в скипидар, в масло, пробуя их на палитре. - Между нами, девочками, ты-то, именно ты, среди всей нашей российской нечисти и есть главный злыдень. В тебе, дураке, душа наша загадочная, ты - соль соли земли. Ты - мужик до мозга костей правильный. Куда тебя пошлют, там ты и станешь исправно строить или стрелять, руды плавить или дубинкой колошматить, велят тебе - пойдешь баб да ребятишек газами травить, а не то - леса под корень сводить, кукурузу на мерзлоте сажать, пустыню пахать или моря осушать, а велят тебе - и родного отца с матерью в тюрягу бросишь, ибо ты мужик справный, ко всякой власти почтительный. Скажут тебе - надо, ты завсегда ЕСТЬ! ответишь. Из-за тебя, вахлака, все мы уже девятый десяток лет в нужде и скудости живем, из-за того, что ни ты, ни кто другой не решился спросить: а на фига? На фига вам все это, граждане-начальнички? Почему ж это вы не позволите людям жить и кормиться трудами рук своих? Отчего у вас такая жуткая потребность возникла - доказать всему миру, что матушка-Россия есть наилучший полигон для испытания самых бредовых социально-политических утопий? Нет же, не спросите. И они не спрашивали, святые ваши недоумки… - Боб повернулся к стене и, запалив несколько свечей, высветил на стенах часовни древнюю полуосыпавшуюся фреску.
- Что это? - спросил Семен.
Насколько можно было видеть, фрески изображали толпу мужчин на конях. В руках их были кресты на длинных древках, одеты они были в хитоны на манер древнегреческих, над постными, в древнерусской манере исполненными ликами реяли нимбы, делавшие их похожими а космонавтов.
- Это? - Боб криво усмехнулся. - Это и есть святое воинство. "Божьи иноки". Полтыщи мудаков, защищавших славный град Букашин от татарского разъезда в пятнадцать копий и все до единого погибшие от рук нехристей. Только в России могло такое случиться.
- Сказки, - буркнул Семен.
- Все абсолютно точно, - заверил его Боб. - Ты у своего Витаминыча спроси: он древние летописи поднимал. Так оно все и было: татары близко были, воевода город сдавать не хотел, разъезда тоже упускать нельзя было, ибо мог он привести сюда целую Батыеву армию. А с другой стороны воевода и своим людишкам оружие раздать опасался. Ибо завсегда, во все времена, а ныне особенно наша держава больше, чем любого ворога, простого русского мужика боялась. Потому-то и держали его всю жизнь в черном теле, и гробили его, и душили почем зря. Карты наших же территорий, новое вооружение, данные спецхрана, все эти секреты Полишинеля от кого прятались? Конечно, от русских. От кого ты своих начальников в райкоме охранял? От американских диверсантов? Нет, опять же, от своих, сердешных. Вот и воевода погнал своих мужичков, ровным счетом пятьсот душ, супротив пятнадцати до зубов вооруженных татар с одними нательными крестиками. Татары не будь дураками - половину положили стрелами, а оставшихся пиками покололи, да саблями порубили… - голос Боба сорвался от напряжения, он плакал… - Так они и сложили головушки пятьсот святых дурачков, а все потому, что испокон веков на святой Руси самой дешевой штукой русская жизнь была. Морят русских голодом, морозят в лагерях, под танки бросают, под кинжальный огонь пулеметов, а они все живут, сиволапые, все плодятся, да в струнку тянутся: Надо - Есть! Надо - Есть! Надо… - он в ярости шваркнул об стену палитрой.
- Чем же закончилась эта история? - тихо спросил Семен.
- Чем… чем… - рассеянно пробормотал Боб. - А тем, что понабежали бабы с вальками и забили татарву до смерти. А потом и воеводу с дворней заодно. Оттого-то и проиграли в итоге все войны наши победоносные захватчики, что татары, что французы, что немцы, что не учитывали они феномен русской бабы. А ведь русская баба - это, брат, - ого-го! Это не мужик тебе, она одна триста спартанцев заменит…
- Послушай, Боб! - жарко взмолился Семен, хватая его за руку. - Нарисуй мне их, а? Оживи! Ну… сделай чудо, ты же сможешь!
- Вот как? - Боб желчно улыбнулся. - И тебя захватила мысль - на русском мясе в рай въехать?
- Так я же для них, для всех вас стараюсь! - страшно заорал Семен и затопал ногами. - Почему вы мне не верите?!
- Потому что изверились… - бросил Боб. - А кроме того, я не уверен, туда ли ты поведешь Христово воинство.
Только теперь он понял, что расшифрован.
- Как ты узнал? - вырвалось у него.
- Тебя трудно не узнать, - хохотнул Боб, - одно копыто чего стоит.
Семен взглянул на себя со стороны и увидел, что, захваченный рассказом Боба, он совершенно потерял контроль над собственной внешностью - Черный, затаившийся в глубинах его психики, исподволь брал свое. Теперь Семен был одет в антрацитовой черноты доспехи и плащ цвета сажи с кровавой подкладкой, над рыцарским шлемом с забралом развевался султан пышных страусиных перьев. Но больше всего его в своем новом обличье поразило огромное лошадиное копыто, заменявшее ему правую ногу, его отличительный признак, его вечное проклятие, его святость, его магическая сила. Не мудрено, что Боб поглядывал на него с такой нескрываемой настороженностью и не доверял.
- Я не хотел бы, чтобы эта девушка погибла, - заявил Семен.
- Все мы смертны в этом бренном мире, - сообщил ему Боб. - К тому же гибнуть ей вовсе не обязательно. Возможно, она еще отыщет свою створную и станет этакой знойной дьяволицей… - он нагло ухмыльнулся, - а вокруг нее так и будут виться всякие там бесы, черти, шайтаны, ифриты, демоны, дьяволы, инкубы и ибикусы…
- Сволочь, - сквозь зубы процедил Семен.
- А потом вы с ней поженитесь, и у вас пойдут этакие прехорошенькие чертенятки с рожками и копытцами… - Боб давился от смеха.
Скрипнув зубами, Семен в ярости послал на него столб пламени всепожирающего - тот даже глазом не сморгнул.
Семен обрушил на него поток раскаленной магмы - Боб зевнул и прикурил от нее сигарку марки "Топпер".
- Замечательная штучка, - заметил он, - очень помогает от насморка. Настоятельно рекомендую.