Земное есть в нас, оно требует побеждать других. Но в нас есть и Свет.
Разве это не величайший Дар? Мы - короли, дети божьи, и разве наша власть (она есть у каждого!) не выше всего? Всей грязи, что творится здесь, на земле?
Сила удара - ничто. Было бы глупостью восхищаться ею - слышите, вы, все битые и бьющие? Она, в отличие от любви и добра, ничего не создает, не преумножает, не соединяет.
В нас есть что-то, никак (благослови Господь!), не связанное ни с инстинктом жизни, ни с материнским, ни половым. Станем ли сеять тлетворение?
Любящие земное получат свой кусок мяса. И возрадуются, и уверуют в праведность свою. Однако наступит срок, когда придут иные - из сточных канав и глухих подъездов, и скажут: "Ваше время истекло!" И цари земли будут низвергнуты во тьму внешнюю. И послышатся стенания и скрежет зубовный!
Или не слышали вы, что рек Спаситель: "Камень, который отвергли строители - тот самый сделался главой угла!
И многие из первых будут последними, а многие из последних - первыми".
Так говорил Христос, так говорю Я: "Блаженны все изгои и отшельники, ибо станут королями, и будут жить счастливо в семьях своих.
Но горе вам, о которых все говорят хорошо! Ибо жизнь мира есть гибель Духа; то, что во тьме Свет, для Света - Тьма!"
Мир материальный будет разрушен, вместе с законами, которые он нам диктует. Кто строит замок на зыбучих песках?
Я глядел на них с помоста. Сердце радостно колотилось. Никогда еще мне не было так хорошо. Я был… чист. Слова, что я говорил, не были моими, и говорил их не я, Некто более могущественный.
Одни за другими, прихожане вскочили со скамеек. Женщина с черными волосами, тронутыми сединой, подбежала к краю сцены. Я отшатнулся. Женщина со странным волнением в увлажненных глазах перегнулась через край сцены, где ходили в грязных ботинках, и кончиками пальцев попыталась коснуться меня. Но ухватила лишь край белого шелкового балахона. Ее глаза взирали на меня с благоговейным восхищением, как, верно, никогда не глядели на мужа или детей.
Я отступил, ткань балахона выскользнула из ее пальцев. Женщина, не отрывая глаз от моего лица, беззвучно шевелила губами. Ее усталое, рано покрывшееся морщинами лицо исказилось.
Руслан подошел, положил руку на плечо. "Спокойно", прошептал он. "Держи марку, Паша".
Прихожане окружили деревянный помост. Женщину оттеснили, я заметил исчезающую в людском океане благодарную улыбку.
Сердце, казалось, вот-вот выскочит из темницы груди и, дергаясь комком мышц, упадет на грязный пол. Люди смотрели на меня с восхищением, трепетом, благодарностью. Тянули ко мне озябшие, скрюченные артритом, покрытые шрамами и мозолями руки.
И они кричали. Перебивая друг друга, не заботясь о ближнем.
Мою слабую плоть сокрушил шквал чужих мыслей, чувств, воспоминаний. Старик с палкой, в пальто с заплатками на локтях. Пятьдесят лет назад с винтовкой наперевес вместе с товарищами он ворвался на вымощенные камнем улицы Берлина. Обезумевшие от страха и крови, солдаты кололи ржавыми штыками всех, кто встречался на пути. Стариков, женщин, детей. Они устали, и озверели, и ждали победы так долго… Его товарищи - "бойцы Красной Армии" - умирали у него на глазах. И он колол животы, выпуская кишки мирным жителям. А месяц спустя вместе со всеми взошел на трибуну, чтобы под пушечные выстрелы, рев толпы и крики "Ура-а-а!" получить медаль героя.
Женщина с подбитым глазом и огрубевшими от стирки руками. Когда ей было десять лет, ее изнасиловали старшеклассники. Она рассказала об этом отцу.
Он отвел дочь в кладовую. Погладил по голове. "Никому не говори, ладно?"
Девочка кивнула, прижимая к груди куклу.
Он улыбнулся. Еще раз погладил по волосам.
"Вот и чудненько".
Улыбка его пропала.
"Никто не должен узнать. Ты опозоришь нашу семью, а меня исключат из партии".
Мужчина в кожаной куртке. В школе о его спину в мужском туалете потушили сигарету. Ожог третьей степени.
Это сделал сынок одного важного парторга. Директор утряс дело. Родители не явились в школу. Не выказали никакого возмущения. Отец того парня был их начальником.
Лысый господин в круглых очках, похожий на ворону. Врач. Я знал это. Знал и то, что он хирург, и втайне наслаждается страданиями пациентов. Он с детства мечтал быть только хирургом. Больные молились на него. Он был хорошим врачом. После удачной (а особенно - неудачной) операции мыл руки, возвращался домой и с удвоенной энергией любил жену.
Все они трогали меня. Я закрылся руками, Руслан стискивал железной хваткой мое хрупкое плечо. И шептал: "Держи марку, Павел. Помни, что ты сделал!"
И я помнил. Из темных глубин океана перед моими глазами выплыло безумное, постаревшее лицо Кати. Лишь в черных глазах, по-прежнему прекрасных, светился спокойный и властный огонек разума. "Я тебя прощаю, Павел. Я люблю тебя - всем сердцем - и прощаю".
Охваченный смятением и страхом, я опустил руки и закричал:
- Хватит! Перестаньте!
Они замолкли. Боялись оскорбить? Обидеть? Страшились зарезать курицу, несущую золотые яйца?
Я шел по холодному коридору с деревянными стенами. Между досками разевали темные рты щели шириной в два пальца. Рты изрыгали ледяное дыхание. В зале, где я оставил свою душу и жизнь, роковая поступь зимы не ощущалась, коридор же и не думали отапливать.
Из полумрака на меня выпрыгнул Андрей. Толкнул в грудь. Я спиной хлопнулся о стену. Доски коротко прозвенели.
Не давая мне опомниться, Андрей навалился. Прижал к стене. Запечатал рот ладонью.
- Тихо. Не дергайся, умник. Обещай не кричать. Отпущу.
Я промычал ему в ладонь. Моргнул два раза.
Андрей ухмыльнулся. Нисколько не сомневаясь в своем физическом превосходстве, отпустил меня.
Я вырвался и тут же кинулся на него.
Андрей двинул кулаком под дых.
Я согнулся пополам, ловя ртом недоступный воздух.
- Ну что, герой? Протрезвел?
Я отбросил мысли о сопротивлении. Выпрямился.
- Чего тебе надо?
Он приблизился.
- Слушай меня внимательно, умник, герой, пророк и все прочее. Сейчас ты вернешься в номер, и Руслан возьмется за тебя. Запомни: ты не должен верить ни единому слову!
- А не пошел бы ты, - я попытался протиснуться между ним и стеной. Удалось, но я не питал иллюзий: просто Андрей меня отпускал. - С какой стати?
Его красивое лицо озарилось странной улыбкой. Глаза блестели.
- Наш блаженный мальчик думает, что все понимает. Забавно.
Холодная тревога жидким азотом разливалась по внутренностям.
- Забавно, - в тон ему ответил я. - Ну, думаю. Тебе-то что?
Павел. Ты ведешь себя как мальчик.
Улыбка пропала с его лица. Ее место заняло холеное равнодушие.
- Помни, не верь тому, что скажет Босс.
Я холодно ответил, что разберусь сам. Андрей не удостоил меня ответом.
Руслан вовсе ничего не сказал. Весь вечер молчал. Это меня не удивило: в последнее время мы отдалялись. По-моему, причиной были мои "выступления". Они пожирали нас обоих, затягивали в шестерни лжи и равнодушия. Руслана явно больше интересовала моя роль в сочиненной им пьесе, чем я сам. Я перестал ему доверять, и много времени проводил в кабаках, заливая одиночество горькой.
На собраниях пускали яркий свет в глаза прихожан, чтобы никто не просек, что у меня рожа с бодуна вздулась. И я продолжал рассказывать о Воде, о Жизни. "Помните", говорил я чистым молодым голосом. "Вода вас держит! Отдайтесь воле Божьей - и не утонете. Плывите по течению. Начнете барахтаться, жаловаться, озлобляться - захлебнетесь!"
Они же все чаще просили - даже требовали - продолжать повесть о Христе. Они действительно верили каждому слову. У них дома голодали дети, в магазинах не было хлеба, цены росли как на дрожжах, а у людей не осталось никаких желаний, кроме как сидеть на жестких скамьях и хлопать ушами.
На этих встречах почти не встречалась молодежь.
Слишком поздно я понял: меня грязно использовали. Я попал в лапы к расчетливому мерзавцу.
Перед очередным выступлением мне пришло в голову обратиться к юристу клана Дубровских, который в свое время оформлял завещание Кати. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что он неожиданно скончался. В органах мне отказались давать какие-либо объяснения о причине его смерти.
Я обратился в банк. Молодой служащий отвел меня за отдельный столик. Ломая пальцы, он смущенным голосом поведал, что большая часть денег с моего счета пропала.
- Как? - спросил я, стараясь казаться строгим. На деле же ничего, кроме изумления и ужаса, я не чувствовал. - Вы шутите?
- К сожалению, нет, - глазки его бегали. - Кто-то перевел деньги с вашего счета на заграничный.
Пойманный в ловушку загнанный зверь с минуту молчал, пытаясь оправиться от потрясения.
От потрясения я кое-как оправился, а сделать вид, что ничего не происходит, даже не пытался.
- А остальное? - услышал я собственный (чужой) голос. - Акции? Земля? Недвижимость?
Служащий, нервно теребя галстук, убитым голосом ответил:
- Все переписано на чужое имя.
- На кого? На Руслана Кривицкого?
Служащий на миг поднял испуганные глаза. Тут же опустил.
- Я не имею права разглашать имя клиента.
Я грохнул кулаком по столу. Служащий подскочил на стуле.
- ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ, ИМЕЕТЕ ВЫ ПРАВО ИЛИ НЕТ! - изо рта у меня брызнула слюна. - ВЫ ЧТО, СБРЕНДИЛИ?
Банк замер. Сотрудники и клиенты - все, кто находился в зале обслуживания - с неодобрением смотрели на меня.
Молодой человек в костюме оставил в покое свой галстук. Глубоко вздохнул.
- Павел Юрьич…
- ВЕРНИТЕ МНЕ МОИ ДЕНЬГИ! НЕМЕДЛЕННО!
Надо мной навис охранник.
- Валера, успокоить товарища?
Тот со смущенной улыбочкой повел в воздухе рукой.
- Нет-нет, Дима, все в порядке. У нас небольшие затруднения.
- Ошибаетесь, - процедил я, вставая. Наставил на него палец. - У вас ОГРОМНЫЕ ПРОБЛЕМЫ.
Выйдя из банка, обругал себя. Пришло запоздалое осознание полного провала.
Можно отрубить человеку руку, но нельзя пришить ее обратно.
Можно незаконно перевести деньги с одного счета на другой. Но вернуть их невозможно.
Руслан наверняка пустил все в оборот. Дома, акций, денег - ничего этого уже не существует.
Капкан захлопнулся.
Вернувшись в номер, я обнаружил там Руслана.
Он сидел в кресле с бокалом в руке. На губах - улыбка спокойного превосходства.
Поднял на меня насмешливый взгляд.
Я с угрюмой злобой смотрел на него. Меня охватила ненависть… и страх. Священный ужас, который преданный всегда испытывает перед предателем.
Я прошел к мини-бару, плеснул в стакан из первой попавшейся бутылки. Там мог быть и яд. Но если бы вздумалось прочесть этикетку, я не разобрал бы ни одной буквы.
Я сел на диван. Руслан смотрел на меня. Я смотрел в угол, боясь встретиться с ним взглядом. Отпил, не чувствуя вкуса.
Секунды тянулись, как часы.
- Ну? Как дела?
Вздрогнув, я посмотрел ему в глаза. Глухим, спокойным голосом ответил:
- Я все знаю.
Руслан кивнул.
- Это хорошо. Я думал, ты никогда не сообразишь.
Я глядел на его холеное лицо, лихорадочно подыскивая нужные слова. Которые раздавили бы его. Но, конечно, невозможно было найти их. Это я был раздавлен. Мне оставалось только делать то, что делают все проигравшие - сохранять лицо.
- Может, объяснишь, в чем дело?
Дурацкая, дурацкая фраза! Голос мой полон чувства собственного достоинства, праведного гнева - смешного в моем положении.
Руслан пожал плечами.
- А что объяснять? Все и так ясно.
Он наклонился ко мне.
- Все очень просто, Павлик. Ты используешь свой дар. Даешь людям веру. Успокаиваешь свою сраную совесть. Мы - делаем на тебе деньги. Обычный бизнес.
- Мы? - спросил я, хмуро уставясь в стакан.
- Мы, мы. Все остальные - кроме Андрея - в доле. Кроме вас двоих, все с самого начала знали, чем мы занимаемся. Народ получает зрелища. Мы - хлеб.
- Это были мои деньги, - убитым голосом сказал я.
У Руслана от изумления задвигались брови.
- ЧТО?! ТВОИ? Ты получил эти бабки в наследство от жены, которая сдохла в богадельне для умственно отсталых. От жены - которую ты убил, Паша. Как и своего сына.
Да, да, можешь не смотреть на меня своим взглядом злобной собачонки! Я прекрасно знаю, кто ты и что ты. Ты такой же ублюдок, как и я. Только не такой хитрый.
Он допил вермут. Встал, поставил стакан на столик.
- Не советую тявкать, - он одернул пиджак. - тебе это богатство все равно ни к чему. На этих деньгах кровь твоей жены и сына. Так что, все к лучшему.
Я откинулся на диване. Прикрыл глаза.
- Я ухожу. Все. Лавочка закрыта.
- Еще как не закрыта, - сказал Руслан. Обошел диван, обнял меня за шею.
- Про любовницу-то свою забыл? - прошептал он мне на ухо. - Про ту, из прошлой жизни? Которую ты окотил?
Я похолодел.
- Ты не тронешь ее. Не посмеешь.
- Милый мой, посмею. А ты что - думал, до конца жизни сможешь гадить и убегать, чтоб не нашли по запаху? На сей раз, дружок, ты просчитался.
Руслан выпрямился.
- Прости, Паша, не могу тебя отпустить. Уж больно шикарный из тебя получился мессия. Хотя Христос - я верю, что Он существовал - был поумней тебя. Помнишь Его слова? "Враги вам домашние ваши". Христос вовремя избавился от привязанностей. Знал, умник: те, кого мы любим - наше слабое место. Спокойной ночи, Паша. Жду тебя в субботу.
Я окликнул его. Руслан обернулся на пороге, посмотрел на меня с усталой усмешкой.
Я впервые увидел его по-настоящему.
- Господи, - прошептал я. - Неужели ты тот, о ком я думаю?
Руслан улыбнулся.
- Тебя это пугает?
Я молча смотрел на того, кто в облике Руслана Кривицкого ходил по земле, под маской благотворителя губя людские души.
ЕГО глаза сверкнули.
- Лучше тебе забыть то, что ты увидел. Навсегда.
Он вышел.
Я упал на диван - ноги не держали. В голове не было ничего, кроме звонкой пустоты.
К ночи я был вусмерть пьян.
В тот вечер мой успех зашкалил. Прихожане пришли в неистовство. Одна женщина пыталась прорваться ко мне. Она кричала и рвала на себе одежды. Моя охрана грубо вытолкала ее из зала.
Забыл сказать: меня ведь теперь охраняли. Двое лбов в костюмах, насколько я понимаю, скрывающих бронежилеты. Покуда я распинался на сцене, ребята с хмурыми рожами стояли внизу, сложив лапищи на самом важном.
Руслан не являлся на встречи. Со мной был Андрей. Он вмешивался, когда толпа наглела. Впрочем, я не чувствовал благодарности.
Мы с Русланом встречались только в коридорах многочисленных отелей. Мы перелистывали города, как страницы романа. Сухо кивали друг другу и расходились по номерам.
Я пропадал в барах, перестал являться на выступления. Руслан, скрежеща зубами, подыскал на улице парня, похожего на меня. Его волосы выкрасили в каштановый цвет, и сходство стало поразительным. Андрей писал ему речи на мятых листках, список вопросов, которые якобы приходили от прихожан, заранее заготовленные ответы.
На каждом вечере среди паствы сидели подсадные, чтобы не было осечек. Иначе нельзя: мы высоко взлетели, прямо-таки гремели на всю страну.
К весне 2001-го мы достигли потолка. Я перестал интересоваться чем-либо. Прошлое занимало меня сильнее настоящего. Лица, слова и картины, искаженные и расцвеченные сознанием: детство, Таня, семейный ад с Катей - все казалось прекрасным, усеянным красивыми цветочками с нежными лепестками.
Последний разговор с Русланом закончился ссорой. Босс нервничал, бегал, запинаясь о ковер, орал, брызгал слюной. Я сидел в кресле, ехидно улыбаясь. Кажется, я просек причину его терзаний. Я больше ему не нужен. Я поднял состав Руслана в гору, теперь осталось толкнуть с вершины, сам наберет ход и покатится по заранее проложенным рельсам. Мавр сделал дело и может выметаться к чертям, НО: Руслан не мог от меня избавиться. Потому что парень с крашеными волосами похож на меня… но чего-то не хватает. Хоть тресни. Нет в нем Света. Я - единственная гарантия, что мероприятие не накроется.
Меня же мучили газеты. Первые полосы кричали о похищении детей. О том, как дети под влиянием какой-то религиозной секты сходят с ума, становятся наркоманами. Многие не старше восьми лет. Лица этих детей мелькали передо мной в пылающей темноте. Они кричали у меня внутри.
Эта секта использовала какую-то хитроумную схему финансовой пирамиды. Сеть охватывала всю страну. Это доканывало больше всего. Получается, эти парни действовали параллельно с нами, и с тем же размахом. Черт возьми, возможно - кто знает? - они ездили по тем же городам и останавливались в тех же гостиницах.
Секта работала с населением так же, как мы: собраниями. Но эти ребята не боялись использовать дешевые методы: гипноз, одурманивание наркотическими веществами - даже детей - демонстрация фильмов с 25-м кадром. Они использовали в освещении залов особый набор цветов, определенная комбинация которых вызывала религиозный экстаз, оргазмы у женщин и - помимо прочего - конвульсии, эпилептические припадки и рвотные спазмы у ребятишек.
Среди безумия тех дней я не находил себе места. Встречи на некоторое время прекратились. Состав затормозили на полном ходу. Раскрыли секту. Следом за ней лопнули еще три-четыре пиявки помельче, действовавшие где-то за Ярославлем. Как я узнал, самое громкое дело раскрыл Точилин. Треск и грохот судебного процесса слышали даже на Луне.
Руслан нервничал, бегал по комнате, как таракан.
- Чему ты не рад? - спросил я, вливая в себя вино и пиво самого разного качества. - Точилин, сам не зная, нам помог. Теперь никто не будет вставлять палки в колеса.
Руслан остановился в середине комнаты, с презрением глядя на меня.
- Ты пьян.
- И что? - я взял новый бокал. - И тебе налью.
- Что хуже, ты еще и тупица. Сегодня они, завтра - мы.
Я пожал плечами. Откинулся на спинку кресла.
- Чего нам шарахаться? У нас все чисто…
Бокал замер у моих губ.
- Или нет?
Руслан с отвращением отвернулся.
- Я так и думал, - прошептал я и опрокинул яд в желудок. Поднял пустой бокал к потолку: - Виват, Павел! Мои сердечные поздравления. Тебя опять поимели!
Я много бродил по улицам, петляя, словно путал следы. Одевался как можно неприметнее, ни на одном углу не задерживался более чем на минуту. Не оставлял окурков. То и дело озирался, кутаясь в плащ. Страх терзал меня - будто кто-то ищет взглядом. Странное дело: в толпе прохожих отпускало. Но, как только я оставался один в комнате, и запирал дверь - ужас черной волной захлестывал душу.
- Руслан?
Озираясь, я стоял на пороге его номера. На столике два бокала, початая бутыль виски. И горстка белого порошка.
В ванной послышался невнятный голос бывшего друга.
Я сорвал с лица черные очки и, как был, в синей ветровке и кроссовках, зашел в Храм Воды.
В пузатой ванне, до краев полной голубоватой воды (души), полулежал Руслан. На его коленях сидела голенькая малышка лет десяти. Светлые волосы, голубые глаза.
Руслан расплылся в улыбке.