Семен послал на него громадный клубок гадюк и кобр, которые тут же перегрызлись и издохли у Бобовых ног, затем он обрушился сверху всей своей силой в форме громадной молнии, но от всего этого у Боба лишь слегка зачесалось в макушке. Черный расстрелял его в упор изо всех видов гладкоствольного и нарезного оружия, но все пули и снаряды срикошетили о тело Боба, а две или три пребольно ударили Семена.
- Короче, тебя послать или сам?.. - позевывая спросил Боб, берясь за кисть и оборачиваясь к стене.
- Но… почему так? - изумленно воскликнул Семен. - Почему моя сила не властна над тобой?!
- А потому что никогда не была и не будет властной сила над Творцом! - заорал на него Боб. - Потому что плевать мне на оба ваших мира и на то, что с ними потом приключиться. Я художник, и я живу в своем собственном мире, я - "вещь в себе", и останусь таковым, покуда мне это хочется! Сгинь с глаз моих долой, мудило!
И Черный сгинул. Пристыженный и потерянный побрел он прочь, в родимую свою темноту. Это была такая близкая и родная ему мгла, в ней приятно пахло сыростью и тленом, она приняла его в себя, поддержала, влила в него силы и уверенность в себе, а также в том, что все, что ни вздумает он совершить в этом мире - все будет ему легко, просто и доступно. Да и не для того ли существует весь этот мир, как не затем, чтобы доставлять ему наивысшее и абсолютное удовольствие во всем? Не он ли по праву властелин этого мира? Не он ли повелитель грандиозной армии, владыка нескольких замкнутых друг в друге сфер, сюзерен многих весьма могущественных вселенских баронов и герцогов, он - Черный принц - и ему попросту далее нет смысла скрываться от кого бы то ни было. Он и сам в состоянии, не прибегая ни к чьей помощи, спасти кого угодно и кого угодно покарать. Черный плащ - его крылья; доспехи - надежная броня; шлем - анализатор-биопроцессор; меч на поясе его - дезинтегрирующий клинок-дематериализатор, достаточно одной лишь мысли его - и вороной жеребец, дьявол среди коней по имени Ноулерин, явился ему и тонко заржал, с наслаждением произнося имя хозяина на своем, лошадином языке. Как же его все-таки зовут? У Него имелось множество имен, но одно из них было главным и какое именно, он вспомнить пока не мог, ибо еще не до конца обрел свою сущность. Но и она - не за горами!
XIV
- Вот же, хмырь! - безрадостно бурчал Ююка, меся ногами геенскую грязь. - Повел он нас за собой, как Иван Сусанин. Ирой ты наш. Лидер. Вождь. Фюрер наш, лупоглазенький, ведет он нас в даль светлую, а куда? Нет, зачем - мы-то знаем, на погибель он нас ведет, а вот куда, а? Знат - не знат?
- Вот против кого - мы-то с тобой знаем, - хмуро отвечал ему Гришка-гармонист. - Против этих вурдалаков и прочей сволочи… - он сплюнул, вспомнив своего дядюшку-утопленника.
- А если знаем мы супротив кого идем, так рази ж с этими вот дрынами (Ююка с ненавистью стукнул кулаком по висевшему на шее его автомату), с ними вот разве пойдешь против нечисти?
- А с чем пойдешь? С иконами? - огрызнулся молодой пожарный по имени Федот.
- Да заберите у него пушку и дайте ему осиновый кол, вот это будет справное оружие против лукавого, - посоветовал Макар Анатольевич. - Как бабу-ягу углядишь, Ююк, так сразу в ее свой дрын осиновый и суй, ежели другой не в исправности…
- Эй, там в строю, а ну - подтянись, рыла посконные! Разговорчики! - весело прикрикнул на них подполковник Горелов. - А ну, кто у нас мастак? Песню запе-вай!
Вьётся, вьётся…
- зазвенел юный голосок Федота. Остальные ополченцы бодро гаркнули вторую строчку и каждый в меру развития своего эротического воображения - добавил еще и третью.
- Тихо, вы! - возмутился Евсей Дементьевич. - Мы же с вами женщину идем спасать. Можно сказать, девушку.
- Да где она, твоя женщина? - отозвались из строя. - Может, у черта на рогах, а может, давно уже сгинула. Ишь ведь, бес нечистый, так и кружит, так и кружит…
- А ну - ти-и-хха! - рявкнул Горелов. - Это кто здесь еще паникует? Ась?
Но и у самого у него на душе было тошнехонько, поскольку набранный им батальон добровольцев явно кружило. Нет, право слово, когда в момент исчезновения Сашеньки, он взобрался на передок телеги и яростно выругал всех букашинских баб, на душе у него потеплело. Когда он загнул по-флотски стоявшему рядом, своему же брату-мужику, душа его возликовала еще больше. Когда же пробужденные его голосом, зажигательным видом, бабьим воем и атмосферой всеобщего отчаяния, мужики ударили в набат и объявили запись в народное ополчение, душа подполковника запела. Он принял на себя организаторские функции, поскольку никто иной на это способен не был. На скорую руку были конфискованы все запасы охотничьих ружей и милицейский арсенал. Тут неожиданно присоединился к ним и отец Одихмантий. Каяться он ни в чем не пожелал, найденный у него компромат объявил бесовским наваждением, а на погромщиков своих наложил епитимью - до самого Страстного Четверга и в рот не брать ничего крепче святой воды. Потом организовали молебен, устроили крестный ход, под общее ликование в небе над толпой пролетели несколько ангелов с трубами, это значило, что воображение букашинцев явно начало перестаиваться. В ближайшие дни ожидалось пришествие Мессии. Заплечин даже попытался было остановить выступление, заявив, что не дело смертных вмешиваться в дела небесные, и что ежели Христос опять явится, то сражаться с Антихристом - это его личное дело, однако его не поддержали. Ополченцы были твердо настроены пострадать за веру, и этого момента нельзя было упускать. Они поодевали чистое белье, на их свежевымытые шеи бабы вешали крестики и ладанки, а как любили, ах, как же их любили в короткую ночь перед выступлением!
- Не боись, братва! - напутствовал их хорошенько накачавшийся по такому случаю Боб Кисоедов. - В случае чего - звоните, вызывайте милицию и пожарную охрану. С вами вся крестная сила. У меня в клетке сидит целый курятник ангелов и архангелов, в случае чего они все слетятся к вам на помощь… Я вас бля… блядо… блааславляю, вот, чего!
Тихие и очень решительно настроенные мальчики с просветленными взорами двинулись было к нему, но бабы смертоубийства не допустили, просто выкинули они пьяного художника в канаву да и оставили там протрезвляться. Потом началось торжественное целование креста. Все клялись, что не отступят и что раньше погибнут, чем допустят в дома свои вражью силу. Попробовал было поцеловать крест и Заплечин, но теперь уж настолько велика была сила веры в чудодейственные свойства креста, что от него и впрямь шарахалась печисть. С экс-капитаном сделались корчи, он стал шпарить цитатами из классиков научного атеизма и призывал "изгнать поповских прихвостней из светлого здания мирового коммунизма". Смущенные столь неожиданной сменой настроений у своего недавнего предводителя, мужички отвели его на колокольню и вновь попросили его поцеловать крест. На это Заплечин ответил им с такой фанатичной коммунистической убежденностью и дерзким блеском в глазах, что мужики призадумались, но все же свесили его вниз головой и вновь поднесли ему крестик. В ответ Заплечин запел: "Никто не даст нам избавленья…" и стал так неистово вырываться, будто надеялся взлететь. Мужики с сожалением признались, что попросту не удержали его. Однако и лежа на сырой земле с раскроенным черепом и сломанным хребтом, продолжал капитан агонизировать, выдавая целые абзацы из книги "Спутник атеиста". Тут даже и самые сердобольные поняли, что дело нечисто и предложили опрыскать охальника святой водой. В тот самый миг, когда на лоб его упала первая капля, Заплечин содрогнулся и испустил дух. И вместе с духом из него выскочил маленький чертик, который суматошно заметался под ногами собравшихся людей, пока в него не залепили бутылкой с зажигательной смесью. Однако многие уверяли, что он ухитрился спрятаться под юбкой у какой-то бабы, называли даже конкретно, у какой именно, однако поскольку в интерпретации каждого нового рассказчика звучало новое имя, приводить его мы не будем, скажем лишь, что с того дня в вопросах интимной жизни букашинки темпераментом своим намного превзошли итальянок, негритянок, бразильянок и прочих представительниц южных и тропических стран.
Где теперь следовало искать девушку? Место, в котором она исчезла, было тщательно огорожено и считалось нечистым. Однако туда запустили собаку на веревке - и она воротилась живой, только очень напуганной. Что было за этой невидимой дверью? Куда вела она? Это было никому неведомо. С каждым днем Букашин все более и более менял свои очертания. Бывшие прежде узенькие улочки, на которых в свое время и двоим-то было не разминуться, вдруг сделались просторнее иных столичных проспектов, пересечь их удавалось лишь за длительное время, и противоположные дома в это время то вообще терялись из виду, то вдруг оказывались на расстоянии вытянутой руки. Более того, отдельные строения, прежде расположенные на равнине, вдруг оказались парящими друг над другом, так что для того, чтобы дойти до соседнего двора, приходилось идти извилистыми тропками. Путешественник оказывался то в небесной крутизне, то где-то во рву. Старик Передрягин пытался втолковать согражданам, что в результате смены законов природы произошло изменение пространственно-временной метрики, что таким образом сделалось возможным реально проходить сквозь различные измерения. Однако букашинки, быстренько сбегав за метриками своих детишек, в два счета доказали, что старик брешет почем зря, а прав, скорее всего, батюшка Одихмантий, наглядно объяснив прихожанам, что происходит обычный Армагеддон, сиречь, светопреставление, к которому нормальный христианин должен готовиться с самого рождения. Но факт оставался фактом, для того, чтобы от клуба, где происходил сбор ополченцев, добрести до подвала бывшего мининого кафе, что прежде занимало не более пяти минут неспешного хода, воистину пришлось брести трое суток, а возможно даже и больше.
Местность вокруг была не просто сильно пересеченной - она была гиблой. Отец Одихмантий, шествуя впереди отряда, не успевал добавлять ладан в кадило, его рука, кропящая святой водой попадавшиеся на пути разломы, ущелья, завалы и буераки, буквально отнималась. И хоть все эти средства не очень-то и помогали преодолевать препятствия, однако с помощью двух матерей, одну из которых поминал поп, а другую - ополченцы, им все же удалось выбраться из зарослей фантастически высокого чертополоха в более равнинное место, в самую настоящую пустыню, усеянную выветрившимися валунами самых невероятных форм, размеров и расцветок. Тут в арьергарде услышали детский плач.
Посоветовавшись, решили окружить место, из которого доносились звуки - глубокий овраг с песчаными стенками. Каково же было удивление букашинцев, когда внизу они обнаружили никого иного, как Валька, связав ремни, помогли ему выбраться. Вначале некоторые самые пугливые решили было, что это черт принял дитячье обличье и предложили было подвергнуть мальца испытанию огнем и водой, но батюшка заявил, что достаточно будет и простого целования креста. Ребенок с честью выдержал такое испытание, а усомнившимся загнул такое, что даже у испытанных в пивных и на танцплощадках ругателей зачесались уши. Тут-то уж все признали, что ребенок доподлинно наш, расейский.
- Так какого же… ты за нами увязался? - гневно спросил Горелов.
- Да не за вами я, дядя Горелый, - объяснил мальчуган. - Я за Санькой пошел, думаю, если ее Змей этот жрать начнет, ну неужели ж он этими кольцами и брошками не подавится? Шаг за ней ступил по доске, другой, хотел было вернуться, ан нет, вижу - заплутался. Опять пошел вперед, за ней. Кричу ее, зову, вдвоем все ж пропадать веселее, а она все не слышит и не слышит, я шаг - а она - два! Я опять - и она опять. Я все за ней, да за ней, а потом - бух - в эту яму.
- А в какую сторону она пошла? - продолжали придирчиво допрашивать его букашинцы.
- Да чего уж там "пошла", она и сейчас идет, вон она! - и Валек ткнул пальцем в чистое небо.
* * *
И насколько же мелкой, глупой, скучной и суетно-пустяшной показалась Семену вся его прошлая, обычная земная жизнь, когда подошел он к порогу Адовых Врат. Он узнал бывший кабачок, происшествие в котором глубоко и круто переменило всю его прошлую жизнь, место, в котором встретился он впервые с самим собой, со своей новой, и наверное основной ипостасью. Да, эти гиблые места не стали выглядеть более жизнерадостно, но теперь кафе из подвала трансформировалось в нечто грандиозное, в высочайшее сооружение, парящее в набегающих волнах гравитации. Вокруг резвились маленькие, нахальные инкубы, пытаясь заарканить табунок пугливых пегасов для пиршественного стола. Лошадки суматошно хлопали крыльями и пытались спрятаться в "тени пространства", но инкубы загоняли их в пыльную паутину Арахны, те прилипали к ней и отчаянно взывали о помощи. При его приближении все сбились в кучу и замерли, не решаясь издать ни одного лишнего звука. Склоненные физиономии инкубов выражали глубочайшую покорность.
Взгляд его обратился к Вратам. Даже в обычном, земном, материальном своем воплощении они производили внушительное впечатление. Они тянулись от пола до потолка подвала на добрые пятнадцать с половиной саженей и были сложены из толстых дубовых рифленых досок, усеянных вершковыми гвоздями и скрепленные болтами в кулак толщиной. Насколько же внушительно и неприступно выглядели они в ирреальной своей инкарнации! Сейчас Врата походили на несколько легких, перекрещивающихся этажерок и внешне никак не оправдывали ни своего названия, ни предназначения. Но посвященный ведал, что пустоты между отдельными прутьями были до отказа заполнены скрещениями силовых линий. Ажурные и невесомые на вид тростинки на деле являлись мощными дематериальными резаками, которые кинжальными своими лучами в состоянии в капусту изрубить любого приближающегося противника, принадлежащего иному миру. Пространство перед Вратами было усеяно многочисленными ловушками и волчьими ямами, каковые мог разглядеть лишь обладатель специального шлема с тайновизором, который имелся лишь у членов царствующего дома.
Двое бесов, стоя на часах у Врат, отдали ему честь "ведьмиными молотами" и приветственно клацнули клыками. Он узнал крайнего: они вместе будут сражаться за Небесную Хартию против полчищ дайвов, которые нападут на Геенну тысяч этак через пятнадцать-двадцать лет - мгновение в масштабах мира преисподней. Почувствовав его молчаливое одобрение, бес затрепетал от радости, всеми фибрами своей черной души впитывая волну поощрения, исходящую от повелителя. Мимоходом, Черный излечил его от застарелой язвы желудка: он любил исцелять свой народ по праздникам. А сегодня был именно такой день, праздник, причем самый значительный за последние полмиллиона лет: весь мир обновлялся.
"Прободение, Соитие, Соприкосновение, Совокупление" - так по-разному именовался этот процесс взаимного перетекания друг в друга двух вселенных, однако чаще всего этот процесс ассоциировался с половым актом. Под этим предлогом разнузданная толпа празднующих окончательно опрокинула и растоптала остатки приличия. Растрепанные, полубезумные менады, обуреваемые неистовой жаждой сопряжения, набрасывались на пьяненьких вакхантов и насиловали их по углам. Черного все это позабавило, и он послал с дюжину шаровых молньиц - пощекотать блудниц. Когда те с оглушительным грохотом взорвались, и жертвы и насильницы с воплями разбежались.
Ступив на хрустальную лестницу, он поднял взгляд. Стоя на вершине лестницы, свита напряженно всматривалась в его лицо. С самого начала Прободения, когда он утратил свою материальную оболочку и превратился в дух, в сгусток мрака, в ходячее ничто - все они интриговали и чаще всего против него, иные сколачивали группировки, поддерживая его соперников, другие занимались вопросами личного благополучия, выискивая себе створных и наряжались в новые, у многих не по мерке сидящие тела. На какое-то время он был сброшен со счетов. Его попросту заживо похоронили.
Он взглянул на небеса. Высоко внизу, под ногами и в то же время над головой (у любого, не в совершенстве владеющего правилами ирреальной топологии, эта картина вызвала бы ужас) под и над ним проплывал унылый городишко, где прошли детство и юность его двойника. Глупый мальчишка! Как же мало он смыслил в прошлой своей жизни. Он боролся с нечистью своего мира, а ее следовало покорять подачками и притворным смирением. Он старался быть чистым в то время, когда требовалось быть грязнее всех, он был правдив, когда именно ложь должна была стать главным оружием его возвышения. Нет, больше он подобных ошибок не допустит.
Воистину, не его, далеко не его одного изобразил Боб на воротах и стенах проклятого кабака. Гляньте, да ведь тут перед ним как на ладони весь город: торговцы и пьянчуги, горлопаны и бабники, завистники и скареды, взяточники и их верная охрана. Правда, выглядят они здесь более роскошными, да это и понятно: ведь сегодня их праздник.
Расфранченный тип в оливковом камзоле и белых кюлотах с прорезями, как две капли воды похожий на Бузыкина, подал знак. Запели горны, развернулись и заколыхались знамена. Придворные выстроились по обе стороны лестницы по ранжиру: одна партия против другой, "синие" против "алых". "Синие", партия высшей аристократии, были консерваторами и выступали за сохранение стабильности Альянса Миров. "Алые" были радикалами и требовали укреплять не окраинные измерения, а центр предлагал оставить периферийные территории развиваться по собственному усмотрению. Спор между двумя партиями шел уже не первую тысячу лет, и стало уже давно доброй традицией назначать Главного Советника и премьер-министра из представителей разных партий, чтобы сохранить известный паритет в общественном устройстве.
- Асмодей (это имя неожиданно всплыло в памяти и оказалось точным), тебе не трудно было примерять на себя новое тело? - осведомился Черный принц. Церемониймейстер заулыбался и, отвесив нижайший поклон, сказал:
- Мне практически не пришлось прилагать усилий, чтобы его переубедить. Ведь он был представителем аппарата, а аппарату все равно, на кого вертятся его шестеренки, лишь бы смазывались погуще.